you can lean on me.

Он уже привык к этому. Он не уверен, как должен относиться к тому факту, что привык к этому. Дни длинные и жаркие. Внутренности его желудка похожи на корки арбуза – очищенные дочиста, пустые и бесполезные. Его мышцы тупо болят, и даже когда он спит, ему ничего не снится. Будущее - это широкое и пустое поле с сухой травой. У него никогда не было никаких планов на свою жизнь, как таковых, но теперь, похоже, нет даже никаких возможностей. Пустота. Ничто. В кои-то веки он сосредоточен на здесь и сейчас, слишком остро ощущая, как тикают секунды. То, как шелушатся солнечные ожоги на его предплечьях. То, как мисс Нао слегка высовывает язык во время усердной работы. То как мисс Реко и Кью-Таро бесконечно тренируются. То, как белый горячий песок кажется таким всеобъемлющим, как будто он может съесть его заживо, пока не придет безжалостный ледяной прилив и снова не заставит его проснуться. Он уже привык к этому. И вот почему он напивается с Кейджи по ночам. Ночи теплые, но вино заставляет особое тепло прорастать из груди и расцветать на кончиках пальцев. Он понимает, что пьян, потому что на мгновение не чувствует ничего, кроме тупого удовлетворения. Карие глаза смотрят вдаль, на то, как луна отражается желтоватым оттенком на волнах океана, на то, как мерцают звезды в чистом небе. Он пытается запечатлеть эту картину у себя в памяти , но знает, что утром ничего не вспомнит. Он даже не замечает, что Кейджи, подперев подбородок рукой, все это время наблюдает за ним. — Выглядишь как пьяница, - замечает Кейджи тем же сухим юмористическим тоном, каким говорил всегда, поднося стеклянную бутылку к губам, чтобы сделать еще глоток, - и похоже, таковым и являешься. Ты не шутил насчет того, что любишь вино. Только что выудил эту бутылку от Сафалин, и она уже почти пуста. — Ну, учитель - ничто, если он нечестен, - отвечает Мишима через мгновение, слегка поправляя свои очки в тонкой оправе на переносице. Он приятно улыбнулся. - и признаюсь, я выпиваю чтобы... - пауза, пока он взмахнул рукой в воздухе, подбирая нужные слова, - ...спастись от моих демонов, или как там говорят. Брови Кейджи поползли вверх в легком удивлении. — Значит, у паиньки-профессора действительно есть демоны. Хм-м... Как любопытно. Он чувствовал себя жутко неловко во время душевных разговоров, как этот. Маленькая душа, запертая в теле с сильными руками и широкой грудью, разум, наполненный плохими воспоминаниями, и губы, неспособные изогнуться в словах утешения, как бы ему ни хотелось. Рука Кейджи поднялась туда, куда поднималась при любом удобном случае, к его затылку. Нервный тик, вспотевшая ладонь на мышцах шеи. Его личная техника заземления. — Не хочешь рассказать мне об этом? Серые глаза были направлены куда-то в сторону, но он действительно хотел знать – хотел быть рядом. Действительно считал Казуми Мишиму своим другом. — Я уверен, ты сочтешь меня ужасно жалким - ничто из того, с чем я сталкиваюсь, не может сравниться с проблемами других, - отмахнулся Мишима, снова взглянув на воду. Он воображал то, как этот чудный свет похож на длинные мазки красок. Он мог представить собственную твердую руку, рисующую поверх слоев синего и черного. — Ты тоже в ловушке на необитаемом острове, и знаешь… Думаю, у тебя есть некоторое право жаловаться. - Сказал Кейджи, опрокидывая бутылку вверх дном. Одинокая красная капля упала на песок и исчезла. Кейджи посмотрел на него и одарил фирменной саркастической улыбкой. - Ты получил мое разрешение. Продолжай. Я не буду судить. Хотя Казуми улыбнулся в ответ веселой улыбкой, он оценил формулировку… Может быть, он ждал, что кто-то даст ему разрешение быть слабым, бояться. Даже если он меньше боялся быть уязвимым в разговоре, чем Кейджи, – честность и принятие своих чувств были силой, которую он действительно осознавал в себе, – зачастую ему все равно было трудно полностью сбросить те горы, что лежат у него на плечах. — Я часто задаюсь вопросом, делаю ли я все, что в моих силах, для других, - напряжённо начал Мишима, сгибая колени, чтобы обхватить руками свои длинные ноги, - в последнее время эта жизнь… слишком сильно на меня действует. Я начал чувствовать беспокойство и нервозность… Конечно, из-за этого гораздо труднее работать или сосредотачиваться на чём-то. Может, это просто потому, что я голоден, или… скучаю по