Замена

Есть у Габриэля в комнате небольшая вещица. Она вряд ли бросится в глаза первым делом или вряд ли вы ее найдете, даже если будете тщательно искать. Но вот совсем другое дело то, с чем она связана. Эта вещица поддерживает жизнь другой, куда большей вещицы. Копии его дорогого и горячо любимого сына. О нем никто не знает. О, даже Натали, бедная Натали не знает, что он сотворил этим талисманом. Он создал совершенство. Он создал идеальную копию своего идеального сына. Эта копия смотрит на него такими же зелеными и проницательными глазами, хлопает такими же черными ресницами, говорит таким же сладким голосом. И он полностью его. Он научил сентимонстра многим вещам. Конечно, это далось не сразу. Глупое создание было напугано и билось о стены в первый раз, пытаясь выбраться из комнаты. Хорошо, что у него есть такая замечательная система охраны. Никто никогда не слышал криков или стуков. А когда ему надоедало это, он мог совсем заглушить копию, наслаждаясь лишь ангельским видом тела сына. Он даже скопировал мельчайшие интимные подробности своего мальчика. Желтый лобковый пушок, аккуратный подрезанный член, мягкие яички и пухлый зад идеальной формы. Это доставляло ему куда больше удовольствия, чем с женой. Он не знал, почему не додумался до этого раньше. Почему не решался воспользоваться. Теперь и терроризировать Париж ради каких-то там сережек с кольцом ему не хотелось. Какой от них толк? Эти подростки вечно ускользали из его лап, словно крысы, вечно им кто-то помогал. Вечно он проигрывал и оставался ни с чем, очередной раз обещая себе показать этим проклятым детям, кто лучше. Но теперь он того и не хотел. У него был такой замечательный антистресс, зачем ему заморачиваться? Даже его отношения с сыном стали куда лучше. Он стал готовить, он стал перекидываться словами с ним за едой, он иногда провожал Адриана у входной двери, когда тот отправлялся в школу, он не был таким напряженным и злым, как до этого. Возможно, Габриэль сравнил бы это с действием наркотика. Только куда более полезным и не опасным для здоровья. Конечно, он мог иногда забыться и подержать руку не там, где надо, дольше нужного, но это не беда. Его сын, такой страждущий родительской любви, принимал это за чистую монету и ни капли не сомневался в своем отце. Так Габриэлю казалось. В любом случае отношения у них наладились. Только вот он все еще был недоволен одной занозой в заднице. Маринетт Дюпен-Чен. Эта девушка была заинтересована в его сыне еще давно, он видел это. И в последнее время Адриан начал отвечать взаимностью, что совершенно не устраивало Габриэля. Он запрещал ему, но не мог слишком сильно портить их только наладившиеся отношения, поэтому ему приходилось пояснять, где Адриан, а где дочка пекаря. Ему хотелось верить, что Адриан понимал, о чем он говорил. Но даже так он вымещал злость на сентимонстре в своей комнате. Клон всегда был связан, так как ранее каждый раз пытался сбежать. Его рот и уши были заткнуты, а глаза закрывала маска. Внутри тела был похоронен вибратор, включенный на максимум. Вибратор был маленьким, чтобы проход существа не потерял упругости. Габриэлю было бы грустно видеть слишком разрушенную дырку в теле своего ангела, даже если ему хотелось сделать именно это: трахнуть до такой степени, что подрагивающая красная дырочка не могла бы закрыться, капая бело-розовой спермой на полотенце. Но Габриэль не собирался доходить до такого. Он лишь дразнил и слегка подготавливал сентимальчика. Чтобы он всегда был влажным, готовый к новому раунду. К сожалению, все его фантазии были ограничены лишь этой комнатой. Он хотел Адриана под его столом, когда он работал, чтобы его твердый член теплился в прекрасном нежном горле и влажном рту его мальчика. Он хотел Адриана на кухне. Хотел трахнуть на столе, трахнуть на тумбочках, трахнуть в не скрытую фартуком попку, пока тот был бы занят