Зависимость

Высокие серые панельки угрюмо и так холодно смотрели на всех сверху вниз, загоняя такой же серый народ в свои ловушки. Все одинаковые, как капли воды похожие друг на друга - настоящие адовые кольца с нескончаемым лабиринтом. Микрорайоны на окраинах всегда похожи друг на друга – это высотные дома, между ними пустыри и универмаг. Издалека всё выглядит очень новеньким и очень ухоженным. Однако, если приблизиться к домам, да пройтись по пустырям, радужное впечатление исчезнет в мгновение ока. Отовсюду страшно тянет мочой и говном и не известно чем ещё, а причиной тому – массы собак и детей, населяющих коробки. Но даже здесь, в беспросветном царстве бетона, серости и отсутствия метро, жизнь продолжает идти своим чередом: взрослые ходят на работу, старики закупаются сахаром, дети с рюкзаками на перевес спешат в единственную школу, а подростки ищут развлечения во всем, что цепляет глаз и не только. -Рейз в здании! - парень с глухим шлепком уселся на сырую ступеньку, от чего Курсед дёрнулся, чуть не выронив тлеющую сигарету. -Еблан, - последняя струя дыма растворяется в вечерней прохладе и бычок летит куда-то в сторону, попадая на заляпанный асфальт. Было ясно, чем и как тот был испачкан - заброшенный магазин и странные бетонные плиты любимое место сбора не только подростков, но и прописанных алкашей. -Попрошу - Рейз Ебланович, - парень отряхивает руку от прилипшего к ней различного мусора, которого на забытой администрацией площадке было больше, чем воздуха, и протягивает её для приветствия. -Приятно познакомится, Ебланович, - Курсед слегка усмехается, замечая широкие зрачки друга. Время вот-вот перебежит незаметную черту, пересекая которую любой город замирает, словно у него останавливается сердце, и открывает второе дыхание - дыхание умерших улиц и шумных подвалов, подростковых голосов и собачьего воя. Дыхание ночной жизни. -Я такое подготовил сегодня, ахуеешь когда услышишь, - Рейз быстро листал что-то в телефоне, когда Курсед краем глаза заметил возвышающийся силуэт знакомого здания. Парни быстро перебирали ногами, перешагивая ямы на асфальте и неестественные кочки травы. Немного прямо, поворот на право, потом до погнутого знака «60» и в тупике покажет свои гнилые окна бывший Дом Творчества Детей и Молодёжи, с разбитым крыльцом и несуразной вывеской из американских сериалов. Не удивительно, что здание оказалось заброшено - большинство тех, кто занимался им давно умерли, а нынешним жильцам микрорайона он оказался ни к чему. Второе дыхание в стены покосившегося здания внесли какие-то парни, - настоящие «пацаны» на Приоре и с колонкой в багажнике - когда решили отметить здесь день рожденья. С того самого дня музыка трясла ветхий фундамент, а на импровизированной парковке было теснее, чем на подземке Ашана в час пик. Чуть позже это место облюбуют и другие подростки, бегущие от серости здешних пейзажей. Они, как мотыльки, летели на манящий свет этих старых окон, и так же сгорали, не сумев вовремя остановится. Первые сообщения о смертях стали приходить почти через два года. Место, куда стекались дети, ищущие свободы и приключений, исчезающие с дворовых площадок под родительскими окнами, стало лакомым кусочком для больших дядей с большими кошельками. Дай человеку удочку и он сможет обеспечить себя рыбой. Дай человеку рыбу и ты сделаешь его зависимым от себя на остаток дней. Тонкая игла постепенно втыкалась в девственную кожу, даруя минуты сладостного наслаждения, забирая в замен всего ничего - несколько сотен из кармана и пару лет жизни. Мало кто остался из тех, кто застал самые первые посиделки в старом ДК, когда из запрещённого было только пиво в бутылках по полтора литра, да дедова самогонка. Все их лица высохли и навсегда