***
Его шаги уходят в пол, и земля вокруг его ботинок трещит по швам. Каждый шаг сотрясает все здание, а ярость светится вокруг него красным оттенком. Арахабаки бушует внутри него, излучаясь вокруг всего его тела и сквозь пылающие голубые глаза. Мир трясется у него под ногами, пока он бредет по больничному коридору. Люди вокруг него кричат и бегут, но Чуя не может заставить себя заботиться, ни на йоту. Грохочет гром, и молния освещает небо, когда он появляется в разбитых окнах и темном коридоре, вспыхивая ярким белым светом. Чуя знал, он знал, какой завтра день. Он должен был знать. Он должен был знать, что с Дазаем не все в порядке. Он должен был что-то сделать. И теперь он сожалеет. Чуя сожалеет, что не протянул руку помощи, когда у него была такая возможность. Теперь он сожалеет об этом, потому что должен был знать, что Дазай скорее умрет, чем расскажет кому-нибудь о своих проблемах. Если бы только этот идиот позвонил ему или, черт возьми, даже написал ему сообщение. Чуя всегда будет брать трубку, независимо от того, насколько он зол, независимо от того, в какое время дня ему звонит Дазай, и Дазай знал это. Дазай это знает. Чуя пытается не обращать внимания на жжение в глазах, направляясь в больничную палату Дазая. Этот идиот почти сделал это. Он почти, черт возьми, сделал это, и он сделал это почти идеально. Дазай все предусмотрел. От рассчитанного текста к высчитанному порезу. У него почти все было сделано идеально. Почти. Дазай сделал одну-единственную ошибку в своем планировании, которая спасла ему жизнь. Он рассчитал это таким образом, что кто-то поднимается на крышу и уходит до того, как он истечет кровью. Он не ожидал, что они останутся. Это была крошечная разница во времени, и это буквально спасло ему жизнь. И Чуя не может быть более благодарным. Он хмурится, открывая дверь ногой, не обращая внимания на вздохи вокруг него и шокированные выражения на лицах медсестер. Когда входит Чуя, он видит там большинство членов Агентства. Кёка и Кенджи сидят вместе, обычное веселое выражение лица Кенджи нигде не видно, а Кёка спит с опухшими глазами и слезами на лице. Ацуши сидит рядом с Куникидой, оба в одежде с кровью, и они тихо сидят на полу спиной к стене. Ацуши трясется от безмолвных рыданий, его голова уткнулась в плечо Куникиды, а старший успокаивающе поглаживает его спину. Ранпо-сан сидит на стуле рядом с ними, выглядя совершенно обезумевшим, он выглядит таким разбитым в отличие от обычно спокойного и умного детектива. Йосано-сенсей сидит рядом с кроватью Дазая, лежащего без сознания. Его запястья покрыты бинтами, сквозь бинты торчат медицинские иглы, которые вводят лекарство, пока аппараты непрерывно издают звуковой сигнал, его лицо бледное, а карие глаза закрыты. Он выглядит мертвым. Если бы не медленное поднятие и опускание его груди, любой бы подумал, что это так. Чуя замирает при виде этого. Его желудок сжимается так быстро, что его почти тошнит. Он никогда не думал, что Дазай окажется так близко к смерти. Конечно, его идиот всегда так делает. И неважно, как сильно он беспокоит Чую своими попытками, Чуя не думает, что когда-либо он действительно был так близок к смерти. Йосано смотрит на него с защитной и легкой тревогой в глазах, когда она встает. Она собирается что-то сказать, прежде чем Ранпо-сан едва заметно качает головой. — Накахара-сан, — произносит голос позади него. Чуя оборачивается и видит Президента с мрачным, но строгим выражением лица. Чуя делает паузу, прежде чем уважительно кивнуть. Он оглядывается на Дазая. — Как… как Дазай? — выдавливает он, и взгляд Фукудзавы смягчается, когда он смотрит на своего бессознательного сотрудника, мальчика, которого он считает чем-то вроде сына. Он вздыхает. — Он… Дазай-кун в стабильном состоянии… пока, однако, если он не проснется в следующие двадцать четыре часа… — Фукудзава замолкает, выбивая воздух из легких Чуи. Он больше не говорит. Ему это не нужно. Потому что все знают, что он имеет в виду. Если Дазай не проснется в ближайшие двадцать