Что-то ещё осталось

У нее несколько лиц и несколько разных тел - на любой вкус, под любой стиль. Длинный список имен тех, кто ее хотел и зияющая пустота среди тех, кто ее любил… Она стоит на мосту, вцепляясь в перила до побелевших костяшек и глядя вниз. Я вижу, как издали к ней приглядывается полицейский — должно быть, принимая её за потенциальную самоубийцу. У неё, конечно, нет возможности для таких мыслей, и я знаю, что она посмеялась бы такому предположению. Впрочем, я беру на себя слишком много, думая, что знаю её лучше всех — конечно, это не так. Но я знаю о ней гораздо больше, чем все эти мимо проходящие, для которых она ничем не примечательное лицо в толпе. И даже тем, кто знает её как успешную журналистку Доротею Флеминг, я мог бы рассмеяться в лицо. Лишь я знаю, что за её молодым стройным телом и упрямым волевым лицом прячется уставшая сломленная женщина, несколько раз хоронившая родных и любимых — Теодора Эйвери. Утром она курит и ждет, но никто не придет - и «будьте прокляты все вы». Она всех прогнала — она бы выпрыгнула с круизного лайнера в Сену… Не знаю, почему она открылась именно мне, когда мы сблизились, познакомившись на выставке моих картин, которые она назвала «до скуки похожими на фотографии». Может быть, она просто устала держать в себе всё то, что сдавливало ей сердце все эти годы, а может, я был слишком настойчив, чтобы отпустить её просто так. Скорее второе. Я помню, как мы ссорились, когда она остервенело гнала меня от себя — как я понял потом, боясь зарождающихся чувств. Помню, как не хотел уходить, возвращаясь с упорством маятника и инстинктом бродячего кота. Помню, как в итоге она смирилась и, разрыдавшись, рассказала невероятную правду о своём бессмертии. Почему я поверил ей? Не мог не поверить, взглянув в тот момент в её глаза, потерянные и одинокие. И мои глаза — глаза художника — не могли меня обмануть. Её глаза были холодными и тоскливыми глазами очень, очень старой женщины. Она была бы святой, была бы хозяйкой борделя - «Чего вам угодно, мсье» и «Дай им, Господи, сил». Длинный список имен тех, кто ее хотел и зияющая пустота среди тех, кто ее простил. Платье, её платье алее, чем выстрел и крик на темных аллеях. Плавно, так плавно плавятся плечи - она плачет, и ей легче… Плохо ли было ей от нашей связи? Считала ли она меня изменой тем, другим, бледной тенью стоящим за моей спиной? Не знаю. Только видел, как она украдкой плачет и курит на балконе, думая, что я сплю, в переломе между ночью и утром, когда всё настоящие эмоции можно не прятать. И тогда мне становилось стыдно мучить её. Ради чего? Ведь я не бессмертен, и рано или поздно стану ещё одним воспоминанием, грузом на её сердце… «Не годится, чтоб Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими — век их краток, и они скоро уходят, покидая нас в извечном вдовстве. Не примет и рок этого брака; лишь один-два раза, по причине, недоступной нашему пониманию, может случиться обратное…» Я захлопнул тогда книгу, глубоко задумавшись и глядя на неё, на удивление радостную и беспечную — она вновь окунулась в какое-то журналистское расследование и была готова действовать. — Ты со мной? — она лишь посмотрела на меня блестящими, полными энергии очами, и я тут же выпалил «Да», забыв про все свои мысли об уходе. И остался — как оказалось, надолго. Но надолго ли для неё?.. …Она стоит на мосту, вцепляясь в перила до побелевших костяшек и глядя вниз. Я неслышно подхожу и кладу руки ей на плечи. Она оборачивается — в глазах её снова печаль и задумчивость, но глядя на меня, она улыбается. — Привет. — говорит она, с шутливым возмущением стряхивая мои руки с плеч. — Прости, я задумалась… А я молчу и лишь любуюсь ею, мысленно набрасывая её облик на бумаге, чтобы увековечить… Пусть в этом нет смысла, но мне так хочется. Мне хочется, пусть мне не исправить того, что она заточена в ловушку вечности и я не могу спасти её из плена. Хочется быть с ней, рисовать её и делать счастливой — столько, сколько мне отпущено. А в уголках её глаз старость. Она тает, как снег, улыбаясь во сне. И, может, что-то еще осталось - она нравится мне…