отпечатались на холодном граните - белыми точками, с улыбкой ещё здоровых зубов. Дом Творчества Детей и Молодёжи так и остался домом, где собиралась молодёжь. Только на фасаде теперь красовалась маленькая неоновая вывеска «Элон», перед крыльцом виднелись лужи засохшей блевотины и вечно шатающиеся тела разносили по округе запах живого гниения. -О, вот Кусакабе, - Рейз указал рукой в сторону угла, где под козырьком, облокотившись на стену, стоял растрёпанный парень, говорящий по телефону. -Странно, что без Мери Дея, - Курсед оглянулся по сторонам, но никого знакомого видно не было. До открытия клуба было ещё около полу часа, но люди уже толпились у входа, гонимые своими собственными желаниями и, немного, физиологией. -Салют, - Рейз протягивает руку для приветствия, заставляя Кусакабе тем самым сбросить звонок, отвлекаясь на подошедших ребят. -Ну здорово, школьники, - парень смеётся, оголяя ряд передних зубов. Парадокс - но они всё ещё были целые и даже не отдавали ржавчиной, как обычно это бывало от веселящих вещей и никотина. - Как учёба? Курсед морщится, всем своим видом показывая, что разговоры о тетрадках и партах его совсем не заводят. Он перевёлся в лицей сразу после окончания четвёртого класса. Какие-то странные тесты, зачёты, проверка на проф. пригодность и вот он стоит на линейке перед красивым крыльцом, весь разодетый с иголочки в красный пиджак и чёрные брюки. В его новом месте обучения ни у кого не было рюкзаков - только чопорные портфели, с которым его отец ездил на работу. Никто не бегал на переменах и не кидался хлебом в столовой - все ходили низко опустив голову в учебник, шепча под нос длинные пересказы и вызубривая формулы. Курсед чувствовал себя не в своей тарелке. Было ощущение, словно все посвящены в какую-то большую тайну, секрет, который нельзя раскрывать, и его попросту не просветили. Первое время он даже пытался что-то делать - так же прилежно читал все параграфы, решал примеры на доске и учил стихи. Но социум, в котором каждый лишний клочок воздуха - великая привилегия, быстро ему надоел. Грызть горло друг другу ради каракули в дневнике - вот ведь великая глупость! Единственный урок, который он действительно вынес - богатые люди гораздо безумнее относятся к халяве. Директриса, что на каждой линейке твердит: «На ваше место претендуют пятеро таких же, как вы! Если вы не будете учиться, то желающих занять его станет ещё больше!» Завуч, отчитывающая детей за лишние четвёрки в статистике. И классная, которая так гонится за премией в 1000 рублей за класс с отличием, что пишет родителям сочинения в смс о том, как важно ребёнку сдать тест по французскому. Курседу было 11. Его отец только-только получил хорошее повышение, и он попросту не мог его разочаровать. Но зашуганый класс, пустые коридоры и холодные камеры, на фоне старой, пусть разбитой местами, шумной, с толпой громких старшеклассников и одним физруком на всех, школы смотрелись так отстранённо и гнусно, что от чистых стен начинало тошнить. А потом появился он - Рейз. Парень, пришедший в середине года, с не прилизанными короткими волосами, с цепями поверх строгого пиджака и колонкой, что звучала прямиком из закрытого портфеля. Парень, получивший строгий выговор в первый день. Парень, ставший лучшим другом Курседа с самой первой фразы - «Блять», когда врезался головой в завуча на лестнице. Они соединились, словно два провода от наушников, которые передавали друг другу под партой. Словно две линии, что на фоне остальных, строгих и прямых, были косыми, с завитками и чёрточками. И вот, подходя к завершению этой главы, Курсед внезапно осознал, что кроме этой придурковатой морды ростом метр с кепкой, ни одно лицо он толком и не запомнил. Даже имена чужие