***
Шеннон видела это дерьмо достаточно часто, чтобы сразу понять, что случилось. Мигель ругается, потом заикается, Шеннон поднимает голову и, конечно же, Альвареса скрючило в дрожащий комок над этим парнем. — Пиздец. Пиздец, Мигель, вообще невовремя. Она не может сейчас успокаивать его. У них нет на это времени. Им нужно погрузить этого парня на носилки и доставить его в больницу, быстро, потому что она видит кусок стекла под ребрами и, возможно, там задето легкое. Но Мигеля трясет, и он бесполезен. — Майк! — орет Шеннон, и со стороны водителя появляется рыжая голова. — Нам нужно погрузить их обоих! Сейчас же! Майк выпрыгивает из машины, и они вместе раскладывают носилки. Майк не жалуется, никогда не жалуется, он делает, что говорят, даже если это не его работа. Он только кивает на Мигеля: — Что за хрень? — Он своего нашел, давай быстрее! — Черт, — Майк таращится, быстро раскрывает фиксаторы. — Этот парень вообще жив? — Я, блядь, на это надеюсь, — мрачно говорит Шеннон.***
Воспоминаний много, и это больно, и снова больно, и почти ослепляет. Он не понимает, что из происходящего — реальность, потому что у него порез в боку, и этого не было только что, верно? Но это все равно адски жжет. Потом его руки в крови, и вдруг он тонет, и снова подрезан (кем-то со знакомым лицом) и, черт возьми, как много металла побывало в его плоти? Но, нет, это не по-настоящему. Это не может быть реальным, потому что он врач, это он зашивает чужие раны, вот как все устроено, да? Мигель открывает глаза, они слезятся, и красно-синие пятна в лужах на асфальте заставляют его моргать, но это хорошо. Это настоящее. Он только что встретил свою родственную душу, вот и все. Райан. Прямо здесь, в его руках. Мигель чувствует, что кто-то пытается разжать его ладони, но не может помочь — пальцы свело судорогой. Зрение по краям размыто, и Мигель различает медицинскую форму, но не видит и не помнит, что за люди вокруг него. — Ты должен его отпустить. Давай, ты не помогаешь. — Что, если он умрет? — бормочет Мигель. Потому что, если вы нашли родственную душу, это еще не гарантирует... Вообще ничего не гарантирует, на самом деле. Райан может умереть прямо сейчас или через час в больнице и, блядь, Мигель даже не знает, насколько серьезно он ранен, и если он умрет, Мигель просто останется один, снова, со всеми этими воспоминаниями. Мигель задыхается. Он должен взять себя в руки, но он не может, он не может. — Мы о нем позаботимся. Давай, Мигель, двигайся. Мигель чувствует, как его тянут наверх, кто-то сильный обхватывает его поперек груди и поднимает, и Райан на носилках, и Мигель все еще держится за футболку Райана. Он тащится вслед за носилками и не шатается только благодаря чужой крепкой хватке.***
Голова гудит от напряжения, пульс частит в висках: воспоминания наплывают и погребают под собой. Мигель смотрит на Райана, и Райан на больничной койке выглядит так чертовски знакомо, что это просто пиздец. Он не помнит Райана старым. Кажется, их предыдущая жизнь была совсем недолгой. Они дожили хотя бы до сорока? Нет, Мигель точно нет, но может быть, Райан? Мигель помнит, что в той жизни Райан был старше — сколько ему было? Черт его знает. Сейчас Райан выглядит его ровесником. Вокруг них всегда было много людей, заключенных и сотрудников, но все лица в памяти смазаны в какие-то пятна и только Райан в фокусе. Мигель помнит его постоянное всепоглощающее присутствие — оно было и было, пока не исчезло. Дальше Мигель едва может что-то вспомнить, и он благодарен за это: он пока не может вынести память о том, каким человеком он был до Райна, поэтому тем более не хочет знать, каким он стал после. В голове появляется еще один смутный Нью-Йорк, какая-то другая жизнь, и они оба в форме. Кажется, они были полицейскими (надо же, как полярно оборачивались их жизни в разных реальностях). Мигель тихо смеется, но даже это причиняет боль, виски ломит, в глазах пляшут белые пятна. Он шипит сквозь зубы, опускает горячий влажный лоб на ладонь Райана. Райан тих и неподвижен. Воспоминания напирают: какая-то другая жизнь, революция, они студенты, и Райан горит неистовым гневом, но еще он умен и хитер, как черт, и Мигель полностью очарован и яростно предан. Они были так молоды. Моложе, чем сейчас. Тогда они тоже не прожили долго, но у них была хорошая жизнь. Следом всплывает что-то совсем странное, с корабельными мачтами, полутемной каютой и чужеземцем, и Мигель предполагает, что когда-то, где-то он был пиратом. Эти картины почти размыты и вытаскивать их мучительно, с ними накатывает тошнота, и Мигель стонет боли. Он знает, что со временем воспоминания упорядочатся сами. Первые часы — самые тяжелые, их просто надо пережить.***
