Ревность

—Полностью разделяю вашу точку зрения, Кондратий Фёдорович! Вы удивительно точно подметили все то, что ускользнуло от нас. Меня всегда восхищала ваша проницательность!— проговорил Щепин-Ростовский, одобрительно похлопав Рылеева по плечу, что заставило признательную улыбку появиться на лице поэта: — Благодарю, Дмитрий Александрович, я весьма польщен. — Кондратий Фёдорович, дорогой, а не окажете ли вы нам честь послушать какое-нибудь из ваших стихотворений? Коли уж все, что было запланировано, мы обсудили, почему бы нам не приобщиться к прекрасному?— произнёс Ростовский, лучезарно улыбаясь товарищу. —Если только никто из присутствующих не будет против?— гости Рылеева одобрительно закивали, прося хозяина продекламировать несколько четверостиший, что не могло оставить поэта равнодушным. Встав в центр зала, литератор с упоением произносил незамысловатые, по его мнению, рифмы, ловя восхищённые взгляды товарищей. Кондратий Фёдорович всегда чувствовал неподдельную радость, когда видел заинтересованность слушателей, что указывала на успех очередного произведения. Однако от удовольствия не осталось и следа, когда он приметил суровый взгляд одного из единомышленников, сидевшего в самом углу комнаты. —Потрясающе! Выше всяких похвал! Ваши стихотворения в самом деле разжигают огонь революции в сердце!— вскричал Дмитрий Александрович, подскакивая к Рылееву и в порыве чувств обнимая, в то время как остальные гости рукоплескали поэту. Литератор склонил голову, благодаря товарищей. Казалось, ничто не могло нарушить столь приятного момента для Кондратия Фёдоровича, когда он услышал негромкую ругань из угла комнаты. Трубецкой, вероятно, случайно опрокинул на мундир содержимое бокала и теперь проклинал все и вся. Поэт незамедлительно очутился рядом с мужчиной, пытаясь оказать какое-либо содействие в возникнувшей ситуации: — Князь? Все в порядке?— обеспокоено проговорил Рылеев, склоняясь к Сергею Петровичу. — Не стоит волноваться, Кондратий Фёдорович. Позвольте удалиться на пару минут,— процедил сквозь зубы Трубецкой, спеша покинуть комнату и оказаться подальше от взглядов любопытных товарищей. — Может, вам, все же, нужна помощь, Сергей Петрович?— произнёс литератор, переходя на полушёпот, прикасаясь к запястью князя. — Благодарю, Кондратий Фёдорович, но я управлюсь сам. Да и не хорошо оставлять наших друзей без внимания, вы же не позволите себе подобного, верно?— отрывисто проговорил Трубецкой, обходя Рылеева, недоуменно смотрящего ему вслед, и направился в ванную комнату. Князь скоро миновал поворот, за которым находилась уборная. В ярости он распахнул дверь, подходя к умывальнику, набирая в ладони немного воды и омывая ей лицо, дабы хоть немного остудить собственный пыл: — И что этот мальчишка себе надумал?— пронеслось в голове Трубецкого.— Как интересно, жаркие признания в любви, не менее страстная ночь, и уже новый объект симпатии. В этом вся суть творческих натур? Сергей Петрович тяжело дышал, злость заполняла каждую клетку тела. Князь пытался успокоиться, однако картинки, которые то и дело всплывали в голове, не позволяли ему совершить задуманное. Да, сегодняшний вечер был поистине великолепным: Трубецкого обвели вокруг пальца. На протяжении всего собрания Сергей Петрович наблюдал, как Кондратий Фёдорович, клявшийся ему в любви ни единожды пару дней назад, теперь вился вокруг Щепина-Ростовского. Господин литератор был настолько увлечён, что фигура князя не была им замечена, как показалось Трубецкому, ни разу. — Неужели добились своего и успокоились, Кондратий Фёдорович? Цель достигнута, можно переходить к новой?— Сергей Петрович тихо рыкнул. Все нутро князя разъедала ярость, подобной которой он никогда не испытывал. По правде говоря, Трубецкой ни разу в жизни не ревновал собственную жену, что было и ясно, ведь по-настоящему он смог полюбить только экспрессивного поэта, который так умело поиграл на его нервах и чувствах. Мужчина на несколько мгновений прикрыл глаза и тяжело выдохнул, когда услышал звук скрипнувшей и тут же прикрывшейся за вошедшим двери и шорох паркета за спиной, а после почувствовал чужие руки на плечах. — Князь, я решил, что вам непременно будет нужна моя помощь, вы так не считаете?