Быть вторым

      Быть номером два отвратительно, и Изуку кажется, знает об этом всю сознательную жизнь, ещё с самого детства. Знает об этом ещё с глупых несправедливостей в самом начале своего пути. С тех пор, как кажется сами боги обделили его причудой запихнув в маленький, бесперспективный процент населения, будто бы насмехаясь, говоря: «Справляйся как можешь сам, удиви». Он и справлялся, делал всё возможное чуть ли не с рождения, он учился, помогал матери, даже затесался в компанию к блондинистому уверенному в себе пацану. Но боги и в этот раз решили не жаловать, те лишь ехидненько усмехнулись, растянули губы в гаденьких улыбках даруя ему глупую, будто бы поддельную, фантомную медаль с номером два. А красивая увесистая, уж точно золотая корона со сверкающем номером один пролетела мимо него, с насмешкой опустившись на головы других близких ему людей. Глупый головной убор опустился на голову его мудака отца, ещё в тот момент, когда мама в детстве так часто ставила его в пример, когда Изуку в чем-то ошибался. Дурацкий символ главенства, который на удивление видел лишь сам Изуку, сверкал и на голове дорогого друга детства, кажется, был он на его голове сколько Мидория себя помнит, ведь Каччан всегда заслуживал этого. Да даже в учебе всё пошло не так, и боги, поглаживая незнакомого черноволосого мальчика по пушистым кудрям, торжественно даровали и ему доказательство того, что вот он, тот, кто достоин.       И Изуку завидовал, самой черной завистью завидовал. Мысленно так и тянул руки к долгожданной короне, но не дотягивался, никогда и пальцем не мог тронуть вожделенный приз , пока насмешливые лица мистеров номеров один так и мелькали перед глазами. Тянул руки вверх в отчаянной попытке выбраться из трясины под названием «чужая тень», пытался ухватится руками за желанное сияние символа победы, но лишь обжигал пальцы рук, и выслушивал смеющийся шепот богов, с наслаждением повторяющих постоянное слишком уж игриво-счастливое «недостоин-недостоин». В реальном же мире, вместо ожогов на пальцах расцветают пурпурные синяки по всему телу, всё потому, что Каччан тоже считает, что Изуку недостоин ничего, тоже твердит это глупое «недостоин», но своими словами, Каччановскими, с кучей бесполезных матов и шквала ударов по и так нездоровой психике.       Томура Шигараки — обладатель не легкой и уж явно не самой счастливой судьбы, что почему-то своей заслуженной награде в виде кажется самой красивой, что Изуку видел за всю свою жизнь короны не радуется. А она у него и впрямь на славу вышла, с вкраплениями рубинов, как-раз под стать глазам, подаренная ему не богом, отнюдь. Самим дьяволом. И господин номер один, которого Изуку должен был бы возненавидеть так же, как и всех остальных, поступает совсем не так как другие. Он возносит Изуку до самых небес, смеется в лица возвышенным существам, которых Мидория давно перестал называть богами, буквально показывает им, что он тот, кто может больше, чем они. Что он тот, кто может сделать Изуку хотя бы своим номером один. Томура, не смотря на все, продолжает прямо как змей-искуситель, коим и является, шептать сладкие речи на ухо, продолжает выцеловавать непонятные для них обоих узоры на чужой шее, продолжает убеждать Изуку, что он достоин абсолютно всего. Шигараки знает, чувствует, снимает блистающую рубинами, позолоченную корону со своей головы, обращается с Изуку аккуратно, будто бы тот может распасться на мелкие осколки, и делает то, чего не могли даже боги. Дарует ему законное первое место, медленно опустив слегка великоватый головной убор на чужую макушку. А вот боги, уже скорее дьяволы, негодуют, пляшут недовольные танцы не хуже демонов вокруг бурлящего котла, оплетают Изуку своими почерневшими ручонками, шелестя: «Не отдадим, недостоин, не получишь». Томура вновь поступает неожиданно, прогоняет богов, хотя нет, уж точно демонов, одним действием, одним глубоким, чувственным поцелуем. Шигараки зарывается рукой в чужие волосы, большим пальцем второй аккуратно оглаживает веснушчатую щеку. Они отстраняются друг от друга ненадолго, лишь для того, чтобы Шигараки смог снять с него фантомные оковы, одним резким движением сорвать ненужную, сверкающую в лучах заходящего солнца, незаслуженную Мидорией медальку с номером два. Будто подает Изуку руку на пьедестале, забирайся мол, на троне номера один ещё полно места.       — Люблю тебя, — шепчет в приоткрытые губы Мидории, рушит оковы глупых детских иллюзий. Изуку думает, мешкает, делает глубокий вдох.       — Я, — будто бы тянет руку вперед, чтобы вылезти из чертовой трясины. — Тоже, — хватается за чужую ладонь в отчаянной попытке, и наконец-то, спустя столько лет, получает помощь. — Люблю тебя! — улыбается ярче солнца, наконец-то выбравшись из своеобразных зыбучих песков недостоинства. Ведь если на ангельском пьедестале есть лишь один трон для номера один, почему бы на троне самого дьявола, что наконец-то даровал ему радость, подарил то, чего ему нахватало — причем речь даже не о бесполезной фантомной короне, а о чем-то гораздо, гораздо большем — не быть двум местам?