Ржавчина

Это касание могло бы быть и нежнее, если бы не было таким вытребованным и навязанным. - Коснись меня, - сказал Шерлок. Боль, отчаяние, недоумение, смятение, гнев. Растерянность, нежность. Страх, гнев, решимость. И, наконец, касание. Касание руки к руке – кончиками пальцев по этой тонкой алебастровой, бледной коже, настолько тонкой, что, казалось, ее вот-вот прорвут кости, обнажая нутро из плоти и крови – этих сосудов, по которым разгоняется алая кровь, отравленная никотином и гениальностью. Кровь эта перекачивается самым большим сердцем, и это сердце не знает сбоев и преград своей работе. Это сердце – часовой механизм, выверенный и точный, механизм, что не знает чувств – этой ржавчины для сердца. А Джон очень хорошо знает. Его сердце – ржавые шестеренки, смазанные его кровью от переживаний и неразделенных чувств. И эта ржавчина наполняет его доверху, досыта кормит эмоциями и чувствами, делая его самым живым, изживая его. Пальцы, несмело коснувшись, скользят выше, ладонь опускается на предплечье и плотно прижимается, движется выше – к плечам, ощущая шелк этой невыносимой фиолетовой рубашки, что передает тепло этого такого холодного на вид человека с ужасающей точностью, остужая его, Джона, ладонь, а после окуная сердце в сущий ад. Это касание травит, добавляет кислорода в кровь, сердце окисляется еще больше, шестеренки ржавеют быстрее, скрипят, ранят плоть, и сердце обливается кровью – лишь бы продолжить работать. Это сильное сердце бьется так сильно и гулко, стучит, рваными толчками гоняя кровь, разнося эту ржавчину по венам к самым кончикам пальцев, – и Джон в смятении и замешательстве отдергивает свою ладонь от Шерлока. На миг испугавшись, что эта ржавчина легко преодолеет преграду тонкой кожи Холмса и проникнет в его кровь, а там, разносимая ударами выверенного сердца поразит его, он отвел ладонь от руки Шерлока и прижал ее к своей груди, чувствуя неприятное покалывание, ощущая, как ржавчина, предназначенная Шерлоку, не дошла до него, а снова разошлась по крови Джона, разрушая его, отравляя еще больше. - Джон? Почему ты остановился? - Шерлок ищет причину, следствием которой стала остановка. Он ищет логику в чувствах. Такой глупый иногда, этот гений. Джон хмурится, закрывает глаза, прижимая ладонь к своей груди сильнее, чувствуя, как тяжело его сердцу качать по венам кровь, насыщенную красными окислами, отчего кровь его куда более яркая, чем у других людей. Джон особенный – его кровь ржаво-красная. Он качает головой и глухо говорит: - Пустяк, Шерлок. Может, твой эксперимент может ограничиться этим касанием? - Джон пытается поставить себя на место Шерлока и дать ему логичный ответ о чувствах. Такой наивный и сильный всегда, этот доктор. - Недостаточно данных, Джон. Не будь идиотом, даже ты можешь понять, что для получения информации о природе человеческих чувств, которые являются продуктом безосновательных домыслов, возникающих на касание другого человека, мне нужно больше данных, следовательно, больше касаний. Ласки, – отвечает Шерлок, выделяя своим невозможно глубоким голосом последнее слово, и внимательно смотрит, отмечая каждое изменение, каждую смену чего-то неуловимого в чертах лица его единственного друга. Единственного лучшего друга. - Но если ты все же против, то я попрошу о помощи в этом эксперименте кого-то другого, – говорит детектив, не забыв, однако, умолчать, что более он ни к кому бы за подобным не обратился в виду объективных причин: Шерлок не выносит других людей. Джон особенный, потому что надежен и обладает удивительно важным качеством: он не разрушается при взаимодействии с Шерлоком, он подстраивается под него, помогая, формируя естественные нити соединений. Химические цепочки. Шерлоку нравится химия – разумная симпатия, симпатия человека разумного. Джон вздрагивает едва заметно при упоминании кого-то другого, к кому пойдет Шерлок, смотрит на этого невыносимого человека напротив, а сознание начинает затапливать ядовитым простым веществом с едким запахом. Желтовато-зеленой дымкой подергивается все происходящее, дышать