Postrema duo Timelords.

Ты лежишь передо мной на этом мозаичном полу и просто не дышишь. Под твоим виском на холодных кусочках плитки натекла лужица густой красной жидкости, смазывая рисунок. Я сижу на корточках рядом, трогаю твои слипшиеся от крови волосы и смеюсь. Бедный, бедный Доктор... нельзя тебе было меня недооценивать. ох, нельзя... Я победил, Доктор. Что ты на это скажешь? Ах да, прости, я забыл. Ты уже ничего не скажешь, никогда. Вселенная будет избавлена от такого несносного болтуна и зануды, как ты, и это великолепно, замечательно, не так ли, Доктор? Я наклоняюсь и заглядываю в твои остекленевшие глаза, в которых застыли эти чертовы понимание и всепрощение, и это злит меня. Злит до такой степени, что я рывком поднимаюсь на ноги, – какое, однако, приятное ощущение, тело распрямляется, как сжатая и отпущенная на волю пружина, – и пинаю твой труп, сильно, очень, впечатывая лакированный ботинок точно под ребра. Ненавижу тебя, Доктор! Ненавижу это твое выражение всепрощения на лице, вселенскую доброту и эту ханжескую добропорядочность, которыми ты всегда прикрываешься! Тело похоже на мешок с песком, и мне быстро надоедает его пинать, – я сажусь рядом с тобой на пол и вновь заглядываю в лицо. Оно манит меня, притягивает, как магнитом, и я завороженно смотрю на него, отбивая ритм по мозаичному полу концом своей верной отвертки. Теперь ты убедился, да? Ну, давай же, признай, что моя лазерная отвертка намного лучше, чем твоя звуковая! Подумать смешно, – звуковая отвертка! Я запрокидываю голову и хохочу, и звук моего хохота отражается от потолка и стен. Ты мне не отвечаешь, да ты больше и не ответишь мне – твои губы уже окоченели, и я уверен, что и язык постигла та же участь. Без сомнения. Я раздумываю, стоит ли мне проверять свою догадку. Твоя кровь на мозаике уже загустела, свернулась, но меня это не заботит, лишь твое лицо, твое тело. Конечности – руки, ноги, – вывернуты под неестественными углами, ты лежишь так же, как и упал, и мне это не нравится. Я недовольно хмурю лоб, – кожа ощутимо собирается в складки, – и берусь за твое запястье. Кожа холодная и липнет к пальцам, это неприятно, но я укладываю твои руки немного по-другому и осматриваю тебя. Нет, все еще не так. Я переворачиваю тебя на спину и укладываю руки вдоль тела. Вот. Вот так и лежи, Доктор. Только никуда не уходи, впрочем, ты ведь и так никуда не уйдешь, верно? Ты уже не сможешь сбежать на другой конец Вселенной, Доктор. Ты никуда от меня не спрячешься. Вот только… Почему они не стихают, Доктор? Я не понимаю, почему они никак не утихнут? Я убил тебя, сделал то, что они нашептывали мне столько веков, но они стали лишь громче. Я зажимаю руками уши в попытке приглушить их грохот, рвущий барабанные перепонки, но тщетно. А ты все продолжаешь смотреть на меня своими остекленевшими глазами так, будто вовсе на меня не злишься и прощаешь меня, и от этого мне только хуже. Не смотри на меня так, Доктор, не смотри, не смотри… но ты не отворачиваешься, ты не можешь, а я не могу оторвать рук от ушей, или я оглохну от этого грохота, перекликающегося с моим собственным бешеным сердцебиением. Не смотри на меня… ******************* Посреди огромного зала на выложенном мозаикой полу лежит тело молодого мужчины, одетого в потрепанный коричневый костюм. Носки ярко-красных конверсов смотрят наискосок в потолок. Под его головой – смазанное пятно крови, совсем небольшое, не больше ладони. Рядом с ним на корточках сидит человек в дорогом костюме. Он обхватывает голову руками, зарываясь пальцами в короткие черные волосы, и исступленно шепчет что-то сквозь стиснутые зубы. Руки его испачканы в крови, но Мастер не обращает на это внимание и лишь глухо рычит. Он не знает, что ему делать без Доктора, к чему стремиться. В нарушаемом лишь рыком Мастера тихом зале – два последних таймлорда во Вселенной. Мертвый телом и умерший душой.