Aspirin

Ты как крупная и злокачественная, разрастающаяся с каждым днём всё больше и больше на моём израненном сердце опухоль, которую я как последний идиот опекаю, накрывая одеялом с головой, и которой на ночь рассказываю ласковым шёпотом детские сказки с обязательно счастливым концом, где неизменно – свадьбы и храбрые принцы, убивающие чудовищ, яркие искорки волшебства и переливы серебристых рассветов, где «и жили они долго и счастливо». От тебя нет лекарства, Чонин-а. Ты постоянно выскальзываешь из моих слабых пальцев, как бы сильно я не старался стискивать руки в кулаки; пытаться играть с тобой - всё равно что гоняться за порывом ветра, и, о, я отчётливо понимаю, что скорее ты подтолкнёшь меня к обрыву, нежели я зацеплю хоть что-то внутри тебя, даже «вдруг». Видит Бог, я бы хотел, хотел, чтобы ты откликнулся. Но не своими лживыми и завлекающими словами, они ведь как острые лезвия, что окунули в сладкий мёд, а глазами. Глазами, в которых всегда одна только пустота. Мне нужно, чтобы ты меня любил. Но я хочу, чтобы ты любил меня. Мои таблетки давно уже перестали действовать, и ты прекрасно знаешь об этом, заявляясь так просто ко мне домой после очередной бурной ночи, проведённой в клубе, где ты, несомненно, снова посещал другие миры вместе со своими любимыми rich heirs – ведь они такие же, как и ты, прогнившие до самого дна того, что когда-то было душой. Я ясно вижу тебя, разбитого на множество осколков и самозабвенно отдающегося до последнего вздоха музыке, ведь ты не можешь устоять перед ней, твоей единственной, той, что имеет высшую ценность. Меня с непривычки ослепляет на мгновение окружающая тебя психоделика мелькающих цветов, больше похожая на глубокий, всеми силами пытающийся утопить водоворот, и я знаю, что тебе хорошо. В том мире ты можешь быть живым. Но почему не позволяешь мне попытаться помочь? Ты не считаешь, сколько раз уже ночевал у меня, невменяемый настолько, что я истошно кричал, держа твою потяжелевшую голову в собственных до ужаса трясущихся руках, умолял не уходить, пока твои заставляющие леденеть и молиться почти стеклянные глаза смотрели совсем сквозь, наверняка разглядывая что-то, что ты не можешь получить здесь, но к чему идёшь уверенно; я плакал от облегчения, когда ты приходил в себя. Потому что каждый раз мог стать последним. Твои руки – ледяные. Ты говоришь: «Всё было бы куда проще, ненавидь ты меня, Кенсу», но для меня уже не может быть проще ни в каком из случаев. Ты под кожей слишком глубоко, впитался до последней капли в ноющие кости и тянущие жилы, стремительно разносишься по всему организму вместе с заражённой твоим дыханием, отдающим крепким скотчем, кровью, и я не могу это остановить. Это даже звучит смешно. Я задыхаюсь и разлагаюсь, если тебя нет рядом, и всё превращается в сплошную нелепую драму, потому что если я не могу тебя видеть, мне становится ещё больней. Мир медленно смещается с собственных осей, но пропасть под ногами не становится небом. Я и так тебя ненавижу. Самой чистой и концентрированной, которую только можно выдумать, кислотой выжигающей внутренности ненавистью. Но, стоит тебе прикоснуться только так, как ты один умеешь, ненароком и будто бы случайно проведя пальцами по моей щеке, как я снова начинаю любить тебя, забывая обо всём. Это, кажется, что-то совсем ненормальное, потому что нет ничего прекраснее и нежнее этой любви, даже если она, односторонняя, вырезает после твоего ухода новый кусок моего сердца. И у меня остаётся только кроваво-алый витраж с выбитыми стёклышками. Не знаю, наверное, так надо? Ты ведь лучше меня всё это понимаешь; я уже давно перестал думать. Иначе, почему я всегда впускаю тебя, в каком бы ты состоянии не пришёл? Зачем открываюсь так доверчиво, несмотря на то, что знаю, насколько болезненны твои укусы? Ты не человек – змея. И я давно уже подчиняюсь одному только тебе. Но, если даже всё так… Есть же причина, по которой ты возвращаешься? Не так ли, Чонин-а?.. Aspirin isn’t working. I’m in pain.