отдохни

У кого угодно в УПИ можно спросить, кто такой Рустем Слободин, и каждый ответил бы почти сразу — ответственный, мудрый, спокойный. Рустема, кажется, любили все. Девушки всегда улыбались, когда он, высокий, статный и красивый, проходил мимо, а для парней дружба со Слободиным была высшей степени наградой. Рустема никогда не приходилось спрашивать, пойдёт ли он в очередной поход — ему скажи дату и время, и он на месте будет железно со своей неизменной мандолиной и запасом энергии, которая во всех вселяла уверенность в хорошем завершении путешествия. Рустем не очень много говорил, больше слушал. Слушал рассказы однокурсников, слушал истории о быте таких же советских ребят и улыбался так тепло и по-кошачьи, слегка щуря глаза. Рядом с ним каждому было комфортно и спокойно. Рустем никогда не паниковал и никогда не выходил из себя. В любой ситуации всегда собран, всегда подскажет нужное действие и найдёт выход. Всегда поддержит, возьмёт за плечо своей тяжелой боксерской рукой и улыбнётся. И все будто сразу на места встанет. Будто все так и должно быть. По институту ходили слухи о его личной жизни (куда же без сплетен и размышлений?). Конечно, всем интересно, встречается ли с кем-то любимец, казалось, всего УПИ. И никто так и не докопался до правды. Рустем уже, наверное, год как решил для себя, что свою любовь никому не покажет, оставит себе, как самое сокровенное. Поэтому никто, ни одна живая душа не догадывалась, как сильно он любит Юру Кривонищенко. Яркого, открытого и светлого Юрку, смешного, рыжего и иногда какого-то несуразного, абсолютно непохожего на самого Слободина. Возможно, какой-нибудь внимательный и молчаливый Игорь Дятлов, который был чуть ли не самым близким другом Рустема, и догадывался, почему последний в походах старается держаться рядом с Юрой, почему торопится ему как-то помочь, стоит тому лишь слово сказать. Но Игорь Дятлов славился своим умением хранить секреты и не трепать языком направо и налево, а потому эти догадки оставались лишь в его голове. Рустем за идею о походе на Отортен ухватился сразу же. Ещё бы, маршрут сложнейший, отличная возможность себя проверить на прочность и выносливость, так ещё и Юра Криво там будет. Да и остальные — ребята достойные и компанейские. Сидеть в зимнем лесу, слушая звуки мандолины в чужих руках и пение Зины и Люды, — особого рода удовольствие. Словно переносишься в другое место, время, реальность, где нет жесточайшего послевоенного дефицита, нет цензуры, нет тотального контроля, есть люди, с которыми можно обсудить все на свете. Рустем улыбается, прикрывая глаза и глядя из-под полуопущенных век на Юру, который сидит, съёжившись и подперев голову кулаком, щурясь на костёр и тоже улыбаясь. Как Слободин хотел бы сейчас сказать ему обо всем, что думает и чувствует, как хотел бы прикоснуться не как друг. Как бы не хотел, но так ничего и не сделает. Потому что тогда образ идеального, образцового и хорошего студента и коммуниста развалится, разобьётся и исчезнет навсегда. Рустем тихо вздыхает и переводит взгляд на трещащие ветки в костре. Они ложатся спать в палатке, поставленной на склоне горы, хлопающей и чуть ли не ходуном ходящей от сильного ветра. Рустик думает, что он не согласен с Игорем. Место для палатки жутко неудачное. Он бы очень хотел ошибаться. Но, к несчастью, Слободин снова оказался прав. Наст снега врезается так сильно, что их всех отбрасывает в сторону, и все ребята валятся, путаются в вещах, как котята. Кричат Зина и Люда, раздаётся громкий выкрик Игоря, слышится треск плотной ткани, которую кто-то разрезает ножом. Кровь стучит в ушах, и Рустик ползёт на свет, вываливается в слишком холодный снег и только тогда ощущает, как болит чем-то придавленная нога. Игорь тормошит его за плечи, и его испуганные глаза приводят в чувство. Юра, где Юра? Рустем быстро озирается, поднимается на ноги, цепляет Кривонищенко взглядом и на секунду будто бы успокаивается. А потом слышит новый крик, видит, как ребята вытаскивают из палатки Колю, который, кажется, без сознания. Сердце уходит куда-то в пятки, в горле моментально пересыхает. — Вещи! Нужны вещи! — кричит Игорь, и Рустик тут же срывается, бежит к палатке, но забраться внутрь не успевает — новый слой снега буквально погребает их укрытие под собой, чуть не накрыв и самого Слободина. Кто-то к нему подбегает, оттаскивает. — Идём к лабазу! — Игоря плохо слышно в метели и ревущем ветру, но все дружно встают на ноги, берут тех, кто идти не может (Рустем с ужасом понимает, что это не только Коля, но и Люда, и Саша Золотарев), и медленно начинают идти вниз по склону. Снег