Брак, заключенный на небесах

— Доброе утро, мистер Нэштон. Как у вас сегодня дела? Темноволосый мужчина в белом халате и со старомодным кейсом в руке вошел в палату, закрыв за собою электронным ключом металлическую дверь. Он обернулся. За его спиной, рядом с дверью, висела большая абстрактная картина, изображавшая дисгармоничную смесь желтых, серых и синих фигур на коричневом фоне, мало чем отличавшуюся от детских каракулей. Цель картины, вероятно, состояла в том, чтобы привнести эстетический элемент в обычную комнату — белые бетонные стены, ламинированный пол с болезненно-зеленоватым оттенком, — но эффект был скорее нервирующим, чем успокаивающим. Картина казалась неуместной в комнате, разделенной посередине пуленепробиваемым стеклом, по бокам от которого стояли столы. За столом с противоположной стороны от картины сидел мужчина, чей сгорбленный вид и полосатая тюремная роба резко контрастировали с выглаженной одеждой, аккуратно причесанными волосами и тщательно начищенными ботинками только что вошедшего человека. Сидящий мужчина поднял взгляд. — Я бы предпочел, чтобы меня называли мистер Нигма, — сказал он. — Я бы предпочел, чтобы мы придерживались реальности, мистер Нэштон, — ответил доктор. — Эта ваша личность «Нигма» — нездоровый механизм преодоления, созданный психикой, чтобы избежать столкновения с прошлыми травмирующими событиями или неприятными аспектами жизни. Он сделал паузу и сел за стол напротив него. — Здесь, в Аркхеме, мы можем не торопясь заняться вашими душевными ранами и найти путь к их исцелению, — сказал доктор с ободряющей улыбкой и продолжил: — Я доктор Джонатан Крейн, лицензированный психиатр и глава Аркхэмского отделения психиатрического лечения для душевнобольных преступников. Отныне мы будем видеться с вами каждый вторник и четверг. Мужчина напротив усмехнулся. Кандалы, приковывающие его запястья и шею к столу, слегка звякнули, когда он откинулся на спинку стула. — Отлично. Еще один психиатр — это как раз то, что мне было нужно в этой дыре. — Я настоятельно советую вам дать психотерапии шанс, мистер Нэштон. Лекарства не решат вашей проблемы, как вы уже могли заметить. Действительно. После нескольких недель, проведенных в Аркхеме, он все еще не привык к побочным эффектам от различных лекарств. Разум его был затуманен, мысли носились по бесконечным кругам, не приходя к единому выводу. Порой Эдвард был измотан весь день, в другое время чувствовал беспокойство и не мог заснуть из-за того, что его ноги било судорогой. Он не знал, что это были за лекарства — он спрашивал бесчисленное количество раз, но никто не отвечал ему. Если Эдвард откажется их принимать, его свяжут и введут новые — более сильные — седативные. Он ненавидел это, но ничего не мог с этим поделать. — Итак, с чего нам начать? — спросил доктор, открывая кейс и доставая толстую папку с бумагами. — Может быть, нам начать с классики? Как насчет теста Роршаха? Или, используя фрейдовский подход, опишите мне последний сон? Или нам следует сразу вернуться к вашему детству? Давайте посмотрим, Эдвард Нэштон, родился 30 марта тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Готэме, — просматривая файлы, произнес доктор Крейн с преувеличенно четкой дикцией. — Хватит с меня терапии, — возразил Эдвард. — Мать умерла от рака, подвергался насилию со стороны отца-алкоголика, в возрасте трех лет передан на государственное попечение после смерти отца. Какие ваши самые ранние воспоминания из детства? — Я не стану отвечать. Просто скажите им, чтобы отвели меня обратно в камеру. Я не поддаюсь лечению. — Прошу вас хорошенько подумать. Не думаю, что вы полностью осознаете серьезность вашего положения. Эдвард молчал. — Видите ли, вас поместили сюда вместо обычной тюрьмы потому, что вы признаны невменяемым преступником. Вы не в том положении, чтобы принимать решения о своем лечении. Я проявляю великодушие и предлагаю вам выбор. Психотерапия, чуть меньше лекарств и, возможно, немного больше физической свободы, если мы сможем добиться прогресса. Но психотерапия ничего не даст, если вы откажетесь участвовать в процессе. Если вы собираетесь молчать, я могу увеличить дозу вашего лекарства, чтобы сделать вас более послушным, — сказал доктор Крейн. — Можно подумать, это имеет какое-то значение. Как я уже говорил, я безнадёжен. — Хорошо, пусть будет так. Он положил папку обратно в кейс и продолжил, делая вид, будто диктует официальный отчет: — Эдвард Нэштон, пациент отделения 8с, камера 26, отказывается от любого психотерапевтического лечения. Отныне лечить следует 800 миллиграммами хлорпромазина в день. Дополнительные седативные препараты могут быть введены путем инъекции, если это необходимо, или если пациент отказывается от лечения. Ожидаемые побочные эффекты: сонливость, увеличение веса, сухость во рту, ухудшение зрения, судороги, длительное снижение общих когнитивных способностей и так далее и тому подобное. Физические ограничения сохранить. Встав, Крейн нажал кнопку вызова на маленьком, похожем на мобильный телефон устройстве, предназначенном для внутренней связи персонала. — Желаю вам удачи, мистер Нэштон. — Нет, подождите, — окликнул его пациент, внезапно