дому, я не знаю. Мы все чувствуем голод и тоску по дому. Но я просто... Его голос набирал обороты и громкость, напряжение придавало его тону почти панический оттенок. Он закрыл глаза. Может быть, если он закроет глаза, то больше не увидит океана: сможет отключить свой мозг от настойчивого, бесконечного грохота волн. — Я не знаю, как долго еще смогу быть сильным. Для мисс Нао, Сары, Канны – мистера Джо. Гина. В последнее время мне требуются все силы в мире, чтобы удержаться на своих собственных ногах. - Он положил руку на лоб, прислонившись к Кейджи. Он не мог заставить себя открыть глаза, вернуться к реальности. Нет. Пока нет. - Это жалко, и бесполезно говорить. Но я просто не знаю, как долго еще смогу держаться. Кейджи ненавидел тот факт, что он будто смотрел в зеркало. Даже со своими сильными руками он чувствовал, что ничего не может сделать перед лицом такого отчаяния – отчаяния, с которым он сталкивался каждый день, которое стало для него обыденностью. Дело в том, что Мишима не был на него похож: их прошлые разговоры достаточно ясно показали это. Казуми был оптимистом. Он жил ради того, что делало его счастливым, и не страдал напрасно. Почему это не стало ясно раньше? Профессор был краеугольным камнем в этом маленьком островном сообществе. Он давал Саре уроки японской грамматики и искусства на песке. Он позволял Гину класть голову ему на колени, чтобы поспать днем. Даже в самые мрачные дни профессор мог заставить Канну выдавить улыбку, привнося малейший огонек надежды в ее темные глаза. Профессор казался им всем человеком, который никогда не сможет умереть, таким же сильным и надежным, как родитель для ребенка. Конечно, для Кейджи он всегда казался просто нормальным взрослым мужчиной. Нормальным, счастливым взрослым мужчиной. Тип человека, на которого он смотрел и задавался вопросом, какие пути ему пришлось бы пройти в жизни, чтобы закончить именно так. Но, клянусь богом, в нормальной жизни была сила, которую он никогда не замечал. Профессор Мишима не был лишен тьмы: он просто справлялся с ней таким образом, чтобы сделать ее безболезненной и совершенно незаметной для окружающих. Как настоящий учитель, он беспокоился о детях. И он так беспокоился о своих друзьях, тех, кто лучше всех мог ему помочь, что был готов напиться молча, не сказав ни слова, только чтобы отвлечься от всего этого на один вечер. Он бы ничего не сказал, если бы Кейджи не дал ему разрешения. Может быть, это было из-за вина. Или потому, что их "демоны" были так схожи. Но с этим признанием Кейджи почувствовал почти бессознательный инстинкт, побуждающий его двигаться. Сильная, загорелая рука с неуклюжими пальцами и грязнью под ногтями протянулась к нему. Забавно, то, чего не замечаешь, пока это не окажется прямо перед тобой: например, то, что кожа Мишимы была такой бледной по сравнению с его собственной, даже учитывая что он порядочно загорел за последнее время. То, что его пальцы были длинными и изящными, почти женственными. Твердые, похожие на наждачную бумагу мозоли на его ладонях. Каково это - держать эту руку и чувствовать, как эти пальцы медленно сжимаются в ответ, совершая взаимное движение. Этот жест был сделан для того, чтобы утешить его. Но Кейджи подумал, что он действительно может заплакать. И когда он поднял глаза, то увидел легкое удивление на лице Мишимы – и все же каким желанным, каким принятым было это прикосновение. — Даже умные парни из колледжа забывают основны, верно? Прокомментировал Кейджи. Что происходит? Почему его сердце застряло где-то в горле? — Ты не один, Каз. Ты можешь положиться на нас. Все мы здесь напуганы до усрачки... Так что почему бы не боятся вместе? Шиноги поднимает правую руку, в очередной раз почесывая затылок. Смущение от прикосновения их рук начинает нарастать, и горячее тепло опьянения проявляется в виде глубокого румянца на его лице. О чём он только что говорил? — ... ты заставляешь людей чувствовать себя в безопасности. Всем не терпится сделать для тебя что-нибудь приятное в ответ. Разве ты не можешь разрешить нам? Разве ты не можешь, понимаешь… открыться другим? Как всегда, он положился на юмор, оглядываясь в сторону Мисимы: — Почему бы тебе не позволить остальным немного понянчиться с тобой? Он не ожидал, что у Мишимы будет такое выражение лица. Этот взгляд, как будто его наконец-то выслушали. Как