невозможно и отравление неизбежно, будто замедляясь, сердце под натиском этого помутнения ржавеет, окисляется еще сильнее, вступая в реакцию – и кровь местами сворачивается, сердце окисляется, становясь зеленоватым. Кровь Джона «зеленеет от ревности» - внезапной вспышки эмоций непредсказуемого сердца. Кровь Джона невероятно пошлая: если верить классику, сочетание алого и зеленого делает ее пошлой, так похоть, будто вспышка, выжигает в нем желание, желание к этому человеку. - Нет. Раз недостаточно, то… Кхэм. Думаю, нам стоит продолжить, - отвечает Джон, этот ядовитый газ испаряется, губы сохнут от нехватки кислорода, Джон облизывает их. А детектив чувствует прилив интереса к тому, как странно реагирует Джон на такую простую просьбу о помощи в эксперименте. Джон, определенно, особенный. Джон особенный – его кровь сейчас зелено-алая – частички разных ржавчин перегоняются по его крови по венам, отравляя его, нагружая его бедное сильное сердце. И желание. Желание большего, которое нельзя показать. Эти все паразитические, ревнивые мысли испаряются, будто самую суть Джона изнутри окурили оксидом серы, и она наполнила его, сливаясь с его кровью, очищая ее, обелив, изжигая яркой вспышкой то ненужное, что может уничтожить Джона Ватсона изнутри. И Джон протягивает руку, касается снова руки Шерлока, плотно прижимая ладонь, он ведет от открытого запястья, чувствуя кожей кожу детектива, выше, ощущая снова этот несносный шелк, выше, чувствуя изгибы плоти под своей ладонью. Опускает вторую ладонь на другую руку Шерлока и так же ведет ее вверх. Его руки замирают на плечах, и он поднимает взгляд от своих пальцев, которые изнутри будто жгутся тем количеством ржавчины, что пытается прорваться через кожу его друга и поразить чувствами, этой окисью, его сердце. Но сердце единственного в мире консультирующего детектива защищено цинизмом, оцинкованное, оно не подвластно коррозии, как все другие сердца. Джон касается плеч, сжимает их и смотрит в глаза своему другу, соседу и, теперь уже, «почти-любовнику», потому что Шерлок попросил его, и видит Бог, Джон не может отказать ему, но это, наверное, последнее, что он может ему отдать. Потому что больше его сердце не выдержит – его кровь слишком тяжела, чтобы оно справилось с перекачиванием ее по венам. Шерлок шумно выдыхает, нарочно, демонстративно, показывая напряжение, которым он полон, чтобы подтолкнуть Джона к дальнейшим действиям, а Джон зачарован этой жидкой ртутью взгляда таких проницательных глаз, и поэтому он тянется, чуть опираясь на плечи Шерлока, и касается губами – совсем легонько – лба. Джон прикрывает глаза и кончиком носа ведет чуть выше, склоняет голову, нежно касаясь губами виска этого гения, и вдыхает его запах. Шерлок сидит в своем кресле. Джон чуть нависает над ним, эта просьба застала врасплох одного, и второй ожидал совершенно других действий и другой реакции, но Джон слишком особенный, чтобы его можно было угадать. Вечная загадка Шерлока Холмса. Джон прижимается губами к виску, ведет ими чуть ниже, очерчивая едва приоткрытыми губами эти невозможно-острые скулы, жмурится от переполняющих его чувств и сдавленно едва слышно выдыхает, опаляя горячим дыханием кожу, тихо хрипло шепчет своим чуть срывающимся голосом: - Пойдем в мою спальню, Шерлок. Или в твою. Лучше в твою, там тебе будет привычнее изучать данные твоего … эксперимента, - Джон еще раз коротко целует детектива в щеку и отстраняется, медленно убирая руки с плеч соседа и смотрит на него. Холмс замер: его губы чуть приоткрыты, внимательный взгляд серых, ртутных глаз, легкий, едва заметный румянец – будто бы даже сила прилива крови к коже может быть подвластна ему с его этим чертовым самоконтролем. Джон улыбается чуть нервно и делает шаг назад, чтобы детектив мог встать с кресла и пройти, а он бы последовал за ним. Джон, вообще-то, тоже проходил обучение, и он знает, что большинство опытов должны проходить в естественных для исследуемого условиях. Джон, естественно, следует за Шерлоком. Дверь в спальню детектива чуть скрипит – петли немного