четыре часа… он может больше никогда не проснуться. Ацуши снова издает сдавленный всхлип, а Куникида закрывает глаза и резко выдыхает. Йосано-сенсей сжимает челюсти, а Ранпо-сан смотрит в пол. Чуя замирает, чувствуя что-то мокрое на щеках. Он поднимает руку, но та снова становится влажной. О. О, он плачет. Осознание причиняет больше боли, чем он думает. Президент успокаивающе кладет руку ему на плечо, и Чуя изо всех сил старается не оттолкнуть ее. Однако он не отводит взгляда от Дазая. Чуя смотрит на своего партнера. Не имеет значения, бывший он или настоящий. Они всегда были партнерами и всегда будут. Он смотрит, не обращая внимания на жжение в глазах и одинокую слезу, катящуюся по его щеке. Он смотрит на мягкий конденсат внутри маски Дазая, потому что это доказательство того, что он дышит. Он жив. Дазай не умер. Даже если он был близок к этому. И если это не разобьет сердце Чуи на тысячу осколков больше, то он не знает, что разобьет. Он также не хочет знать. Чуя стоит там, не двигаясь, поскольку его глаза отказываются покидать спящую фигуру перед ним. Его лицо ничего не выражает, даже если остекленевшие глаза и легкое дрожание рук выдают его эмоции. Все сидят молча, а Чуя медленно идет вперед. Йосано-сенсей напрягается и смотрит на Ранпо-сан, который только слегка одобрительно кивает ей. Доктор отходит в сторону и садится рядом с Ранпо-сан. Рыжеволосый парень стоит рядом с кроватью Дазая, глаза наполняются слезами разочарования, когда он смотрит на своего партнера. Но пристальный взгляд на него не разбудит его. Он остается в таком положении некоторое время, прежде чем часы рядом с Дазаем пробьют двенадцать, и упорство Чуи рушится. Он падает на колени и кладет голову на руку Дазая. Он сцепляет другую руку с рукой Дазая и издает влажный смешок, больше похожий на всхлип. — Ты чертов идиот, — кричит он, крепко сжимая руку Дазая, но не настолько сильно, чтобы причинить ему боль. — Черт возьми, — Чуя издает влажный, вынужденный смех. — С днём рождения, проклятая Скумбрия, — выдыхает он, когда очередная слеза катится вниз, когда он держит голову на их руках. Ранпо втягивает воздух, когда все встало на свои места, и все внезапно обретает смысл. Это было недостающее звено. Вот почему он не знал, что должно было произойти. Конечно, Дазай — единственный человек, которого Ранпо не умеет читать. Единственный человек, которого Ранпо не может предсказать. Он загадка, это знают все, и Ранпо тоже. Но этот один факт… если бы он знал. Он стискивает челюсти и смотрит в пол. Если бы только он знал, он бы не стоял здесь, в этой больнице, чувствуя себя таким бесполезным, пока Дазай лежит без сознания на кровати. Он должен был стать величайшим детективом в мире. Имеет ли значение этот титул, если он даже не может понять чувства своего друга? Почти вся комната погружается в холодную, сокрушенную тишину. Единственным звуком были тихие рыдания Чуи. Фукудзава жестом просит всех покинуть комнату, чтобы дать Чуе немного уединения, поскольку Исполнитель Мафии разбит. Чуя смотрит на своего партнера заплаканными голубыми глазами. — Ты такой… такой глупый. Какого хрена ты имел в виду «Я надеюсь, ты будешь рад, что я мертв, даже если ты злишься, что не смог убить меня»? , — говорит он, повторяя то, что было сказано в полученном им сообщении. — Ты гребаный мудак. Ты действительно думал, что я буду счастлив, если ты умрешь? Даже не пытайся оправдываться. Ты… ты что, за все эти годы ничему не научился? , — он хмуро смотрит на спящую фигуру. — Счастлив? — усмехается Чуя. — Если счастье означает активацию Порчи и уничтожение всей Йокогамы перед смертью. Тогда хорошо. Я был бы счастлив. Тишина. Он снова опускает голову на их соединенные руки. — Я говорил тебе снова и снова, идиот. Почему бы тебе просто не поговорить со мной? Ты всегда так поступаешь… — Он издает сдавленный всхлип. — Когда Ода-кун умер, ты ушел, не поговорив со мной… не сказав мне. Дазай… если бы ты просто поговорил со мной — я бы пошел с тобой без всяких вопросов, тупица, — говорит