— Рылеев вплотную прижался к крепкой спине, успев переместить ладони на грудь тяжело дышащего Трубецкого. — Кондратий Фёдорович,— голос чересчур ласков, — Что же вы тут делаете? Такой прекрасный вечер, такая замечательная компания, а вы почему-то сейчас здесь, а не с нашими товарищами?— князь переводит дыхание: надо держаться, пока ещё не время. — Сергей Петрович, вы прекрасно знаете: то, что интересует меня более всего, находится прямой в этой комнате,— шёпот литератора опаляет кожу на шее, заставляя волны мурашек распространяться по телу Трубецкого. Черт, как же Рылеев заводит его, хочется забыть обо всем и увидеть поэта стонущим на какой-то поверхности, но Сергей Петрович держится, пока ещё держится. — Отнюдь, Кондратий Фёдорович,— голос все ещё обманчиво-ласков. Если бы Рылеев не был столь увлечён князем, то непременно бы понял: тон не сулил ничего хорошего. Сергей Петрович поворачивается лицом к литератору и кладёт руки на тонкую талию, притягивая ближе к себе, отчего поэт рвано выдыхает, вжимаясь всем телом в стан Трубецкого.— Мне кажется, что он столь прекрасен и интересен, что вам не стоит отлучаться ни на минуту,— мужчина склоняет голову, оставляя на шее пару ненавязчивых поцелуев, отчего Рылеева ведёт. —Князь,— литератор почти стонет, получая столь желанную ласку,— вы для меня представляете наибольший интерес, куда же я от вас уйду?— Кондратий Фёдорович тянется к губам, однако в этот же момент Сергей Петрович делает резкое движение, и поэт оказывается прижатым к ближайшей стене.— Какой вы нетерпеливый, князь,— Рылеев лукаво улыбается, вновь пытаясь поцеловать, однако осекается: терпению Трубецкого пришёл конец, и гримаса ярости отразилась на его лице. — Простите за столь бестактный вопрос, господин литератор, а вы всем своим любовникам говорите одни и те же слова?— шипит Сергей Петрович, рука которого, находящаяся на талии Кондратия Фёдоровича, тяжелеет, а взгляд пылает нескрываемой яростью. — Князь, ну, что вы? Право слово, для каждого у меня припасены разные фразы,— решает отшутиться Рылеев, наивно полагая, что Трубецкой бросит ещё какую-то колкость в ответ и наконец поцелует его. Сергей Петрович часто пребывал в скверном расположении духа, потому литератор решил списать его эмоции на обычный приступ недовольства, однако в самом деле осекся, когда почувствовал на шее руку князя, сжавшую ее. Зверь, дремавший в Трубецком до этого момента, пробудился и явил себя во всей красе ошарашенному Кондратию Фёдоровичу. — Играться вздумал, мальчишка?— на ухо прошептал Трубецкой, слова которого сочились ядом. — Нет уж, со мной такое не пройдёт, уверяю. — Князь, что происходит? Я…— попытался прервать Сергея Петровича поэт. — Нет, сейчас говорю я, а не вы! Что, Кондратий Фёдорович, моего внимания вам мало? Не хватает совсем? Но вы, я смотрю, не мелочитесь, по князьям пошли! Я, Щепин-Ростовский… Дальше, я так понимаю, Оболенский будет, или я ошибаюсь в своих расчётах?— Трубецкой буквально прошипел своё предположение в губы литератора, отрывая руку от горла поэта. — Князь, вы с ума сошли? Мое сердце долгое время принадлежит только вам, откуда в вашей голове берутся такие фантазии? Из-за того, что я просто уделил этим вечером внимание одному из наших товарищей? Это было обычное общение, которое заключалось лишь в обсуждении плана. Прошу, позвольте хоть немного успокоить вас, — Рылеев хотел было вновь попробовать прикоснуться к губам Сергея Петровича, однако тот резко отвернул от него голову. — Нет уж, не заслужили,— Трубецкой презрительно хмыкнул. — Князь, Дмитрий Александрович всегда отличался очень впечатлительной натурой, вам могло показаться что-то, но это только лишь из-за эмоциональности, что присуща и мне, и ему. Не стоит быть таким рев…— в эту же секунду в глазах Сергея Петровича с новой силой вспыхнула ярость. — Вы меня ещё будете учить, как себя вести, да, Кондратий Фёдорович?