point blank

      Макс не думает, что мог сегодня Лёшу потерять, и ситуация не была настолько серьёзной. Он сам попадал в передряги и круче — внутренний голос въедливо напоминает, что Леонидов его из них и вытаскивал. Да, возможно не каждый-каждый раз, но процентах в девяноста точно. Вахтанг смотрит косо, хотя ему-то откуда знать, его там не было. Гнездилов был, но вырубили его почти сразу, и он провалялся под вешалкой почти всё время до прибытия второй опергруппы.       И причина ведь дурацкая: всего-то Макс не ответил на звонок, хотя, может, и правильно сделал, а то валялся бы рядом с Игорем. Или не валялся, майора Максимова та шайка неплохо знала главным образом потому, что несколько лет назад он посадил их дилера. Макс толком и не знал, что там произошло, но Леонидову вроде как повезло освободиться и вернуть себе оружие, и вторая группа приехала к шапочному разбору. Ему досталось, конечно, досталось: Борис Евзович по кличке Стриж в своё время отсидел за нападение по предварительному сговору и причинение тяжких телесных повреждений полицейскому.       Максимов вроде бы понимает, что нужно будет извиняться, но формулировка вызывает затруднения. Это его «ну прости меня, пожалуйста, Леночка» всегда срабатывало, за исключением самых крупных косяков, конечно, но Жарова каждый раз великодушно сменяла гнев на милость.       А здесь не Жарова, да и косяк не заключается в том, что он в очередной раз забыл про годовщину. Лёша тоже не кисейная барышня, но ситуация не из простых. В прихожей горит свет, Макс спотыкается о лёшины ботинки, но вовремя спохватывается, что сейчас возмущаться точно не стоит, и торопливо захлопывает рот. Без путающейся вокруг собаки непривычно, но Пёс не пожелал выходить из машины, которую Макс даже закрывать не стал. Может, так и правильнее. Макс тихонечко уползает в ванную вымыть руки, и в самой ванне обнаруживает лёшину куртку, брошенную смятым комком и залитую, судя по запаху, чем-то вроде уайт-спирита. Крови на ткани много, но Макс почему-то уверен, что не только лёшиной. Чистильщик, разумеется, не Терминатор, но раз уж сумел выбраться сам, то живыми явно выпустил не всех.       Макс заглядывает в комнату как-то уж совсем мельком да и из-за задёрнутых штор и неработающего уличного фонаря мало что может разглядеть, но Лёша вроде бы спит или просто лежит с закрытыми глазами, Максимов не успевает понять, потому что предпочитает ретироваться на кухню прежде, чем Леонидов проснётся. Никто из них не любит скандалы, но разбору полётов точно быть. Макса успокаивает одно: действительно задетый и обиженный Леонидов обычно уходил в другую комнату, спать на диван. По крайней мере, Лена говорила, что уходил. Раз не сделал этого сейчас, может быть, не всё так плохо? Ему настолько нужен совет, желательно не просто дружеский, а от человека, который знает и их обоих, и всю ситуацию в целом, что звонок Лене уже не видится чем-то за гранью. Лена не отвечает сразу. Спустя, наверное, двадцать длинных гудков Макс слышит сначала смесь людских голосов и тихой музыки, а только потом — голос Жаровой.        — Извинись перед ним и сделай так, чтобы до тебя всегда можно было дозвониться, — советует она, по паре сбивчивых фраз оценив ситуацию.        — Ты в ресторане что ли? — наугад спрашивает Макс. Непонятно, на кой ему это знать, и с Лены сейчас станется отбрить его, но она отвечает:        — Да, на ужине. Извини, мне нужно идти, — прощается она. И всё, короткие гудки. У кого-то жизнь продолжается. Макс в глубине души надеялся на уже готовое решение его проблемы, желательно в формате написанного и отформатированного текста в формате pdf, но мир не настолько идеален. В глубине души он надеется отложить всё до утра, но в коридоре случайно цепляет локтем вешалку, которая гремит так, что подняла бы и мёртвого. Леонидов исключением не становится.        — Макс, не стой под дверью, — зовёт он охрипшим со сна и долгого молчания голосом. Максимов заходит в комнату, кожей ощущая жуткую неловкость. На ощупь находит стол, присаживается на него. Лёша неловко включает нижнее освещение левой рукой, щёлкнув выключателем небольшой лампы. Тёплый свет слегка разгоняет мутную темноту, но Леонидов всё равно жмурится от дискомфорта. Макс ведь Лёшу с прошлой ночи не видел, так уж вышло, работа — штука сложная, зато сейчас есть возможность посмотреть повнимательнее. Левый глаз у Лёши совсем закрылся от побоев, вокруг опухших век иссиня-чёрный «фонарь». Рот разбит, в уголке губ порез. Лоб и пару ран поменьше, на скуле и подбородке, зашивали. Макс даже может сказать, какой именно врач: только одному хватает чувства юмора фигурно обклеивать оперативников повязками с машинками из «Тачек».        — Ну, ты как? — глуповато спрашивает Макс, подтягивая к себе стул.        — Стриж оказался боевой птицей, — как-то невесело усмехается Лёша. — Я не ожидал, что там кто-то вообще будет.        — Потому что с бумажками засиделся, — Макс пытается беззлобно его подколоть, но получается плохо. Из них двоих именно Максимов пять лет пребывал в алкогольных странствиях, а Леонидов стал майором, получил медаль за службу и теперь вполне успешно возглавляет отдел.        — Потому что их там было восемь человек, — отрезает мгновенно посерьёзневший Леонидов.        — Но у тебя был Гнездилов, — Макс очень старается перевести всё в шутку, уже понимая — стендап имени Максимова проваливается прямо на глазах по причине крайне негативной настроенности человека, ради которого всё это и затевалось. В тишине Макс слышит, как Леонидов отчётливо скрипит зубами.        — Ты правда не понимаешь? — наконец спрашивает он. — Или притворяешься?        — Я просто пропустил звонок. Вообще не понимаю, с чего вдруг ты решил выдернуть меня туда, — Макс раздражённо дёргает головой.        — Потому что на экстренном дозвоне у меня сейчас есть и твой номер, — со вздохом объясняет Лёша.        — Почему ты потом не набрал дежурного? — до последнего гнёт своё Макс.        — Потом я очнулся в наручниках возле батареи, — здоровый лёшин глаз на долю секунды затуманивается от явно болезненных воспоминаний.        — Ну, зато сейчас всё нормально, — Максимов тянется к нему и берёт лёшины пальцы в свою ладонь. Лёша пытается убрать руку, но Макс, до последнего надеющийся, что не всерьёз, усиливает хватку. Зря.        — Больно, Макс! — Леонидов выдёргивает пальцы и всё-таки садится, обнимая рёбра одной рукой, и прерывисто выдыхает, даже не смотря на Макса. Под домашней футболкой у него явно не один синяк.        — Да ерунда это всё Лёш, — растерянно убеждает его Макс. — Случилось и случилось.        — Отойди, — Лёша качает головой. — Не сейчас. Забирает свою кофту со спинки стула.        — Потом ты сделаешь вид, что ничего не было, — Макс преграждает ему дорогу.        — Мы оба знаем, что ты ни о чём не жалеешь, — Лёша выставляет перед собой одну руку, словно очерчивает невидимую границу. Макс не уверен, что здесь уместно «жалеть», они не в детском саду, когда воспитательница ставила в угол маленького Макса и его друга Витю за то, что они вдвоём отбирали машинку у Коли, а потом ещё заставляла извиняться перед всей группой за испорченную прогулку. Об этом ещё можно было жалеть, но сейчас… Вбитое в голову Жаровым «дураков надо учить» Максимов пронёс через всю жизнь ровно до этого самого момента. Не смог нормально организовать задержание и схлопотал по фарфоровому чайнику вместо головы — сам виноват. Выводы сделал, исправился и работаешь дальше.        — Ты же пять лет как-то работал без меня, — Макс говорит то, что весь день крутится на языке.        — Ты вернулся, Макс, — просто говорит Леонидов на грани слышимости. — Почему я должен продолжать работать, как и прежде?        — Потому что надо полагаться на себя, поэтому, нет? — яростно предлагает Макс. — Ты в полиции дольше, чем живёшь! То, что сегодня случилось, полностью твой косяк! От этих слов Леонидов дёргается и изменяется в лице так, словно Макс его ударил.        — Зачем ты — так? У него мокрое лицо, блестящее от бликующего света фар проезжающих под окнами машин. По потолку бегут тени. Макс не сразу понимает, что эта влага — не слёзы. Леонидов такой же вспотевший от нервов, как и сам Макс. Серьёзные разговоры слишком сложно даются им обоим.        — Скажи ещё, что я ошибся, — Макс психует и только из-за этого переходит все границы. В гневе и страхе он отвратительно контролирует себя.        — Нам не надо об этом разговаривать, если ты считаешь себя правым, — Лёша невероятно быстро сдаёт позиции, потому что с Леной у них всё начиналось и заканчивалось примерно так: «давай поговорим» — «нет, я устала». С Максом он тоже предпочитает заметать всё под ковёр и успешно игнорировать эдакого слона в комнате, коврового монстра.        — Я не живу с телефоном в руке, понятно? — Макс начинает оправдываться, сам себя за это ненавидя. — И не должен, так-то.        — Если я… — Лёша не договаривает, затыкает сам себя и начинает снова. — Если тебе звонят в рабочее время, ты обязан брать трубку.        — Ничего страшного не произошло.        — Макс, это не шутки, — он качает головой, слабо-слабо, морщась. — Тебе давно не шестнадцать лет, когда можно плюнуть на всё.        — А ты? — плюётся ядом Макс. — Заводишься как маленький и истеришь. Истерит, конечно, сейчас совсем не Лёша, но Максимову наплевать.        — Потому что я живой, Макс, — негромко говорит Леонидов. Невысказанное «и мне больно» тяжело повисает в воздухе между ними.        — Почитай хоть раз, что написано в тех документах, которые ты у Громова подписывал. Про твою внештатность, условия работы и порядок подчинения.        — Знаешь что, товарищ майор? — взвивается Макс. — Лучше б ты женой так командовал, может, она бы и от тебя не ушла. Он не сразу понимает, что именно сказал, но Лёша в секунду изменяется в лице так сильно и настолько страшно, что Макс подавляет желание отступить назад.        — Значит, дело в этом? Тут уже простым извинением не отделаешься. Он не просто перегнул, слова про Лену вообще не должны быть аргументом ни в одной их ссоре, это буквально табу: Макс знает и про давление Жарова, и про липовость свадьбы, и про то, как Лёша с Леной жили эти пять лет запоя Макса. Они оба молчат, и Максу вдруг остро начинает не хватать Пса под боком. У Лёши из здорового глаза по щеке сбегает одинокая слезинка так быстро, что как будто бы и показалось.        — Зачем нам это всё, Макс? Тогда у нас не вышло, сейчас тоже ничего не изменилось. Он говорит всё тем же размеренным тоном, но проглатывает окончания слов, сдерживая внутри бурю эмоций. Макс думает — сорвётся, но Леонидов — в отличие от него, — не позволяет себе терять самообладание.        — Пять лет прошло. Думаешь, ничего не изменилось? — Макс хочет просто понять, но слова в итоге звучат как наезд.        — До сегодняшнего дня я был уверен, что изменилось, — выговаривает Лёша. Макс ещё где-то сомневается, но Леонидов, похоже, для себя уже принял решение: они пытаются в давно уже мёртвые отношения.        — Выгоняешь меня? — неверяще спрашивает Макс.        — Ты разве не этого хотел? Повода уйти, — у Лёши на щеках гуляют желваки, настолько сильно он стискивает зубы.        — Не хотел, — почти шёпотом говорит Макс, но по глазам Леонидова видит — тот ему не верит.        — Мне собирать вещи? — спрашивает Макс, желая расставить все точки над i.        — В ночь я тебя не выгоню, — качает головой Лёша. — Но сказать мне больше нечего. И уходит в другую комнату, мягко закрыв за собой дверь.       В эту ночь вряд ли хотя бы один из них спит, но Лёша оставшиеся до рассвета часы лежит в наушниках, чтобы не слышать, что происходит в квартире. Он не хочет знать, собирает ли Макс вещи прямо сейчас или решил отложить это Макса вызывают под утро: точнее не самого Максимова, а его Пса, потому что город у них не столь большой и кинологов вместе с хорошими собаками не так много. Макс не кинолог, но его собака сама по себе более чем опытная. Работа сейчас отвлекла бы и Леонидова, но он искренне рад возможности отлежаться. Ему очень легко на этот раз открыли больничный, и даже Георгиевский ничего не сказал. Банду Стрижа вместе с главарём приняли практически в полном составе, кроме двоих бандитов калибром поменьше, кому не повезло встретиться с ножом Чистильщика лицом к лицу в прямом смысле. Ещё один плюс в том, что в этой квартире большая комната не проходная: пока Леонидов не знает, стал ли Макс забирать вещи. Идти и проверять не хочется. Совсем. По ощущениям, Лёшу это если не добьёт, то станет сильным ударом, а ему и Стрижа хватило — при слабой попытке хотя бы сесть спина и бок посылают в мозг волны боли. Обезболивающее Лёша по привычке таскает в домашних штанах, чтобы не искать по всей квартире, разжёвывает сразу несколько таблеток: организм вяло напоминает, что ему давно уже не двадцать лет, чтобы всё заживало, как на собаке, и почти не болело. Телефон звонит уже слегка забытой мелодией, Лёша как-то не ожидал её услышать.        — Прости, что так рано, ты, наверное, отдыхал, — Лена даже звучит слегка извиняющееся, словно дополняя слова. — Я заеду к тебе, если ты не против? Сейчас Лёша с трудом бы вынес только присутствие Макса, несмотря на то, что уже ощущает едкую, как кислота, тоску по нему. Но Лена… Лена хороший друг, их отношения более-менее наладились, как только они разошлись. Лёша успевает слегка задремать, проснувшись снова под трель домофона — без лая собаки это даже звучит прилично. И идёт открывать: от этой квартиры у Лены никогда не было ключей.        — Как ты, мой хороший? Лена ниже его чуть больше, чем на голову, и он старается смотреть поверх неё. Не то чтобы с Жаровой подобные фокусы прокатывали.        — Макс рассказал?        — Он-то как раз ничего не сказал, — по голосу Лены сразу понятно, как она к этому относится. — Я его видела сегодня в отделе. Больше она ничего не говорит, но это про Макса, так всегда было. Тема для другого разговора у неё точно есть, и Лёша приглашает её на кухню, ставит чайник. Лена выглядит так, словно утро у неё началось очень рано и было очень беспокойным — и чай и печенье она принимает с благодарностью. Ей есть, что рассказать, но возможность позавтракать привлекает больше, и Лёша не трогает её. Ему самому стоять тяжеловато, всё тело начинает ныть, и он, коротко зажмурившись от боли, тоже садится за стол, чтобы Лена оставалась в поле зрения здорового глаза. Почему-то именно наедине с ней в голове всплывает ссора с Максом, ворох жестоких и сомнительно справедливых фраз. Лена чувствует это его состояние и отодвигает от себя чашку, чтобы дотронуться до лёшиного локтя: одновременно и сочувствие, и вопрос.        — Ненавижу, — на выдохе говорит он, но Лена слышит.        — Макса? — тихонько спрашивает она.        — Твоего отца? — у него болезненно кривятся губы от сдерживаемых эмоций и попыток задавить накатывающую истерику — хватит, не хватило ещё перед Леной расклеиться. — Себя, тебя? Макса, наверное, тоже. Вся тщательно выстроенная внутри плотина мгновенно рушится, стоит ему увидеть в лице Лены не жалость, а искреннее понимание. И сам он теперь понимает, о чём рыдала Лена ему в плечо бессонными ночами. И не делилась ведь никогда. Его прорывает на слёзы коротко и страшно, практически беззвучно, выдают только дрожащие плечи и град солёных капель, стекающих по лицу. Под слоем мази все раны даже не жжёт, но Лена придерживает его ладони, не позволяя растереть глаза.        — Мне жаль, что всё так вышло, — говорит она, как только Леонидов становится способен её слушать. — Ты ни в чём не виноват. Лёша отчаянно качает головой.        — Я был плохим мужем. И недостаточно профессиональным оперативником.        — Ты никогда не хотел этот брак, — мягко напоминает Лена, бережно сжав его плечо своей тонкой рукой. — Мы знаем об этом, и каждый, кто пять лет назад всё это наблюдал, не может утверждать обратное.        — Нельзя обвинить во всём твоего отца после всего, что случилось, — качает головой Лёша, но Лена останавливает его мягким движением руки.        — Вся вина лежит на нём. Лена допивает чай, дипломатично делая вид, что не замечает, как у замершего возле окна Лёши по лицу катятся последние слёзы, которые он даже не старается скрыть: выплакаться впервые за пять лет, шутка ли.        — Я разбиралась с его завещанием. Мы так и не успели его услышать после похорон. После похорон они не успели вообще ничего из-за заварушки с Максом. Точнее, в центре должен был быть Бутон — а может быть даже и Краснов, но Максимов — как всегда — перетянул одеяло на себя.        — Скорее всего он изменил его тогда, когда и записал кассету для Макса, которую он потом нашёл на яхте.        — Дача уже не вписана, — сразу же отмечает Лёша.        — Папа, видимо, предполагал, что спокойно жить после выхода на пенсию ему не дадут, — Лена тяжело вздыхает. — И хотел уберечь меня и маму.        — Уже решили, что будете делать с участком? — в завещание вписаны все площади — более чем внушительно.        — Ничего, я продам землю. Мама со мной согласна: нельзя строить что-то на пожарище, да ещё и там, где убили отца.        — Зато удалось развалить всю преступную сеть Бутона. Его дело разрабатывалось годами.        — Работа для него всегда была выше всего, — Лена качает головой. — Даже собственной жизни.        — Читай третий абзац, — Лена указывает ему на ровные строки.        — Собаку передаёт в кинологическое управление?        — Да, нотариус сохранил и отдал мне все документы. Там ещё пояснение отца, он пишет, что «хотел бы, чтобы такой ценный кадр для кинологов служил на благо Родины».        — С Максом поссорились, да?        — Не знаю, — Лёша болезненно жмурится, словно в надежде, что он откроет глаза, а проблемы уже исчезли. — Не хочу знать, не сейчас… — он поднимает взгляд на Лену и обрывает сам себя. — Ты с ним всё-таки разговаривала?..        — Он приехал в отделение с сумкой, — отрывисто говорит Лена. — Извини, не хотела тебе так об этом говорить. Именно на кухне Лёша видит то, что так старательно старался не заметить: отсутствие любимой кружки Максимова. В маленькой комнате, значит, поубавилось вещей, а в ящике в коридоре — собачьей амуниции. Ушёл. И не неожиданно ведь, Лёша не то, чтобы выставил его вон, но направление показал, но… Больно.        — Теперь он хотя бы не безработный, — с усилием говорит он. В горле словно острые иголки застряли, слова звучат неразборчиво.        — Всё ещё удивляюсь, что Громов тогда к тебе прислушался, — подхватывает Лена, с радостью подхватывая новую тему для разговора как возможность отвлечь Лёшу.        — Он очень долго проработал с Жаровым, я упирал в основном в это.        — Я бы так не смогла, — Лена чуть-чуть улыбается. — В моём исполнении было бы нечто вроде «он же опять сопьётся!».        — Вряд ли Громова это волновало. Пять лет было тихо, — на последних словах Лёша тут же тонет в воспоминаниях. Пять лет они с Леной жили в постоянной боли из-за одного и того же человека — не Макса.        — И дело моего отца было бы закрыто как самоубийство. — Лена сразу мрачнеет. — И Краснов был бы на свободе. А ты не собирался искать улики дальше.        — Знаю, что у меня плохое оправдание, но ты не представляешь, как на нас давили. И это был уже не Громов.        — Макса это не испугало, — бросает Лена. — И он это дело раскрыл.        — К полиции он не имел никакого отношения, — осторожно напоминает Леонидов.        — На него весь город охотился, его могли убить!        — Не хочу преуменьшать его заслуг, но охоту на него отменили после моего разговора с Громовым, если помнишь, — возражает Леонидов. — Просто так его никто не отпустил бы.        — Ты даже на кладбище не пришёл, — взвивается Лена.        — Потому что искал Макса, чтобы предупредить, что на него охотятся.        — А на могилу даже и подумал прийти, какой ты молодец! — Лена распаляется ещё больше, в её голосе появляются противные звенящие нотки. У Леонидова сердце колотится так, словно собирается выпрыгнуть из груди. Вот оно, наследие Жарова, всё, что им осталось.        — Отец всегда был прав, — Лена качает головой. — Мне стоило его послушать.        — О чём же? — такой разговор надо доводить до конца, раз уж Жарова вышла на откровенность. Лёша на самом деле ничего не хочет знать.        — Максимова ты не стоишь. Никогда не стоил. Он блестящий оперативник, в отличие от тебя, и дело моего отца — полностью его заслуга. Признаться, я вместе с ним думала, что ты тоже причастен к убийству.        — Что? — Лёша буквально давится воздухом. — Как ты вообще могла подумать такое? Ощущение такое, словно его снова ударили, и эти слова ранят его куда сильнее ссоры с Максом: тот хотя бы никогда не скрывал своего истинного отношения. В отличие от Лены. В ушах резко начинает стучать, мгновенно холодеют ладони: несмотря на внешнее хладнокровие, он болезненно реагирует на столь сильный стресс. Его вопрос Лена словно не замечает. Но и в глаза не смотрит.        — Мне лучше уйти, — она встаёт из-за стола. — Спасибо за чай. Последнее звучит форменным издевательством после всех прозвучавших признаний. В коридор Леонидов выходит вместе с ней, и не потому, что очень хочет проводить.        — Так ты заберёшь Пса? — спрашивает он, не узнавая свой голос.        — Конечно нет, — говорит Лена так, словно это само собой разумеющееся, пока надевает куртку и обувь. — Сейчас собака — единственное, что удерживает Макса от выпивки. Отца больше нет, но, думаю, ему лучше было бы знать, что его лучший ученик продолжает работать, несмотря на то, что по его вине потерял пять лет жизни из-за запоя. Жарова сама открывает входную дверь, выходит на лестничную клетку, а Леонидов, как привязанный, следом за ней.        — Он не из-за твоего отца пил, ты это понимаешь? — говорит он ей в спину, но слова уходят в пустоту, Лена даже не поворачивается, исчезая в полумраке подъезда. Стены здесь — голый бетон, и Лёша разбивает обе руки в кровь, давая выход переполняющей его глухой боли. Наверное, он не остановился бы, не сломав пару пальцев, но в квартире звонит брошенный в прихожей телефон, вибрируя на полке. Леонидов возвращается в квартиру, неловко захлопнув за собой дверь. По пальцам течёт кровь, и Лёша неловко ставит звонок на громкую связь, всё равно закапав экран. Он отвечает сразу, даже не посмотрев на имя контакта.        — Ты ещё дома? — спрашивает Макс и сразу же добавляет. — Я сейчас приеду. Он первым сбрасывает звонок, лёшин телефон гаснет следом. Кровь на тёмном экране выглядит неожиданно правильно. Максово «сейчас» наступает действительно быстро, Леонидов только успевает отмыть окровавленные разбитые руки, уже начиная жалеть о сделанном: пальцы отзываются болью на малейшее движение У Макса есть ключи, но он предпочитает позвонить в домофон, словно не считая себя больше вправе входить в эти двери без приглашения. Не то чтобы он не прав, но Лёша просто не ожидал, что всё будет происходить настолько быстро. По сравнению с раздражённо-озлобленным ночным Максом сейчас Максимов выглядит чуть ли не больным. Леонидов знает, что сам не лучше, но Макса никто не бил, а значит причина его состояния в чём-то другом.        — Пустишь? — нерешительно спрашивает он, мнётся на пороге. Леонидов молча отступает вбок, позволяя зайти, и всё так же безмолвно уходит на кухню, зная, что Макс пойдёт следом.        — Мне сказали, что Пса, скорее всего, заберут, — говорит он, смотря куда-то в пустоту расфокусированным взглядом.        — Лена не позволит, — Лёша на него не смотрит, запускает пальцы в волосы, сильно оттягивая пряди. В ушах у него шумит. — Боится, что ты снова запьёшь. Судя по изменившемуся лицу Максимова такое вполне возможно. Что ж, Жарова всегда умела видеть на пару ходов вперёд хотя бы в отношении бывшего мужа, прекрасно понимая, что вытащить алкоголика из запоя можно, но вот обратная манипуляция вряд ли сработает. Макса явно здорово отпускает от новости, что собака всё же останется с ним, с лица у него уходит прежнее загнанное выражение. Вот и поговорили, вот и замечательно.        — Я сказал тебе то, что не должен был, — торопливо говорит он, словно боится, что это Лёша сейчас развернётся и уйдёт. — Это было жестоко, и я виноват.        — За это не просят прощение, — отрезает Лёша. — Ты в кои-то веки сказал то, что думал. Максимов, который обычно за словом в карман не лезет, молчит, и Лёша оборачивается только из-за этого. Макс держит в своих больших ладонях невымытую кружку.        — Видимо не только я, да? Лена приходила?        — Даже если и так, то какая тебе разница?        — Хватит, ладно? — он наконец-то поднимает глаза: в них столько боли, что у Максимова перехватывает дыхание. — Я больше не хочу. Макс разжимает пальцы до того, как Леонидов успевает подхватить кружку, и та, словно в замедленном кино, нелепо выскальзывает из их рук и разбивается на мелкие осколки, едва коснувшись пола.        — А, чёрт, — Макс успевает отшагнуть назад, чтобы кусочки стекла не впились в ноги. — Зараза. И, видимо, сжимает большой осколок в ладони. Макс успевает увидеть, как от боли у него расширяются зрачки, а на пол падают первые алые капли. Макс делает шаг к нему навстречу, но Лёша только качает головой. Пальцы он так и не разжал, словно впившееся в кожу стекло его никак не беспокоит.        — Не надо, — он останавливает руку Макса.        — Не надо помогать тебе? — проницательно интересуется Максимов. — Или находиться здесь?        — Я не знаю, — сдавленно бормочет Леонидов. — Ничего не надо. Пораненную ладонь он сильно сжимает в кулак.        — Пожалуйста, Лёш, — шепчет он, не в силах говорить громче — перехватывает горло. — Я буду лучше. Плачет сейчас только Макс и никак не может остановиться; Лёша кусает губы, но держится.        — Хоть что-то ты помнишь.        — Я помню, что ты мой… — Макс хочет договорить «старый друг», но это ложь, они никогда не были просто «друзьями». — А я — твой.        — А Лена?        — Бывшая жена. Всего лишь бывшая жена: и твоя, и моя.        — Как у тебя это получается? Всё так складно звучит, я даже поверил.        — Не нужно обвинять меня во всех смертных грехах. Я виноват, не ответил на твой звонок. И ты пострадал из-за этого.        — А ещё ты ушёл в запой! — срывается Лёша. Признаться, Макс ждал этого намного раньше. — Бросив… Всех. Впервые за всё время, с их первой встречи на кладбище его словно прорывает — и Лёша этого не хочет. Он усилием воли давит в себе всё невысказанное, оставляя растерянного Макса, и наконец-то выдёргивает осколок из ладони.        — Лёш, давай поговорим, — как-то жалостливо просит Макс, наблюдая, как Леонидов над кухонной раковиной заливает перекисью порез: пенящаяся кровь исчезает в водостоке.        — Нам не о чем больше… — начинает Лёша, но его перебивает неожиданно оживший в кармане у Макса телефон. Точно Вахтанг звонит, только он, как в анекдоте, может дозвониться даже на разбитый телефон без сим-карты.        — Ответь, — Лёша мгновенно переключается в рабочий режим, словно машина, не имеющая права на чувства и эмоции.        — Подождут, — бросает Макс, выключая звук.        — Я тоже ждал, — парирует Леонидов. — И не хочу знать, почему ты не ответил мне.        — Там вряд ли что-то серьёзное, — отмахивается Макс. — И я не на дежурстве. Звонок обрывается так же резко, как и начинался минуту назад.        — Не смей так делать, — в лёшином голосе прорезается сталь. — Перезвони. Но он не может не чувствовать подобное давление.        — Максимов, — медленно и отчётливо говорит он в трубку. Лёша не слышит его собеседника, и лицо Макса остаётся беспристрастным на протяжении всего разговора.        — Это по поводу Пса, — выдыхает он, выключив телефон. — Что-то с его документами.        — Едь, это важно, — строго говорит Лёша, и не то, чтобы у Макса были другие варианты. «Что-то с документами» выливается в незапланированную встречу с Жаровой, которая смотрит на него так же косо, как и Леонов второй день подряд. В любом случае речь идёт о списании Пса: по бумагам он выходит на пенсию «по ранению», но это просто для того, чтобы не подкопались возможные проверки. Маловероятно, что кто-то заинтересуется возрастной уже собакой, но мало ли. Вся эта бумажная волокита по разным отделениям и кинологическому управлению растягивается до вечера, потому что бюрократия везде примерно одинаковая со своими перерывами на обед и прочими глупостями. К восьми часам у Макса есть официально оформленная на него собака-пенсионер, гора бумаг, какие-то поводки от государственных щедрот, крайняя задолбанность и желание побыстрее закончить сегодняшний день. Максимов подвозит Лену к их родному отделению, чтобы краем уха услышать, что завал на работе такой, что офицеров выдернули даже с больничных. То есть Лёша сейчас может быть где угодно, кроме дома, а к Максу за эти часы пришло внезапное осознание, что им ещё нужно поговорить. Макс не знает, о чём именно, но — надо.        — Они на второй ТЭЦ, Макс, — говорит Вахтанг, щёлкая клавишами. — Тебе туда только ехать часа полтора.        — Я через Соколью гору поеду, здесь недалеко, — отмахивается Макс. — Спасибо, Леонов. На подъезде к электростанции выставлен пост, но находящийся на нём капитан знает Максимова в лицо и без проблем пропускает. Здание ТЭЦ в темноте выглядит угрожающе, а озеро всем своим видом напоминает глухое болото. На небе ни звездочки, всё затянуто низкими тёмными облаками. Судя по всему, здесь должна была совершиться связанная с наркотиками сделка, но одна из сторон решила заодно прибрать к рукам чужую долю, оставив за собой трупы. Макс паркует машину возле ограничительной ленты, кивает одному лейтенанту и взглядом ищет Леонидова. Судя по обилию погон младшего офицерского состава, все остальные полицейские калибром покрупнее заняты где-то ещё, а всех мальков бросили сюда, поставив старшим Леонидова. С ним из-за этого любят работать новички, стажёры и так далее, и по списку — за умение чётко организовать работу, не убивая на месте за возможные ошибки. Макс с трудом пробирается сквозь толпу. Лёша находится на входе в одно из подсобных помещений ТЭЦ, где, видимо и должна была произойти сделка. Макс не сразу узнаёт Леонидова в служебной куртке с широкой нашивкой «Полиция» через всю спину. В ночной тьме, освещаемой только фарами и несколькими спасательными фонарями, Лёша выглядит почти болезненно, с закрытым специальной повязкой глазом.        — Живые есть? — спрашивает Макс, кивая в сторону «скорой».        — Только один, — отвечает вместо Лёши усатый старлей с горой протоколов в руках. — Его уже следаки забрали.        — Всё, Игнатьев, молодец, — перебивает его Лёша. — Завтра перепишите отчёты, сдать можно будет мне или Иванчуку, как пойдёт. Заканчиваем здесь и в отделение. Усатый Игнатьев серьёзно кивает, растворясь среди своих коллег. Макс смотрит ему вслед.        — Зачем ты приехал? — прямо спрашивает Лёша, устало растирая шею. Из-за бессонной ночи синяки на его лице выглядят ещё более тёмными.        — Я просто отвезу тебя домой, хорошо? — наугад предлагает Макс, искренне надеясь, что Леонидов согласится хотя бы на эту малость. Леша, очевидно, негативно настроен, но снова ехать на служебной машине ему хочется ещё меньше, «шевроле» Макса всё-таки более предназначено для бездорожья. Уехать прямо сейчас, конечно, не получается: сначала они отпускают труповозку и скорую, сверяют все протоколы; стажёры делают пометки, чтобы отчёты потом у всех были хотя бы примерно похожи, и ещё надо опечатать двери, так что, когда Лёша приходит к машине Макса, то на человека он похож ещё меньше, и его просто-напросто выключает, едва он успевает пристегнуться, несмотря на то, что обратно приходится ехать по той же грунтовке и щебеню и машину порядком трясёт на каждой яме.        — Лёш, приехали, — негромко зовёт Макс, и, не добившись ответа, легонько толкает Леонидова в плечо. На полку в коридоре он выкладывает из кармана початую пачку кеторола и упаковку от шприца — вот она и разгадка лёшиной работоспособности после того, как банда Стрижа отвела на нём душу. Макс надеется, что, несмотря на усталость, благодаря отсутствию боли их диалог будет более продуктивен на этот раз. У Макса дежа-вю: он снова тащится на кухню следом за Леонидовым. Тот жадно пьёт воду — Максимов, как и всегда, замирает, засмотревшись на аристократически бледное горло с гуляющим от каждого глотка кадыком. Макс — как и обычно, — думает, что там самое место для яркого, отметистого следа от поцелуя-укуса, буквального кричащего о том, кому принадлежит этот человек. Но Лёша ставит чашку на стол и поворачивается к Максу, убивая этим всю магию момента.        — Спасибо, что довёз, — говорит он, но тон и глаза его холодны.        — И что, мы просто так всё это оставим? — неверяще спрашивает Макс. Мысленно он уже вообразил себе прощение, принятие и все эти слащавые слова на «п».        — Мы уже всё обсудили, Макс, — устало говорит Лёша: всё в его облике кричит об окончательности принятого решения.        — Дай мне шанс, — лихорадочно выговаривает Макс прежде, чем успевает подумать. — Пожалуйста. Он остро ощущает, что Леонидов не хочет больше никаких шансов. Лёша только качает головой — глаза у него больные, тоскливые.        — От меня все уходят, Макс. И ты, и Лена.        — Поезжай домой, уже очень поздно. Макс думает, что завалится на диван и проспит часов тринадцать, как только его голова коснётся подушки. Вместе с тем он понимает, что, если он покинет эту квартиру сейчас, то оставит за дверью все отношения с Леонидовым.        — Я не наступлю на те же грабли, — упорствует он, с непонятной безысходностью ощущая всё истощающийся запас аргументов. Леонидов бережно забирает его пальцы в свои; Макс ощущает края пластыря на чужой ладони, скрывающего порез от разбитой днём чашки, и края растрепавшегося за день бинта, скрывающего ссаженные пальцы.        — Я тебе верю, хорошо? — мягко говорит он, и уголок его разбитых губ слегка приподнимается, словно в улыбке, согревая теплотой морозный холод сине-чёрных гематом на его лице. Макс думает, что никогда не видел ничего прекраснее этого. Лёша так же нежно, практически невесомо целует его: не в губы, а в лоб, заставляя Макса таять от одного этого ощущения. А потом Леонидов отстраняется, и Максимов понимает — всё. Во всех смыслах всё закончилось.        — И что, всё? — снова горько спрашивает Макс, ощущая только глухую досаду.        — Я люблю только тебя, помни об этом. Макс снимает ключ со связки. Сначала вроде бы хочет отдать его в руки Лёше, но в последний момент почему-то передумывает и кладёт на полку. Когда он уходит, захлопнув за собой дверь, Леонидов сползает на пол, затыкая рот ладонью, чтобы не выдать себя никаким звуком. Слёз нет, сил — тоже. Кончились. Макс выходит на ночную улицу и несколько секунд стоит, глубоко вдыхая холодный воздух. В груди стоит тяжёлый давящий ком, мешающий дышать полной грудью. Собака высовывается из открытого окна машины, вопросительно посматривая на хозяина, но Макс не реагирует на него. Лёша с трудом заставляет себя замолчать, когда глухой вой из закрытого собственным кулаком рта переходит в надсадный, практически животный скулёж. Больно-то как.        — Что, дядь? — Макс сгоняет собаку на пассажирское место. — Поехали домой. Его «сиротка» даже заводится не с первого раза, словно тоже не хочет покидать этот двор возле дома Леонидова. В тот момент, когда машина Максимова выезжает на главную дорогу, телефон Леонидова коротко звонит особым рингтоном, который у Лёши установлен на дежурного. Ушибленные рёбра ноют даже под сильным обезболивающим, когда он поднимается с пола. Идёт второй день его официального больничного, но работать настолько некому.        — Леонидов, — своя же фамилия из собственного рта звучит вороньим карканьем. — Понял, еду.