он с умоляющим тоном в голосе. — Ненавижу тебя? Я никогда не смог бы возненавидеть тебя, даже если бы попытался, чертова ты скумбрия. И поверь мне, я пытался. — Он всхлипывает. — Знаешь, клянусь Богом, если ты сейчас не проснешься, я ворвусь в твою квартиру и спрячу всех твоих консервированных крабов. И… и я скажу Ане-сан, что ты не заботишься о себе. Лучше проснись, тупица, — почти истерически бубнит Чуя. — Посмотри на меня снова этими дурацкими шоколадными глазами, и раздражай меня своими дерьмовыми улыбками, и снова дразни меня за то, что я коротышка, и… и просто проснись, — Чуя оседает, когда новые рыдания вырываются из его горла, садня и причиняя боль. — Пожалуйста, просто проснись, Дазай, — икает он. — Клянусь, я больше тебя не отпущу, — хрипло шепчет Чуя. Он не знает, как долго он остается, плача у постели Дазая, но он знает, что прошло много времени. Кто-то кладет руку ему на плечо. Чуя поднимает голову и видит, что Йосано-сенсей смотрит на него со слезами и пониманием в глазах. — Йосано-сенсей… — шепчет он, и она опускается на колени рядом с ним, обнимая его. — С ним все будет в порядке. Поверь мне, Чуя-кун. С Дазаем все будет в порядке. Ты мне доверяешь, да? — спрашивает она, и Чуя кивает ей в плечо. Йосано-сенсей и Коё-сан — единственные, кому он доверял после Дазая. Не больше, чем Дазаю, никогда больше, чем Дазаю. — Хорошо. Итак, я когда-нибудь лгала тебе раньше? — Он качает головой, и Йосано-сенсей вздыхает. — Тогда я обещаю тебе, Дазай проснется сегодня, — обещает она, и в ее словах так много честности и веры, что Чуя не может не поверить ей и кивает. Йосано-сенсей кладет руки ему на плечи и мягко отталкивает его, глядя ему в глаза. — Он проснется. А когда он проснется, мы не позволим ему снова оставаться одному. Хорошо? — твердо заявляет она, вытирая его слезы. — Ладно… — выдыхает Чуя хриплым и слабым голосом, кивая. — Хорошо. — Темноволосая девушка одаривает его легкой, ободряющей улыбкой и встает вместе с ним. Она ласково похлопывает его по плечу. — А теперь иди домой и переоденься. Я знаю, ты хочешь остаться здесь, но ты провел здесь всю ночь, и тебе нужно идти на работу. Чуя удивлен в то время. Неужели он действительно пробыл здесь так долго? Сейчас шесть утра… Он вздыхает, зная, что Йосано-сенсей не позволит ему остаться, если он не уйдет и не вернется позже. Рыжий парень неохотно кивает и собирается уйти, но прежде чем он уходит, Йосано-сенсей хватает его за руку. — Хм? — спрашивает он. Обычно уверенная в себе девушка неловко ерзает, прежде чем поднять глаза с горящим огнем в глазах. — Просто… не говори… об этом Мори-сан. Ему не нужно знать, — говорит она со странным выражением в глазах. Чуя делает паузу, прежде чем кивает. Этому придурку не нужно ничего знать. Чуя вздыхает и выходит за дверь, только чтобы увидеть, что все повреждения, которые он нанес прошлой ночью, отремонтированы, а коридор чистый и новый. Он украдкой бросает взгляд на двух людей, сидящих на скамейке неподалеку. Это Ацуши и Кёка. Двое детей тихо сидят, одежда Ацуши, ранее окровавленная, теперь чистая и нетронутая. Волосы взлохмачены, галстук болтается, под глазами нет слезинок, несмотря на то, что они красные и опухшие. Кёка одета в свое обычное кимоно, красное платье немного отличается от вчерашнего. При выходе Чуи оба подростка сразу же поднимают глаза. Ацуши пытается скрыть свое разочарование из-за того, что не видит Дазая, показывая грустную, душераздирающую улыбку. Кека смотрит на Чую полными слез глазами, в которых есть намек на доверие, но в то же время настороженность. Он вздыхает, Чуя знает, что сейчас он, вероятно, выглядит жалко. Он подходит к этим двоим. Вопреки здравому смыслу, Чуя кладет руку в перчатке на каждую из их голов. Они оба подпрыгивают от удивления, прежде чем наклониться к прикосновению. Чуя вздыхает. Они этого не заслуживают. Никто из них этого не делает, не в таком юном возрасте. Он просто не знает, на что ссылается. — Он проснется, этот идиот слишком упрям, чтобы