заржавели, и Джон смотрит на эту дверь с какой-то отчаянной ноткой безумного понимания и сочувствия, но тут же переводит взгляд на застывшего у кровати Шерлока – тот повернулся лицом к застывшему на пороге его комнаты доктору и медленно расстегивает пуговицы своей рубашки. В освещении, чуть неверном из-за приближающейся темноты ночи, в этих сумерках кожа Шерлока отливает белизной, матовой, будто выбеленная слоновая кость, что на фиолетовом шелке смотрится так сочно, как драгоценные цветы на камеях дам – дорого, безупречно, с непередаваемым британским стилем и вкусом. И Джон не знает, где взять еще сил, чтобы позволить себе утопить Шерлока в ржавчине своих чувств, потому что весь он – насквозь – пропитан этим. Но, с другой стороны, разве эти чувства могут навредить этому человеку, что безответен к ним? И Джон делает шаг. Шерлок снимает рубашку и небрежным жестом откидывает ее на пол, собираясь было расстегнуть пряжку ремня на его сшитых по фигуре брюках, так плотно облегающих сильные ноги. Джон останавливает его, перехватывая запястье, и тянет его на себя, подносит к губам, касается ими тонкой кожи там, где просвечиваются тонкие нити вен – голубоватые, по венам течет хром. Он целует запястье и ведет губами выше, удерживая одну руку детектива на весу, а вторую направляя к себе, чтобы быть прижатым к Шерлоку. Джон губами касается этой кожи. Ощущая ее вкус, прикрывает глаза и решает не смотреть, чтобы потом ничего не помнить, потому что он может потом сжевать до крови свои губы, если они будут помнить этот дивный вкус, а глаза – ежели только вырвать, но и так не избавиться от воспоминаний. Никогда. Доктор закрывает глаза и срывается с тормозов: его руки – немного грубая кожа на ладонях, мозоли и шершавость от постоянного антисептика от работы в клинике, порезы от готовки на кухне – этой кожей он касается идеальной, такой совершенной для его восприятия кожи Шерлока. Ладони жадно скользят по торсу, ощупывая, сжимая, чувствуя под этой тонкой оболочкой сталь мышц и костей, жил, сухожилий, хрящей: Шерлок весь стальной и весь гибкий. «Невероятно!» - хочется сказать Джону. «Ты восхитителен», - говорит он всем своим видом и касается губами тонкой линии ключиц, прихватывая ее так, будто он целует, обводя языком. Он целует грудь и плечи, переходит на шею – жадно, будто слизывая и впитывая этот дивный вкус, а ладони также жадно и сильно ласкают тело – талию и руки, спину, поясницу. Не опускаясь пока ниже. Шерлок дышит приоткрытым ртом, если бы он знал, что его доктор может быть таким жадным и таким искусным в такого рода экспериментах, он бы давно предложил сделать это. Ощущения словно от жарких, горячих губ, будто бы оставляющих ожоги. Но ни одного следа на его такой чувствительной коже не было и нет – Джон щепетилен и осторожен, но это не мешает ему быть жадным. Потому что он жаждет, как утопающий жаждет воздуха, как умирающий излечения, так доктор жаждет этой белизны, неоскверненной следами его губ и укусов. И Шерлок, разумеется, понимает это – понимает и тянется одной рукой, отвечая впервые на все предыдущие касания Джона, он сжимает своими тонкими длинными пальцами его предплечья, ведет вверх, как совсем недавно это делал Джон, его наставник в этом хаосе непонятных логике чувств. Он касается, плотно сжимает, ведет выше, обжигаясь о такую горячую кожу на шее друга и, наверное, уже любовника, кладет ладонь на затылок – место это четко выверено, чтобы мягко и сильно направить, его гениальный ум уже все просчитал. Он кладет ладонь на затылок и притягивает его к себе. Прикрывает чуть глаза, потому что знает, что люди так делают, когда целуются. Но полностью закрывает глаза лишь когда его губы – он и не думал, что они такие сухие от горячего дыхания – касаются губ Джона, и поцелуй этот снимает все барьеры. Вцепившись намертво, целуясь. Кусаясь, переплетаясь в этом поцелуе, зализывая укусы и чуть постанывая в жадный рот, снова и снова, пока не начнется кислородное голодание: они целуются, упиваясь этой свободой касаний, жаркие, руки их лихорадочно-неловкие, жадные, они