парень не видел смысла запоминать - их и так напечатают в школьном альбоме вместе с директрисой, всеми завучами и теми призрачными «пятью» людьми, претендующими на его место. На вопрос Кусакабе любезно отвечает Рейз, отмахиваясь от друга. А тот ему безмерно благодарен - сказать особо нечего. Но совсем скоро диалог перетекает в знакомое ему русло, и глаза загораются неподдельным интересом. Кусакабе аккуратно достаёт из кармана своей дутой куртки бумажный свёрток. Он неприятно шуршит, но поддаётся ловким пальцам, и на свет выходят четыре разноцветные марочки, размером с ноготь на мизинце. -Одна Мери Дея, - хмурит брови парень, когда маленькие прямоугольнички разлетаются по чужим рукам. Его глаза и без того глубоко посажены, а тёмные мешки под ними создавали такую тень, словно их и не было. Курсед не мог точно сказать, спал ли парень вообще или это дело веселящего яда под его кожей, но с каждым разом синие пятна всё дальше расползались по впалым щекам. -Ага, - он лишь мимолётом оглядывает марку, тут же отправляя её внутрь, заставляя таять под самым корнем языка. Жмурится от удовольствия и не сдерживает протяжного стона. -Сегодня же 3 сентября! - кричит Рейз и на всю парковку раздаётся знакомая мелодия с пронзительным мужским голосом. Обдалбываться под Шафутинского? Это было что-то новенькое, но от того зрачки блестели намного ярче, и смешно становилось со всего на свете: со всей этой ситуации, с намокшей вывески на стене клуба, с разбитой бутылки и даже перевёрнутой мусорки. Обернувшись, Курсед замечает поодаль от входа группу пацанов, лет по 14. Они неуверенно жмутся друг к другу и крутят головами во все стороны, словно курицы в огороде. Курсед прыскает от смеха - тех, кто приходит сюда впервые, так легко заметить в толпе, а потом вновь морщится, когда марка начинает щипать нёбо, задевая все старые ранки внутри. Пройдёт всего пара недель и от этой трясучки не останется и следа - появится тремор в руках и коленях, а слизистая носа будет нещадно гореть, словно в неё залили жидкого клея. Он хорошо помнит тот день, когда впервые здесь побывал. Ему тоже было четырнадцать, отец как обычно задерживался в командировке, а мама во всю готовила гостиную к приезду гостей. Это были предновогодние дни и город окутала нескончаемая суета. Все люди спешили куда-то, яростно сбиваясь тележками в супермаркетах, полностью набитыми различной едой. Все они, наверно, хотели отсрочить и без того неминуемую смену года, хотели остаться в этом ещё хотя бы на пару минут, чтобы закрыть все долги, сказать все важные слова и повстречать всех нужных людей. Курсед смотрел на все это сквозь пелену недоверия - он уже вступил в тот возраст, когда предновогодняя суета больше раздражала, чем вызывала восторг. Даже бесконечные сугробы, бережно утрамбованные на заднем дворе, казались чем-то глупым и бессмысленным. -Я тебе отвечаю, там очень круто, - Рейз лежал вниз головой на кровати друга, пытаясь допройти уровень в какой-то игре. Это было своеобразное усложнение, которое он сам себе придумал, когда скатился на пол по мягкому пледу. Парень наблюдал за всем со стороны, усевшись в угол широкого подоконника. Ему нравилось иметь большой обзор перед глазами - так он мог контролировать и то, что происходит в комнате, и то, что творится снаружи. Со второго этажа было прекрасно видно соседний дом, заснеженный двор и скопление высоких елей, обрамляющих их небольшой посёлок. -Ну, не знаю, - потягивается, взглядом впиваясь в припарковавшуюся машину. Из неё с тремя пакетами продуктов вышел мужчина, он отвечал за что-то в их доме, но Курсед так и не понял, за что именно. Знал только, что его зовут Женя и он отвозит его утром в лицей. - Там шумно наверно, народу много. -Так в этом