умереть, ясно? — успокаивает Чуя, но он не знает, успокаивает ли он детей… или себя. Как только Чуя уходит, двое подростков входят в больничную палату. Ацуши становится на колени рядом с кроватью своего наставника. — Дазай-сан, пожалуйста, просыпайтесь поскорее. Мы скучаем по вам, особенно Чуя-сан и Акутагава. Он приходил сегодня утром… он выглядел очень грустным по сравнению со своим обычным выражением лица, — говорит Ацуши, глядя на Дазая с умоляющим, надломленным выражением лица, несмотря на его попытку пошутить. Кёка кладет свою руку на руку Дазая. — Да, Дазай-сан. Мы все… скучаем по вам. И… однажды вы сказали мне, что я заслуживаю жизни, несмотря на то, что убила более тридцати человек. Сегодня я говорю вам, несмотря на ваше прошлое… вы заслуживаете жизни, Дазай-сан. Пожалуйста, проснитесь и живите, — шепчет она со слезами на глазах.***
Аппараты безумно пищат, когда медсестры входят и выходят из палаты. Частота сердечных сокращений Дазая снижается по мере того, как падает уровень кислорода в крови. — Быстрее! Быстрее! Несите дефибрилляторы! Ему становится хуже, — говорит одна из медсестер. Затем внезапно звуковой сигнал резко прекращается, и время вокруг них как будто замедляется. — Черт! Дайте мне дефибрилляторы! — кричит Йосано, и медсестра протягивает ей устройства. Йосано делает глубокий вдох бьет парня током низкого напряжения. Дважды. Трижды. Это работает, Дазай делает глубокий вдох, который сотрясает все его тело. Монитор нормально подает звуковой сигнал в течение нескольких секунд, но что-то не так… Йосано ждет, оставаясь наготове на случай, если что-нибудь случится… Комната впадает в бешенство, когда монитор внезапно снова начинает неудержимо пищать, а затем останавливается. Йосано ругается, снова считывая показания дефибрилляторов, нанося детективу еще один удар, на этот раз сильнее. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Дазай, не делай этого, — бормочет она, пытаясь вернуть его. Через несколько секунд удара звуковой сигнал возобновляется, и Йосано вместе с другими медсестрами вздыхает с облегчением. Чуя в конечном итоге не выходит на работу. Он говорит, что болен, ожидая перед палатой, бесконтрольно расхаживая взад и вперед, когда медсестры входят и выходят из палаты. Две медсестры выходят, разговаривая, но Чуя может сосредоточиться только на том, что только что произошло в палате. Остановка сердца. Дважды. Он замирает на месте и втягивает воздух. Рыжеволосый врывается в палату и встречается взглядом с доктором. Йосано-сенсей смотрит на него со смесью облегчения и боли. Она кивает головой, и Чуя почти опускается на пол от облегчения, когда она отходит в сторону, открывая дышащего, живого Дазая. — Этот гребаный идиот, — шипит Чуя, бросаясь к кровати своего бессознательного партнера. Он хватает его за руку и опускает голову на плечо Дазая, опускаясь на колени рядом с его кроватью. — Клянусь гребаным Богом, напугай нас еще раз, и я разбужу тебя и сам убью, — без энтузиазма угрожает он. Он пытается сверлить его взглядом, но в итоге закрывает глаза и уткнется лицом в плечо Дазая, вдыхая запах химикатов и госпитализации вместо обычного запаха корицы, яблок и свежего белья. — Давай же, засранец. Просыпайся уже, что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я тебя не ненавижу? Что я скучаю по тебе? Что я… — разглагольствование Чуи прерывается тем, что лицо поворачивается и зарывается в его волосы. Он замирает. — …Что ты?.. — эхом разносится по комнате хриплый голос, и Чуя отдергивается и резко поднимает голову, пронзительные голубые глаза встречаются с карамельно-коричневыми, и время почти замедляется, когда Чуя наклоняется вперед и обнимает Дазая за шею. — Ты… ты полный идиот! — кричит он, крепко обнимая своего партнера. — Ты… — Чуя недоверчиво смеется. — Ты проснулся… ты серьезно проснулся, — он издает что-то похожее на рыдание и смех, прежде чем сломаться, рыдая в изгиб шеи Дазая. — Чуу-я? — хрипит Дазай, поднимая забинтованную руку и обхватывая ею плечи Чуи. Чуя только качает