срывают одежду. Путаясь в свитере и рубашке Джона, падают на кровать, неловко зацепившись за изножье кровати локтями, прошипев от этого удара, и снова жадно находят губы друг друга. Температура подымается, все вокруг будто плавится – все так правильно в этих касаниях, суть которых Шерлок понял практически тут же, потому что ему объяснял его Джон – его особенный Джон, который и чувства может сделать логичными одним своим существованием. Джон отрывается от губ Шерлока и смотрит на него, его грудь тяжело поднимается и опускается. Эти невозможные, так четко очерченные губы, сейчас припухли от жадности его, Ватсона, губ, и нет в мире картины совершеннее. Лихорадочный блеск глаз, жадный. Пошлый немного взгляд, руки, которые не дадут отстраниться, касание за касанием. Будто они связаны невидимой нитью, цепочкой скованы – касание губ приводит к поцелую, следствие и причина. Причина и следствие – как Холмс не видел этой идеальной логики раньше? Джон приподнимается на локтях, нависает над Шерлоком, распластанным на кровати с этими невероятными, искусанными губами, кожей, что местами покрылась нервными красноватыми пятнами – и думается ему, будто бы и Шерлока коснулась ржавчина этих чувств. Чуть больно становится где-то в сердце, но боль эта сладкая, и Джон тянется к нему снова, опирается уже на ладони, нависая, выгибаясь над ним. Расставив ноги по обе стороны от бедер Шерлока, руки которого оглаживают жадно бока Джона, касаются предплечий и плеч, выше, пальцы очерчивают гладкую кожу шрама, Джон переносит вес своего тела на одну руку, а второй расстегивает, наконец, ремень брюк детектива. Касается ладонью наглядного подтверждения желания и сжимает, массируя. Чуть надавливая, ощущая с маниакальным желанием непонятное счастье от того, что это такая реакция на его, Джона, действия, он потирает член Шерлока через ткань нижнего белья. Помедлив буквально секунду, его пальцы скользят под эту последнюю преграду и обхватывают его, и только после Джон переводит взгляд на детектива. Тот закусывает губу, рука его в картинном жесте, но таком естественном для Шерлока, прижата ко лбу. Глаза зажмурены, с губ срывается тихий, почти жалобный стон от переизбытка ощущений, а ребра так сильно выпирают, будто грудная клетка детектива – это мехи в кузнице, которые раздуваются и сдуваются – так часто и глубоко он дышит. Джон проводит своими немного шершавыми пальцами по длине, ощущая бархатистость этой нежной кожи, мягкость волос на лобке, но не может отвести взгляда от лица этого прекрасного человека, и пусть он собирался не смотреть, пусть, он не может. И он будет помнить каждую черточку этой ночи. - Джо.. Джо-о-он… - стонет Шерлок, тут же практически испуганно закусывает губы, будто стесняясь того, что этот звук сорвался с его губ. Джон отводит руку от напряженного, горячего члена детектива и ведет ею вверх, останавливаясь на границе кожи и ткани таких ненужных сейчас брюк. - Чего… Ты… Хочешь… - голос Джона хриплый, рычащий немного, он сглатывает, прочищая горло и касается губами живота своего любовника. Обведя языком пупок и чуть нырнув в него самым кончиком, будто он так может утолить эту жажду, чтобы продолжить спрашивать у детектива, упиваясь тем, что тот не знает, что ответить. Будто он вообще может утолить эту жажду. - Коснись меня, Джон, - проговаривает в ответ Шерлок на удивление четко, только голос его – и без того глубокий, как синий бархат, - звучит мягким рокотом, вибрируя где-то на уровне центра грудной клетки, так что когда Джон ведет языком влажную дорожку от пупка вверх, к соскам, он буквально чувствует эту вибрацию, это сдавленное дыхание, эти слова, и с готовностью отзывается на них. Руки доктора скользят по бокам, очерчивая невольно пальцами столь выпирающие ребра. Ниже, до подвздошных косточек, что так отчетливо выпирают, что так соблазнительно грозят прорвать эту тонкую кожу, он чуть кусает сосок и зализывает укус. Извиняясь, обхватывает губами темный ореол соска и посасывает его, отстраняясь с пошлым звуком, дует на него и заворожено смотрит, как тот