Мигель пропускает момент, когда Райан просыпается. Сначала тот лежит неподвижно, тихий и бледный, и Мигель, выжатый наплывом своих-чужих жизней, выходит за кофе. Когда он возвращается, Райан уже ощупывает повязку на голове. Его глаза острые и внимательные, несмотря на травмы, и это хорошо (знакомо). Райан видит его и вздрагивает, шепчет: — Мигель? И — ох. Он не слышал этот голос так давно (он вообще не слышал его в этой жизни). Это странно. Никто не рассказывал Мигелю, что это так странно, когда человек перед тобой совсем чужой, но одновременно такой знакомый. — Пришлось снова побрить тебе голову, — говорит Мигель. — Что? — на лице Райана появляется редкое (но тоже знакомое) выражение растерянного удивления. — У тебя была дыра в черепе, — объясняет Мигель и внезапно задыхается, снова, но, черт возьми, он это не контролирует, он думал, что Райан умрет. — Мигель, — снова говорит Райан, и его тон настолько наполненный, что другие слова не нужны. — Мигель. Мигель торопливо опускает стаканчик с кофе на пол, быстро подходит — он бы врезался в Райана, в его пространство, в его тело, но он не может, потому что у Райана ушибы ребер и швы (и он чертов счастливчик, что отделался только ушибами и порезами, но это все равно должно адски болеть). Мигель садится на край кровати, медленно обхватывает чужую ладонь, сжимает двумя руками, гладит и снова сжимает (это безопасная зона, здесь нет даже царапин), и осторожно опускает голову Райану на плечо. Райан теплый, он дышит (поверхностно, но его легкие в порядке), он весь почти в порядке. Они оба живы, и они оба здесь. Это настолько огромно, настолько болезненно, что почти убивает Мигеля. Теперь он знает, каково это — быть с Райаном. Теперь он помнит. Если он потеряет Райана, это разрушит его. Мигель знает, что разрушит, потому что оно уже разрушало, и он не справился тогда, и вряд ли справится теперь. — Эй, эй. Мигель не сразу понимает, что он тяжело дышит ртом, почти плачет, а Райан гладит его по затылку и издает тихие утешительный звуки. — Бля. Дерьмо, прости, — Мигель пытается подняться, но Райан сжимает пальцы, и его хватка неожиданно сильная. Райан удерживает его, и он с облегчением снова вжимается в его шею. — Мигель.***
Пока Райана осматривают, Мигель пишет соседке и просит присмотреть за Джули еще день. Райан кидает на него взгляд поверх чужого плеча и ухмыляется (для человека в бинтах и ссадинах он выглядит неприлично довольным). — Что? — спрашивает Мигель, когда дверь палаты закрывается, и они снова остаются одни. — Ты. Над моей кроватью, в медицинской форме. Как в старые добрые времена. Мигель фыркает, и Райан смеется. — Нет, я серьезно. Когда в первый раз увидел тебя, даже испугался, не сразу понял... — Райан обрывает себя и снова смеется, и теперь это звучит ошеломленно. — Подумал, что ты в тюрьме? — мягко спрашивает Мигель. — Ага. В этом дерьме с воспоминаниями и без того сложно разобраться, а когда лежишь в отключке, совсем херово, — Райан снова рассеянно ощупывает забинтованную голову, смотрит на Мигеля и хмурится. Мигель видит, что у Райана много слов на языке (много вопросов, много вещей, много жизней, о которых они должны поговорить), однако — сейчас не время. Они оба к этому не готовы, поэтому они молчат. А потом Райан говорит с ухмылкой: — Тебе идет эта форма. Выглядит лучше, чем то дерьмо, которое мы носили в лазарете. Мигель ухмыляется в ответ, и они оба смеются. Что ж, они ни хрена не знают друг о друге, — но они чертовски хорошо знают друг друга.