— и снова этот опасно-ласковый тон, в котором на этот раз Рылеев уловил скрытую угрозу. Трубецкой неспешно провёл ладонью по щеке поэта, который все еще не мог отойти от потрясения. — Князь, я… — Молчите!— отчеканил Сергей Петрович. — Но я… — Мальчишка, тебя, я смотрю, совсем манерам не учили? О послушании ты, видно, тоже не слышал?— ядовитый шёпот на ухо и рука, вновь придавившая шею, заставляют литератора ощутить непонятно откуда взявшуюся приятную дрожь по телу. Поэт не мог осознать, отчего эта ситуация, кажется ему столь шокирующей, но и пленяющей одновременно. Трубецкой, признающийся Рылееву в обоюдных чувствах несколькими днями ранее, проведший с ним жаркую и в то же время такую трепетную ночь, теперь предстал перед Кондратием Фёдоровичем совершенно в ином обличие, и было бы наглой ложью, скажи кто-либо, что литератору не нравилось происходящее, хотя и пугало непредсказуемостью Сергея Петровича.—Ничего, я заполню этот пробел, не сомневайся. На благо твоим будущим возлюбленным… — Князь,— Рылеев попытался было прикоснуться к щеке Трубецкого, провести по ней, однако получил лишь хлёсткое: — Руки… Руки прочь, Кондратий Фёдорович. Трогать здесь буду только я,— Сергей Петрович в наглую залез под рубашку, оглаживая худую талию, проводя по спине, попутно целуя в шею, на что получил в ответ несдержанный стон. Трубецкой чувствовал, насколько он желанен поэтом, прекрасно осознавая, что в голове литератора и не было мысли о другом мужчине. Однако князь все ещё был уверен, что урок «хорошего поведения» просто необходим. Руки Трубецкого переместились на грудь Рылеева, поглаживая затвердевшие соски, сжимая и оттягивая их, что также вызвало весьма бурную реакцию у чувствительного поэта. Язык же в это время скользил по шее, заставляя Кондратия Фёдоровича плотнее прижиматься к князю и проклинать весь свет за отсутсвие возможности обнять и стать еще ближе к своему мучителю. Однако князь не остановился на прикосновениях к обнаженной коже, и его рука переместилась ниже, проводя по ткани брюк, уже не способных скрыть возбуждение литератора. Рылеев буквально задохнулся от переизбытка эмоций, когда ощутил ладонь Сергея Петровича, и застонал: — Князь, прошу, возьмите…— умолял доведённый до предела поэт, который все собрание желал скорее оказаться в объятиях Трубецкого, и после под ним самим. Что уж говорить теперь, когда после произошедшего его желание усилилось в несколько раз. — Что, что вы говорите, Кондратий Фёдорович? Взять вас?— наигранно циничный голос.— Нет, нет, ни в коем случае,— князь подцепил пальцами подбородок поэта, внимательно всматриваясь в его лицо.— Смотрю, вы достаточно взведены. На колени, господин литератор. Наконец займёте свой рот чем-то, кроме глупых разговоров. — Что?— простонал опешивший Рылеев. — Я неясно выразился? На колени, Кондратий Фёдорович. Не маленький, думаю, все прекрасно понимаете,— с усмешкой проговорил Трубецкой, наблюдая за реакцией поэта. Литератор, еле стоящий на ногах, опустился вниз, судорожно пытаясь понять, как он оказался в подобной ситуации. — Вперёд, приступайте. Свои слова я не намерен повторять дважды. Рылеев тихо выдохнул, собственное возбуждение не позволяло здраво мыслить. Трясущимися руками он попытался расстегнуть брюки и стащить их вниз, что у поэта категорически не выходило, из-за чего он тихо выругался. — Какой вы неумелый, Кондратий Фёдорович, а я то думал, что вы у нас весьма опытны в таких делах,— за эти слова Трубецкой получил весьма красноречивый взгляд, полный недовольства. Сергей Петрович лишь усмехнулся и помог Рылееву стащить с себя ненужные предметы гардероба. Поэт облизнул пересохшие губы и поднял на Трубецкого затуманенный взор, который сразу же столкнулся с глазами князя, полными похоти и желания. Сергей Петрович слегка кивнул, и Рылеев провёл языком по возбужденному члену, не отрывая от лица Трубецкого покорного взгляда: литератор принял правила игры. Князь