напрягается и становится таким упругим, притягательным, ка-ра-мель-ным. Ладони скользят ниже, плотно прижимаясь, они сжимают, по-хозяйски утверждая свое первородное право владеть и подчиняться. Короткие аккуратные ногти царапаются через ткань, так, чтобы сжимая пальцы, зацепить тонкую шерсть брюк и потянуть ее вниз, заставляя детектива похотливо двинуть бедрами вверх, приподнимаясь, чтобы стянуть эти чертовы брюки вместе с бельем и бросить их на пол комнаты, открыв взгляду длинные ноги, мускулистые, жилистые. Совершенные в своей форме. Касание не может прекратиться, и Джон жадно припадает губами к этому источнику, заглушив на периферии сознания мысль о том, что кровь его бьется в сосудах тяжело, рвано, едва перекачиваясь – такая густая она от этой ржавчины безответности. Руки обводят от острых по-детски коленок – и выше, к бедрам, от них, чуть царапая бледную кожу – ниже, с жадностью видя, как кожа краснеет, и полоски от ногтей наливаются, припухают так, что уже видно, какие из них останутся надолго. Мозолистые руки разводят ноги, заставляя Шерлока упереться пятками в отчего-то такое скользкое покрывало, оставаясь открытым и беззащитным перед этой жадностью и чужой чувственностью, губами и языком, что так влажно, пошло, жадно, невыносимо касаются его кожи на внутренней стороне бедер и выше. Языком прочерчивается влажная дорожка от колена к паху, оставляя на самом сгибе нежный полу-укус или полу-засос, отчего детектив неподконтрольно чуть вскидывает бедра, а пальцы его тянутся вниз, касаются собственного тела и, царапая, ласкают, на ощупь находя сильные плечи этого бывшего военного, что сейчас ведет новую битву за отзывчивость его тела. И крепость сдается без боя, когда эти жадные губы накрывают головку члена в первом касании, язык обводит корону головки и выше, прижимая плотно, слизывая первые капли предэякулята, солоновато-терпкие, мускусные, насыщенные тем самым запахом и вкусом, что осядет несмываемой пленкой на вкусовых рецепторах Джона и не позволит никогда забыть это касание. Это касание могло бы быть и нежнее, если бы не было таким вытребованным и желанным. Бедра Шерлока подрагивают в нетерпении, пальцы на ногах чуть поджимаются, а спину выгибает от остроты ощущений – кажется, что все нервные окончания сосредоточены там, где губы этого такого привычного человека касаются и ласкают, доводят до пика. - Коснись меня, - шепчет глухо Шерлок, выгнувшись, выстанывая это, просит о том, что уже делает его (О, боже, да. Его и только его) Джон. Желание, решимость, готовность, похоть. Дыхание и сердцебиение. Прикрытые глаза. Язык, увлажняющий так быстро сохнущие губы от прерывистого жара собственного дыхания. И, наконец, касание, которое не прекращается – губы плотно обхватывают ствол и ласкают, целуя. Вылизывая, прихватывая губами в чувственном поцелуе кожу по всей длине члена, у основания, посасывая ее, целуя и лаская так жадно, как будто можно было выпить так самого Шерлока вместе со всей его гениальностью и невозможностью, совершенством чистой от ржавчины крови. Шерлок закусывает губу, стонет и выгибается, отдаваясь этой силе желания и силе Джона, бесстыдно раздвигая ноги еще шире, чтобы его любовник мог, выгнув по-животному спину, склониться над его пахом и, удерживая бедра, вылизывать его и посасывать член, обводя языком головку. Кончиком языка быстрым касанием ласкать чувствительное место у наружного отверстия уретры, влажно обхватывать губами самый кончик и вбирать его, втягивая щеки, старательно пряча зубы, чтобы не задеть чувствительную кожу. Не поранить, лаская и сводя с ума этой лаской, доводить до точки кипения. И жар этих обоюдных ласк, этих касаний плавит хром крови Холмса, доводит его до максимальной точки жара – она кипит в нем, серебристая, плавит его, выгибая дугой на кровати от предчувствия экстаза. Разгоряченные, переплетенные каждым участком своего тела, воедино слепленные. Сплавленные воедино – поры их кожного покрова открыты, испарина, жар и тесное движение – так, чтобы даже воздуха не было между ними – и отравленная ржавчиной