бьет по лицу, и снежинки, обычно красивые и безобидные, сейчас как маленькие осколки стекла, режут кожу, склеивают ресницы, забиваются в нос, мешая вдохнуть. Под большим и могучим кедром Рустем вместе с Юркой и Дорошенко начинают разводить костёр, и у них даже что-то получается, когда возвращаются Игорь и Саша Колеватов. — Нам не дойти до лабаза. Он на другой стороне сопки, — Дятлов говорит тихо, но все его прекрасно слышат. Слободин медленно переводит взор на Юру, ловит его растерянный взгляд и сглатывает. Надежда, теплившаяся у всех в груди, стремительно гаснет. Они переносят всех раненых в овраг, собирают еловые лапы и делают настил. А потом умирает Коля. Рустем прощупывает его пульс, и дрожащую руку отнимает к себе, хватает за плечи Игоря, который с криками начинает толкать остывающее тело, тянет назад. Снова стук крови в ушах и подступающая тошнота, но Рустик заставляет себя успокоиться, толкает Игоря и Зину. Нужно перенести костёр к ручью, сюда, где нет ветра. Тогда получится спасти остальных. Саша Колеватов тяжело падает в овраг, Рустик и Игорь оттаскивают его на настил к Люде. — Саша, что с костром? — кричит Игорь, щурясь. — Костра нет… — отвечает Колеватов, прикрывая уставшие глаза. — Помогите Юре… у него ноги отмерзли… Рустем коротко смотрит на Дятлова, чувствуя, как его накрывает ужас. Юра… Они с Игорем и Зиной подрываются, бегут к кедру. Сердце останавливается, и Слободину становится очень дурно, когда он видит Дорошенко и Кривонищенко на снегу, застывших и… Рустик не даёт себе закончить мысль — падает рядом с ними, проверяет пульс и стискивает зубы, жмурится, когда не нащупывает его у обоих. Он хватает Кривонищенко за воротник рубашки, припадает к холодному телу щекой, всхлипывает. Он же так и не успел. Не успел, не смог сказать, что любит, не набрался смелости, а сейчас уже слишком поздно, и его признание не вернёт Юрку, но Рустик все равно прижимается обветренными и искусанными губами к ледяному виску, ладонью прижимает голову Юры ещё ближе и шепчет сбивчиво и хрипло: — Прости меня… прости, Юрка, я всегда хотел сказать, как я тебя люблю… целый год хотел и не мог… прости, Юрка… я очень люблю тебя… Он отстраняется так же резко, отходит к Игорю и Зине, хватает их за рукава и не своим голосом выдаёт короткое: — Нужно снять с них одежду. Так хоть кто-то согреется… Не согреется. Никто не согреется. Когда они возвращаются в овраг, то понимают, что слишком поздно. Они опоздали. Из девятерых их осталось лишь трое. Они сидят на ледяном снегу, пытаясь собрать последние силы. Нога у Слободина болит, то ли от ушиба полученного, то ли от холода. — Две т-тысячи тридцать шагов… это около полутора километра, — тихо говорит Игорь, и Зина охает. — Я н-не дойду… я не смогу… Рустик хватает ее, прижимается лбом с голове девушки, шепчет: — Все ты сможешь, все будет хорошо. Зина жмурится, мотает головой, и тогда Слободин резко подрывается, оказываясь между ней и Дятловым: — Есть другой вариант… я дойду до палатки и принесу все необходимое. У меня хватит сил. Я смогу, все будет хорошо. Все будет хорошо. Идите в овраг и ждите меня, если я через полчаса не вернусь, идите по следам. Игорь еле заметно ему кивает, и Рустик идёт вверх, падая и снова поднимаясь. Он идёт вверх, кутаясь в заледенелый свитер, отчаянно пытаясь сохранить хоть сколько-нибудь тепла. На губах появляется что-то горячее, и облизав их, Слободин понимает, что у него идёт кровь носом. — Я смогу… я смогу… — он щурится, сгибаясь пополам от сильного ветра, с трудом переставляет в высоком снегу ноги, которых уже почти не чувствует. Поскальзывается, падает в снег, кашляя и несколько раз судорожно хватая его израненными руками, пытаясь подтянуться вверх по склону. — Я смогу… Рустик прикрывает глаза. Сейчас он отдохнёт немного и пойдёт дальше, раскопает палатку, возьмёт все нужные вещи и спасёт Игоря и Зину. Он сильный. Он всегда был самым сильным, и сейчас будет. — Рустик. Рустик, слышишь? — голос Юры перекрывает даже ревущую метель, и Слободин приоткрывает глаза. — Юрка… ты живой?.. как ты тут оказался?.. — он сам себя не слышит, а Юрка улыбается. Он без ссадин, без заледенелых пятен на лице, улыбающийся и яркий, такой, каким был несколько часов назад в палатке. — Рустик, все хорошо будет. Ты молодец, Рустик. Отдохни немного, потом будет теплее. Согреешься. — Я люблю тебя, Юрка… хотел сказать так давно… — Я тебя тоже люблю, Рустик, — Юра касается его плеча рукой, и Рустем смотрит на него, такого тёплого и родного. Да, надо отдохнуть. Рустик закрывает глаза, все ещё чувствуя тепло от прикосновения, которого не было.