будто ему говорили слова, которые он должен был услышать. Как будто он наконец нашел кого-то, с кем мог разделить бремя, кому мог рассказать о своих проблемах, от кого мог принять помощь. Как будто он понятия не имел, что сказать в ответ на такое предложение. Наконец, однако, седой мужчина рассмеялся. Он просто рассмеялся: свободный звук, подобный звону колоколов, свободный от осуждения или злобы. Звук, влажный от слез, собравшихся на краях ресниц профессора, который отражал то, как его горло сжалось от боли. И Кейджи знал, что его сильные руки и неуверенные губы, столь непригодные для утешения и оптимизма, которые Мишима, казалось бы, мог изливать с легкостью, ни на что не годились. Он улыбнулся. — Хорошо, - это было все, что сказал Мишима через некоторое время. Его рука, которая казалась такой хрупкой в нежной хватке Кейджи, сильно сжалась, и его голос звучал отстраненно, когда он смотрел на океан, на бесконечные мазки кисти там. “Хорошо”. И хотя Шиноги был инициатором прикосновения, он чувствовал, что может держать эту руку в своей вечно. Словно он мог впитывать эту восполненную силу в голосе Казуми до конца времен, мог смотреть на вещи прямо, не отводя взгляда, и все из-за присутствия друга рядом с ним. Только через мгновение Кейджи понял, что, возможно, ему следует последовать совету, который он давал все это время... Что, возможно, для Кейджи было нормально полагаться на Мишиму в равной степени. Что это нормально - не прятаться. Потому что он предложил руку помощи. А учитель все еще не отстранился. — На меня можно положиться, - сказал Кейджи и твердость собственного голоса удивила его. Он наблюдал с легкой, дружеской нежностью, как мужчина свободной рукой снял очки, вытирая указательным пальцем слезу. Так он выглядел по-другому. — Хорошо, - ответил Мишима. — Это означает, что я хочу, чтобы ты положился на меня, - четко произнес Кейджи. - Я серьезно. Ты можешь опереться на плечо мистера полицейского, если тебе это нужно. — Хорошо... - Мишима ответил, и именно тогда Кейджи вспомнил кое-что важное. Они выпили целую бутылку вина. Седые волосы защекотали его кожу, когда Казуми положил голову на плечо Шиноги с тихим, усталым вздохом. На мгновение его сердце подпрыгнуло от близости этого – он задавался вопросом, мог ли проффесор услышать стук в его груди, – но затем он услышал легкое бормотание на губах мужчины: — Я пьян. - Секундой позже еще более легким, почти неслышным тоном, - Пять минут. А затем дыхание Мишимы стало таким же ровным, как шум прилива. Кейджи долго сидел неподвижно, его ладони стали липкими. Он почувствовал, как его легкие просят воздуха, прежде чем понял, что даже задерживал дыхание. Взглянув вниз и увидев профессора в таком уязвимом, спящем состоянии, он действительно осознал, каким стройным тот был. Конечно, сыграло свою роль некоторое недоедание на острове, но Шиноги был уверен, что проффесор выглядел почти также и в повседневной жизни. Он знал, что не принято смотреть на других, как на хрупкие кусочки фарфора, но факт оставался фактом – такой человек, как Мишима, вообще не должен был взваливать на свои плечи такое бремя. Даже взрослых иногда нужно нести на руках. — Кейджи? Звук голоса Мишимы, такого тихого и сонного, сразу же снова привлек его внимание. — В чем дело? — Спасибо, что называешь меня ”Каз". - Улыбка на лице мужчины была мягкой и неосознанной. - Никто никогда не называл меня так раньше. Все, что Кейджи мог сделать, это улыбнуться. Прошло всего мгновение, прежде чем Мишима полностью уснул, выражение его лица не было нарушено эмоциями, в которых он ранее был запутан. Задержав дыхание еще раз, почти желая заглушить шум океана, Кейджи медленно опустил тело другого мужчины в более удобное положение, положив его голову на колени Кейджи. Он потянулся к тому месту, где Казуми бросил свой теперь уже изодранный коричневый пиджак, и накрыл им спящее тело, как одеялом. Это казалось почти табу, но своими огрубевшими пальцами он осторожно снял очки с переносицы профессора. На них были небольшие трещины от постоянного использования на острове. Худые, жилистые, и потрепанные, совсем как профессор. Он сунул их в свой нагрудный карман. В целости и сохранности. Мгновение Кейджи просто наблюдал за тем, как двигаются его плечи, когда он дышит. — Хорошо, - тихо сказал Кейджи, глядя на океан. “Хорошо”.