кровь Джона устремляется внутрь хромированной крови Шерлока. И в жаре этом, когда их сама суть перемешивается в жерле химических реакций неопознанной ранее любви и единения, как в горниле, обретается защита. Губы Джона плотнее обхватывают напряженный, с вздутыми венками член, пальцы его до синяков сжимают такую мраморную кожу, а глаза – потемневшие от возбуждения и удовольствия – неотрывно следят за лицом любовника. Лицо это – совершенное в своих неправильных чертах – от эфемерно-четких скул до припухших от поцелуев губ, от линии подбородка до разлета бровей, от линии лба до влажных от пота завитков – все в нем будоражит и заставляет желать его еще больше, и желание это рвет защитные плотины от всей нежности, и жажда обладать и быть обладаемым прорывается. Прорывается-рвется стоном с горла, заставляя чуть вибрировать голосовые связки – и при очередном максимально возможном по глубине заглатывании члена, Джон жадно стонет, а Шерлока встряхивает от силы удовольствия, заставляя распахнуть в немом полу-вскрике невозможно-темные от желания глаза с тонким ободком серебряной радужки. Джон с гортанным стоном наблюдает это и выгибается. Прижимая бедра к простыням, похотливо потираясь пахом о чуть шероховатый хлопок, получая малую толику того касания, что ему необходимо, он обводит ловким языком головку и вбирает орган до середины, лаская рукой мошонку, сжимая ее чуть и поглаживая, а Шерлока выгибает. Вскрикнув, подбрасывая в неконтролируемых фрикциях бедра, он с громким протяжным (таким пошлым) стоном кончает, выплескиваясь в этот жаркий рот, что вбирает каждую белесую каплю его семени так жадно. Вбирает, глотает и облизывается. Пропускает через себя этот сокрушительный оргазм любимого человека и только потом тянется своей рукой к себе. Обхватывая в почти жестком касании возбужденный до предела орган, в пару резких движений шершавой от постоянной работы с антисептиком ладони доводит себя до развязки. Доводит себя до развязки и с жадным стоном, полуоткрытым ртом вжимаясь во влажный от пота паховый сгиб, после лбом в подвздошную кость, потираясь щекой, громко выстанывая немного сорванным, хриплым голосом: - Шер-р…р-р…лок… Тяжелое хриплое дыхание и ритм «поднимается-опускается» грудной клетки. Облизать сухие губы. Приоткрыть глаза и удостовериться, что все это точно только что было, поднести к лицу свою ладонь, испачканную собственным семенем – и Джон смотрит на нее, на то, как вязко по ней стекают белые капли – тягучие – а после заворожено замирает, видя, как его запястье обхватывают тонкие пальцы его любовника, тянут на себя – и, согнувшись, Шерлок обводит каждый палец своим языком, замыкая эту связь. Цикл пройден. От и до. Касание, что породило касание, вернулось на истоки свои. Только в крови Джона Хэмиша Ватсона нет и капли ржавчины. Она вымыта, процежена и удалена из его крови, а сердце, что так гибло от этого разрушения – теперь хромированное – пропускает через себя касания своей любви. Хром крови Шерлока, достигший кипения в моменты, когда их тела, кожа к коже, сплетались жадно и жарко, распаляя друг друга, стал раскаленным серебром. Защищающим и совершенным еще более чем обычно. И теперь сердце Джона снова самое сильное – стальное – в тонкой оболочке хрома оно неподвластно воздействию разрушительных чувств. Шерлок обводит языком каждый палец и после, прикрыв глаза, целует запястье Джона, даже губами, наверное, считывая сбитый его касанием пульс, и говорит: - Коснись меня. - О Боже, да, - выдыхает Джон и тянется навстречу этому совершенству, потеряв страх и лишившись боли от страдающего сердца, найдя, наконец, свое место в этом мире. Разве он в силах остановить эту химическую реакцию между ними? Разве он в силах не коснуться человека напротив? И Шерлок тянется навстречу, обретая, наконец, то, что он может обволакивать всем собою, защищая и делая одним своим существованием осмысленным и нужным – и это так логично, так правильно и очевидно, как и то, что ему довелось встретить самое сильное сердце. И это хромированное сердце не выжечь никаким огнем.