приготовлением какого-нибудь блюда. Он хотел Адриана на улице, развалившегося на пледе для пикника. Он хотел Адриана в ванне, прижатого спиной к мокрой стене. Он хотел Адриана на каждом кусочке его дома. Чтобы Адриан красиво раскинулся на поверхностях или парил в воздухе, пока скакал на его члене, чтобы он украшал его богатство своим прекрасным видом. Чтобы он был главным элементом в его дизайне. Разве что он не хотел возвращаться туда. Натали волновалась, но пока это не было проблемой. Он посылал акум ради отвлечения глаз, продолжая трахать прекрасную попку своего мальчика. Сентимальчика. Его глаза были опухшими от слез, лицо залито слюнями — и Габриэля, и сентиАдриана, — каждый толчок выбивал из него воздух и тихие задыхающиеся всхлипы. Он чувствовался так хорошо. Так божественно. Габриэль просто таял. Он слишком пристрастился к юному подростковому телу своего малыша. Колечко мышц никогда не было слишком жестким или слишком мягким. Его внутренности всегда идеально обрамляли Габриэля, словно Адриан был рожден для этого. И он говорил ему это между толчками. — Ты рожден… для этого… Так хорошо… Хороший мальчик… Хороший… Так идеален… для меня… Так хорошо… На что его сладкий мальчик лишь хныкал, скуля и сжимая покрасневшими пальчиками простыни до побеления. Иногда он так и оставался до следующего утра, зарытый глубоко внутри тела Адриана. Сентимальчик пытался сбежать или даже травмировать его, но у него был чуткий сон и отличная защита. У слабого, вымотанного существа не было никакого преимущества перед ним. Габриэль просто наказывал его, прежде чем заняться ежедневными делами. Он склонял его над кроватью, заставляя выпячивать зад максимально высоко и считать удары. Он не хотел уродовать эту прекрасную попу мерзкими шрамами, поэтому бил не во всю силу. Но этого хватало, чтобы мальчик выбивался из сил и становился максимально послушным. Иногда он напоминал ему слова, которые мальчик мог забывать говорить ранее. Как, например, «папочка» и «я хочу твой член». После Габриэль снова готовил его к следующему разу, прежде чем заняться своими делами: связывал, лишал зрения, слуха и голоса, и вставлял в анал вибратор, закрепляя скотчем и/или трусиками, чтобы мальчик учился кончать от члена. Без рук. Иногда, если он был в особом настроении, клеил маленькие вибраторы на соски и член мальчика. Пока сентимонстр корчился на кровати и страдал, его оригинал весело приветствовал освежившегося после небольшого душа отца на первом этаже за завтраком. Если бы только Адриан мог видеть и слышать мысли своего отца, лениво жарящего блинчики или с улыбкой рассказывающего о своем прошлом за завтраком… Но он оставался в неведении, думая, что настали счастливые дни, когда все плохое закончилось, черная полоса оборвалась и даже Бражник не мешал ему учиться и общаться с друзьями. Если бы он видел с какой яростью, с каким диким блеском в глазах его отец трахал его копию, с каким животным рвением он вгрызался в шею, и плечи, и соски, с каким садизмом он душил его, когда был на пике ощущений, с какой силой он впечатывал свой таз в зад его двойника. Каким было бы его удивление, когда он увидел бы, что этот самый клон посмотрел бы на него в ужасе. В ужасе того, что никогда бы не подумал своим затуманенным и сломленным разумом, что где-то в доме существует «настоящий» Адриан. Каково было бы Адриану, узнай он грязный секрет своего отца? Каково было бы Натали, узнай она страшную тайну безумца, которого когда-то любила и до сих пор была влюблена? Каково было бы Агресту, если бы все вокруг узнали о его вещице, которую он использует как депрессант? Именно поэтому незнание было истинным блаженством, которого добивался Габриэль для близких ему людей. Незнание было спасением для них, как сентимальчик был спасением для обезумевшего от горя Габриэля. И Габриэль собирался поддерживать эту тайну до последнего вздоха.