и весь кайф! Рейз вскакивает, наконец добравшись до рекордной плашки, и подбегает к другу, светя в лицо экраном телефона. Курсед на это лишь кивает - он вообще ничего не понимает в этой игре. -Только если там кайфа больше, чем в твоих беспонтовых цифрах, - смеётся парень, и на весь дом раздаются ребяческие тычки. Рейз уходит когда уже темнеет. Дядя Женя любезно подвозит его до дома, хотя, скорее всего, это просто его работа. Курсед захлопывает дверь, последний раз взглянув на маленькие огонёчки, что обвивали их забор словно дождевые черви или маленькие змеи. Его маме нравилось, когда всё блестело, сияло и пестрило до ряби в глазах. Парень лишь отчаянно вздыхал - на каждый праздник их дом становился похожим на игрушечную текстурку. В столовой пахло чем-то тёплым. Скорее всего это была тушёная картошка, что томилась в небольших глиняных горшочках в ожидании хозяйки дома. -Как посидели с Кириллом? - дама в возрасте расставляла на столе тарелки, куда позже положит различные закуски в виде порезанных огурцов, помидоров или кабачковой икры. Она работала в их доме очень давно, отвечала за сервировку и подачу. Курсед не редко слышал, как они вместе с поваром обсуждают различные блюда, называя их странными терминами, часто не приходя к единому мнению. -Хорошо, мы почти доделали доклад по биологии, - парень играет вилкой, проводя ей по фигурной скатерти. Конечно это всего-лишь предлог, чтобы задержаться подольше - в реальности никакого доклада по биологии не существует, но мама охотно верит в это уже не один месяц. -Ну и хорошо, вместе всегда учиться веселее, - женщина тепло улыбается, скрываясь за аркой столовой. -Это точно, - смотрит ей в след, краем глаза замечая, как мама наконец спускается со второго этажа. -С ребятами на дискотеку? - женщина задумчиво щурится и под её взглядом Курсед слегка замирает. Это не совсем то место, куда родители обычно отпускают своих детей, особенно на ночь, особенно несовершеннолетних, особенно в предверье праздников. -Ага, Кирилл сказал, его позвал двоюродный брат. Ему 19 лет, он пойдёт туда с девушкой. Он сказал, что Кирилл может взять с собой друзей и он позвал меня, - парень совершенно обыденно кладёт себе в рот кусочек мягкой картошки, делая вид, что его рассказ совершенно нормален. На деле же никакого двоюродного брата нет, как и доклада по биологии. Рейз сам вычитал где-то, что в субботу вход будет свободен для всех, и не мог не поделиться этим с другом. -Даже не знаю, это уже в эти выходные? -Ага. Курсед видит, как мама смотрит ему за спину и вздыхает. Там определённо точно стоит тётя Света, с которой женщина молча советуется. Парень скрещивает пальцы под белой скатертью и даже дышит тише положенного - не хочется сдуть удачу. В конечном итоге мама сдаётся, просит быть осторожным и не влипать в неприятности. Потом она что-то говорит о номере брата Кирилла, но Курсед её уже не слышит, он пролетает по лестнице наверх, чтобы сообщить другу радостную новость - через два дня они впервые пойдут в клуб. Печально известная Новосадовая была улицей, невидимой линией делящей две части города - ту, куда по ночам заезжали такси бизнес класса и фонарики освещали ухоженный газон, и ту, где небо изрезанно серым бетоном, а дома напоминали лабиринт из нежилых муравейников. Почти самым центром этой улицы был клуб с небольшой неоновой вывеской, скошенной в бок. «Элон» нельзя было назвать приличным местом, о нём ходили разные слухи среди тех, кто там никогда не был, но лица людей, проводивших там свой досуг, подтверждали даже самые смелые догадки. Туда стекался совершенно разный контенгент: трудные подростки, уставшие от частных уроков скрипки и танцев рекой лились по Новосадовой, когда на ту опускалась ночь. Какой-нибудь