головой. — Я ненавижу тебя, я так тебя ненавижу, идиот, — икает он. — Ты чуть не умер, мудак. Дазай вздыхает. — В этом и был смысл, — говорит он горьким тоном, прежде чем оживиться. — Значит~ Чиби так сильно любит меня, что плачет по мне? , — напевает он, и Чуя хмуро вскидывает голову. — Не в этот раз. Ты не можешь вести себя так, будто все в порядке, после того, как я видел, как ты умирал два гребаных раза за один и тот же час, — говорит он хриплым от слез, но твердым голосом. Дазай замирает. — Сколько… сколько времени прошло? — спрашивает он, и Чуя запинается от того, как тихо он вдруг звучит. — … Двенадцать часов, — говорит он, прежде чем опустить голову на прежнее место. — И да, я чертовски плачу, потому что… потому что я чертовски люблю тебя, идиот, — Дазай замирает. — И если ты все еще думаешь, что я тебя ненавижу, то клянусь Богом, я врежу тебе, чертова Скумбрия, — шипит Чуя, крепче сжимая Дазая. Он остается таким, пока Дазай не кладет голову ему на плечо, Чуя чувствует что-то мокрое на его плече. пока он не понимает, что тот плачет. Дазай плачет. — Э-эй, что с тобой? — он паникует и пытается отодвинуться, но Дазай крепче сжимает его. — Ты… ты это серьезно? — спрашивает он недоверчивым и таким тихим голосом. — В смысле, что… — замолкает Чуя. О. О. — Конечно, я серьезно, Дазай. Ты идиот, раз не видел этого все эти годы. Я без преувеличения охренительно влюбился в тебя с тех пор, как нам исполнилось пятнадцать, придурок! — усмехается он, и Дазай смотрит на него с благоговейным трепетом и абсолютным недоверием в его глазах, прежде чем он рассмеялся. Это не похоже на его обычный фальшивый смех, это хихиканье. Дазай издает еще один короткий смешок, прежде чем разразиться приступом хихиканья. Для Чуи это самый красивый звук, который он когда-либо слышал. — О-о, Боже… как я могу быть таким глупым, — выдыхает Дазай. — Расскажи мне об этом, — невозмутимо произносит Чуя. Дазай делает паузу и смотрит в голубые глаза, видя тот же блеск, что и в звездах. И на секунду весь мир вокруг них исчезает на заднем плане, и Чуя смотрит в шоколадные глаза, в которых читается скрытая невинность, погребенная под темными глубинами земляной почвы и болезненного прошлого. Глаза прикованы друг к другу, они оба естественно наклоняются вперед. Медленное движение остается незамеченным, поскольку они теряются в глазах друг друга, в течение нескольких секунд, которые казались часами, Чуя движется вперед, и его губы встречаются с губами Дазая. Парень с каштановыми волосами тает в поцелуе, и Чуя не может не думать о том, какие мягкие губы у Дазая, несмотря на то, что он всю ночь провел в больнице на грани смерти. Дазай погружается в поцелуй, становясь беспомощным в объятиях Чуи. Их губы двигаются, как мелодия песни, поскольку они идеально подходят друг другу. Он чувствует себя превосходно. Это идеально. Потому что Дазай жив и Чуя с ним. Они отстраняются и снова смотрят друг другу в глаза. Дазай неожиданно краснеет первым, его бледные щеки слегка краснеют, а Чуя кашляет и отводит взгляд. — Заткнись, — нерешительно ворчит он. — О? Но я еще ничего не сказал, Чуя-кун, — дразнит Дазай, прежде чем на его лице появляется хитрая ухмылка. — К тому же… — он проводит пальцем по подбородку Чуи. — Что там было насчет уничтожения Йокогамы, хм? — спрашивает он с дерьмовой ухмылкой, и Чуи происходит сбой в системе. — Ты слышал это?! — спросил он с недоверчивым выражением лица, и, судя по выражению лица Дазая, он определенно слышал. — Ага, — смеется Дазай, прежде чем его улыбка становится более искренней, более мягкой. — Ты действительно сделал бы это? — спрашивает он, и Чуя усмехается. — Конечно, я сделал бы. А теперь заткнись, именинник, и поцелуй меня снова, — говорит он, и Дазай смеется, прежде чем снова наклониться вперед. Чуя шепчет «С днем рождения, Скумбрия» и наклоняется одновременно с Дазаем. Они целуются еще раз, но как только их губы встречаются, дверь палаты распахивается, и ее сопровождает какофония криков. — ДАЗАЙ-САН! ВЫ ПРОСНУЛИСЬ-