шумно выдохнул, он был готов кончить в тот же момент, ведь представшая картина по-настоящему вызывала восхищение. Кондратий Фёдорович, негласный лидер их общества, человек, который заставит повиноваться своему слову любого, сейчас стоит перед ним на коленях и без пререканий ублажает его, Трубецкого. — Умница, мальчик мой, продолжай,— Сергей Петрович, слегка сжал кудрявые волосы, пока не торопил, терпеливо ждал, пока Рылеев привыкнет. Поэт же, в свою очередь, продолжал водить языком по стволу, однако вскоре понял, что этого было недостаточно, потому вобрал в рот член наполовину. Вновь подняв взгляд на Трубецкого, он увидел в глазах князя плохо скрываемое восхищение, которое тот пытался замаскировать под холод. Рылеев, не отводя глаз от лица Сергея Петровича, начал поступательно двигать ртом, стараясь взять больше. Трубецкой судорожно зажмурил глаза. Такой Кондратий Фёдорович чертовски пленил, князь сам невольно становился его заложником. Однако Сергей Петрович понимал, что не довёл начатое дело до конца, потому сдавать позиции сейчас было никак нельзя. Чувствуя, что Рылеев вошёл во вкус, Трубецкой сильнее сжал волосы поэта и стал буквально насаживать литератора ртом на член, вызывая у Кондратия Фёдоровича едва различимые стоны и выдохи. — Мальчишка,— хрипло проговорил Трубецкой,— надеюсь, после этого ты запомнишь, как именно стоит себя вести,— Сергей Петрович сильнее вцепился в мягкие волосы, вдалбливаясь в податливый рот.— Поверь мне, я выбью из тебя всю дурь всеми известными мне способами! Свои замашки ты оставишь при себе! А хвостом будешь крутить лишь только передо мной, ты понял? Приложив некоторые усилия, Рылеев отстранился. В его глазах плясали черти, однако он покорно произнёс, закусывая губу: — Как прикажете, князь… — Черт,— выругался Трубецкой, в то время как Кондратий Фёдорович вновь продолжил ублажать князя, видя, что тот уже на пике. Именно такого Рылеева и полюбил Сергей Петрович: взбалмошного, наглого, развязного, чертовски красивого, с этими его искрами в глазах— в этого человека было невозможно не влюбиться, и Трубецкой пропал бесповоротно и окончательно. В следующее мгновение князь излился в рот поэта, позволяя гортанному стону вырваться наружу. Кондратий Фёдорович, сглотнув, прикрыл глаза: он, наверное, конченный мазохист, но именно такого Сергея Петровича он и желал. Властного, циничного, расчётливого и холодного— такого, коим Трубецкой представал на собраниях общества. — Кондратий Фёдорович,— шумно выдыхая, произнёс князь,— надеюсь, вы усвоили урок. А коли нет, то это станет вашим постоянным занятием. Вы очень талантливы, право слово. Точно ли опыт отсутствовал?— съязвил Трубецкой, натягивая на себя раннее снятые белье и брюки. — Князь, оставьте при себе ваши колкости. Уверяю, что такого впредь более не повторится,— Рылеев встал на ноги и прижался к груди Трубецкого, переводя дыхание,— однако же, Сергей Петрович, вы не хотите помочь мне? Видите ли, я тоже немного возбуждён после вашего перевоспитания,— горячо прошептал литератор, прикусывая кожу на шее князя. — Ах, да, забыл сказать, мой дорогой. Это тоже часть нашего с вами урока. Мы с вами закрепим материал таким незамысловатым способом,— также шёпотом проговорил Трубецкой, целуя поэта в висок, и в ту же секунду отстранился и направился к выходу. — Князь! Вы не можете так поступить!— прокричал Рылеев, хватая Сергея Петровича за рукав. — Могу, ещё как могу, Кондратий Фёдорович,— Трубецкой вывернулся из цепкой хватки и поспешил покинуть уборную, слыша в свой адрес поток самой разнообразной брани, коей удостоил его литератор. Сергей Петрович стремительно направился в зал, где их ожидали взволнованные товарищи, дабы выдумать и рассказать какую-то незамысловатую историю, касающуюся их долгого отсутствия, все ещё оставшегося пятна на мундире князя и теперешней задержки литератора. Ну, и, конечно, более всего Трубецкой желал одарить Щепина-Ростовского высокомерным взглядом человека, которому целиком и полностью принадлежит Рылеев.