завтра наступит

“представь, — говорит ему хисана, — что завтра наступит война”. бякуя представляет. “бедствия, подобные войне, сразу расставляют приоритеты, — говорит ему хисана. — закон или жизнь друга. правила или любимый человек”. “когда меня не будет, а перед тобой, муж мой, предстанет тяжелый выбор, — говорит ему хисана с вымученной болезнью улыбкой, — представь что завтра наступит война”. потом хисана умирает. потом бякуя находит ее сестру и выгрызает у клана право принять рукию в род. потом бякуя клянется на могиле родителей что никогда больше не переступит закон. потом рукию ждет казнь. бякуя видит во сне мертвых родителей, которым он дал обещание. бякуя видит во сне мертвую жену, которой он дал обещание. бякуя не знает что делать. “ты не пойдешь против решения закона, — говорит ему дед, вызвавший на встречу. “ты не пойдешь против решения закона” говорит он сам себе бессоными ночами. “я не пойду против решения закона” повторяет он как мантру перед могилой родителей. “прости, хисана, — шепчет он перед могилой жены, — завтра не будет войны”. “на твоем месте, — заявляет ему наглый рьёка, когда из них обоих льет кровь, — я бы ни за что не подчинился таким законам”. бякуя вспоминает, сколько десятилетий его душит фамильный шарф главы рода. мысли путаются. “прости” говорит он рукии, сжимающей его ослабшую руку. “прости” думает он, глядя на перебинтованного ренджи, сидящего в его палате. кучики бякуя молится, стоя перед богато отделанными дощечками с именами родителей, чтобы войны больше не было. потому что он не может отказаться от клятвы. время идет. бякуя стоит на месте. аристократические семьи, думает он, столбы высшего общества. они учат тысячам правил поведения в различных ситуациях. они учат, что показывать эмоции — недостойно, что говорить о чем-то личном — недостойно, что якшаться с теми, кто ниже тебя по статусу, — недостойно. они с грудным молоком вливают мысль, что лучше умереть, чем опозорить имя клана. они настолько загоняют в рамки, что рамки начинают восприниматься как нечто естественное. аристократические семьи, думает он, смертельнейший яд общества. как жаль, думает он, что я уже давно отравлен. перед глазами бякуи полыхает огонь. его фукутайчо, выходец из руконгая, — свободолюбивое, громкое, упрямое пламя, — будто служит ему вечным напоминанием о том, что неприемлемо. недостойно. не аристократично. бякуя привычно прячется от жара за ледяным равнодушием, привычно сохраняет положенную дистанцию, привычно на миллиметр кривит лицо. но иногда, сидя у сакуры во дворе поместья он думает, как же это приятно — быть свободным. иногда он вспоминает рассказанную им ренджи басню об обезьяне, что пыталась достать луну. “как бы обезьяне не казалось, что она близко к луне, — сказал он тогда, — это было лишь отражением в центре озера. как бы обезьяна не пыталась достать луну, она лишь зачерпывала песок со дна озера”. “твои клыки, — сказал он тогда, — никогда не смогут меня достать”. бякуя думает, что тогда он очень сильно ошибался. клыки не просто достали его, они вспороли ему грудь и оставили слишком глубокие шрамы. по какой-то причине, к ренджи абараю оказалось невозможным не привыкнуть, не срастись с ним боками, не начать воспринимать его как жизненную константу. и с каждым разом, когда он еле останавливал себя, чтобы не предложить фукутайчо принести не одну, а две кружки чая, не изогнуть губы в улыбке на искрометную шутку или попавшее в яблочко саркастичное замечание, не продолжить разговор дольше требуемого для рабочих отношений, бякуе становилось страшно. бякуе становилось не просто страшно, ему становилось жутко, потому что такие мысли мало того, что шли вразрез тому, что ему вбивали с детства, но и отдавали чем-то слишком личным. в голове взрывалось “нельзя-нельзя-нельзя” и бякуя следовал этому запрету. потому что если отринуть то, чем он жил с рождения, то что осталось бы ему, кроме могилы жены и почти убитой его следованию законам сестры? иногда бякуя чувствует себя той самой обезьяной. “здравствуй, хисана, — тихо произносит бякуя, стоя перед ее могилой. — мне кажется, передо мной стоит тяжелый выбор”. ветер колышет траву у его ног. “но завтра не будет войны, хисана”. он уходит. “тайчо, — слышится в его кабинете через месяц, — мне нужно кое-что вам сказать”. бякуя поднимает глаза. ренджи абарай стоит перед ним с лицом человека, приготовившегося к битве. мир вокруг начинает дробиться. “но перед тем, как я это скажу, — произносит ренджи абарай, воплощение свободы, и бякую внезапно опаляет жаром огня, — просто представьте, что завтра наступит война”. бякуя представляет. хисана, завтра и правда наступит война и целует ренджи абарая.