заволновавшись. — То есть… Я хотел сказать: зачем вам вообще тратить на меня время, док? Бьюсь об заклад, вы могли бы заработать хорошие деньги, леча богатеньких придурков, которые только и заняты тем, что строят из себя несчастных, изменяя женам с элитными шлюхами, трахая их по очереди и нюхая кокаин с поверхности дизайнерской мебели в своих квартирах на 22-м этаже. Зачем вообще здесь работать? Доктор Крейн слегка ухмыльнулся, как от ожидаемой реакции своего пациента, так и от стереотипного описания того, чем, по-видимому, занимались богачи Готэма в повседневной жизни. Он наклонился вперед, положив руки на стол. — Честно говоря, я хочу поработать с вами, потому что я очарован. Богачи и их семейные проблемы — у всех них один вкус. Пресный. До того, как я перевелся сюда, я работал профессором психиатрии в Готэмском университете. Я человек науки. Меня интересуют самые сложные умы — такие, как ваш. Доктор Крейн увидел, как выражение лица заключенного слегка изменилось. Вот так все и происходит. Крючок, леска и грузило. Ему пришлось подавить улыбку, когда он продолжил: — Поверьте, если бы я занимался этим ради денег, я бы не работал в Аркхеме. Это была правда: зарплата, выплачиваемая государством, составляла лишь малую часть того, что он мог бы заработать, если бы открыл частный кабинет. Работа в лечебнице, где содержались отъявленные преступники социально-неблагополучного города, располагала преимуществами, отличными от тех, которые могли предложить деньги. Обитатели Аркхэма, преступная его часть, совершили серьезные преступления, отвратительные преступления, такие как убийства, похищения и серийные изнасилования. Большинство нормальных людей ненавидели их, приговорив к изоляции от общества. Их презирали. Вряд ли кто-то стал бы им сочувствовать. За одним исключением: если кто-то становился символом народа, недовольного коррумпированными элитами города, как это случалось время от времени. Но даже в этом случае вскоре личность, символизирующую каждое протестное движение, забывали, как только беспорядки утихали, а люди возвращались к повседневной рутине. Человека, выступавшего в качестве разжигателя протеста, приговаривали к тюремному заключению или отправляли в Аркхем, и он исчезал с радаров общественности, возможно, время от времени появляясь в качестве очередной темы на интернет-форумах. Именно тогда для доктора Джонатана Крейна начиналось самое интересное. Заключенные или пациенты, как бы их ни называли, практически не имели ни личного пространства, ни свободы. За ними постоянно следили, подвергали физическим и химическим ограничениям. Персонал — из страха или равнодушия — обращался с ними как с объектами, сводя к минимуму любые контакты. Обитатели, особенно те, у кого были неприятные сокамерники, голодали по любому нормальному человеческому общению и, таким образом, постепенно сильно привязывались к своему терапевту. В таких условиях было легко расколоть чей-то разум, как вареное яйцо, проглотив мягкие внутренности. Конечно, экспериментальное лечение было частью плана, но доктор Крейн предпочитал добровольных участников, а не брыкающихся и кричащих, по крайней мере, на начальном этапе. Он предпочитал полный контроль над человеком. Наличие полного доступа к чужому разуму приводило его в восторг. Это было волнующе, иногда даже эротично — не то чтобы его обязательно привлекал кто-то из пациентов сексуально; по большей части это было связано с самой властью. Власть, которую он мог оказывать на своих пациентов любым вообразимым способом. Он мог бы делать с ними все, что угодно, если бы только захотел. Иногда, часто после особенно успешного сеанса, ему приходилось запираться в ванной и быстро мастурбировать перед дневным собранием медперсонала, просто чтобы снять накопившееся напряжение. Иногда он даже развлекал себя, соблазняя постоянно меняющихся интернов — студентов медицинской школы Готэмского университета. Однако Джонатан делал это не слишком часто, поскольку это, как правило, приводило к разжиганию неприятной драмы. По пятницам он часто доставал кетамин из своей личной заначки. Эта работа была действительно всем, о чем он когда-либо мог мечтать. Мужчина по другую сторону стекла отвел взгляд и вздохнул. — Хорошо, я согласен. Давайте начнем терапию, — пробормотал Эдвард. — Я знал, что мы сможем прийти к правильному решению, — сказал доктор Крейн, снова улыбнувшись. Внезапно сработала система внутреннего вызова. Медсестра взяла трубку в комнате наблюдения. — Вы звонили, доктор Крейн? — Да, — ответил доктор. — Извините, что беспокою вас такой незначительной просьбой, но в моей шариковой ручке закончились чернила, а другой у меня с собой нет. Не могли бы вы попросить кого-нибудь принести мне новую в комнату 56-8с? — Конечно, сэр. Доктор Крейн подождал, пока линия отключится, и снова сел. Он поправил очки, закинул левую ногу на правую и достал из кейса черный блокнот формата А5. — Итак, на чем мы остановились, мистер Нэштон? Растянув губы в обиженной усмешке, пациент сказал: — Если вы меня уроните, я обязательно расколюсь, но улыбнитесь мне, и я всегда улыбнусь вам в ответ. Кто я? — Очень умно, мистер Нэштон. Вы — зеркало.