владелец частных клиник вряд ли мог представить, что его сын или дочь ночами тусует в «Элоне», где все кишит похотью, развратом и грязью. Люди из бетонного микрорайона же искали на Новосадовой не сколько развлечений, сколько возможности подзаработать. Многие ничего не знали про палёное пиво, которое местные разводили водой и водкой, про колеса, в которые часто подкладывали слабительное вместо мандракса или геметрина, и вываливали в два раза больше денег, чем все это стоило. Одним словом «Элон» был магнитом, полюс которого каждый определял самостоятельно. Кого-то туда тянуло так, что оторвать было невозможно, а кто-то обходил это место стороной, желательно за несколько километров. Первое, что Курсед почувствовал, когда они приблизились к клубу, - это тяжёлый запах сигаретного дыма и резкий запах спирта. Вокруг небольшого деревянного здания кружили люди, совершенно разного сорта - кто постарше, кто помладше, девушки, парни, в худаках, в костюмах, в разодранных колготках и юбках. Всех их окутывал горький серый дым и едкие пары чьего-то ужина, что уже начал застывать на истоптанном асфальте. -Ты точно хочешь именно сюда? Внутри клуб был полностью таким, каким обычно его представляют, насмотревшись различных сериалов: небольшая барная стойка, перед ней, видимо, танцпол, на котором было много людей, таких же подростков как и они. -Эй, смотри туда! - Рейз махнул в сторону, стараясь рукой не задеть пролетающие тела. Там, в затемнённом углу стояла пара диванов, на которых какие-то ребята отстранённо лежали, прижавшись друг к другу. Всё было ясно сразу, они - самые крутые в клубе. Находясь отдельно от всех, подростки сторонились всей этой музыки и просто разговаривали. Они и правда выглядели как боги в этом захолустье. -Думаю, нам нужно вливаться постепенно, - прокричал Курсед, стараясь донести информацию до друга, перекрикивая несвязные ноты электронной мелодии. За стойкой бара стоял угрюмый долговязый парень, который нервно тёр стакан полотенцем с плеча. Когда ребята подошли к нему, он лишь слегка мазнул по ним взглядом и продолжил своё занятие. -Начнём по одной, - Рейз достаёт из кармана смятую купюру. Но одной дело не закончилось. В тот день они выпили так много водки, что скрюченные стояли у входа минут 15. Повезло ещё, что не додумались уснуть в сугробе, а то и без того короткая жизнь оборвалась бы в мгновение ока. Сейчас об этом вспоминают с улыбкой, но под грозным взглядом отца тогда хотелось провалиться сквозь лакированный пол в гостиной. На входе Рейз быстро убегает. Темнота ещё мёртвого клуба поглощает его высокую фигуру и утягивает куда-то в сторону, откуда вскоре польётся музыка совсем разных сортов. -Он сказал, что сегодня будет что-то новое, - говорит Курсед, идя за Кусакабе. Двери вот-вот откроются и танцпол наполнится полчищем разных лиц, бездумно тянущими свои руки к стаканам со спиртом и мешающими всё это с яркими колёсами. -Да всё равно всё звучит одинаково, - кидает парень, забирая с бара целую бутылку красного полусладкого, пока её не разлили, смешав с обычным спиртом. - Когда напьёмся, нам будет всё равно. Они падают на диваны. Те скрипят многолетними пружинами, но поддатливо проминаются под чужим весом. Вино в стакане слегка пенится и Кусакабе бросает на дно дополнительный ингридиент - комплимент от шефа - кругленькую таблеточку, что мигом начинает задыхаться, испуская вверх вереницу крупных пузырьков. В «Элоне» можно было найти любые наркотики и людей, готовых их приобрести. Валиум, мандракс, эфедрин, каппи, и, конечно тонны гашиша. Его запах клубами взмывал под самый потолок, собираясь там словно кучевые облака. Это и были облака этого места - пропитанные дрожащим ядом. Если они могли бы выпускать капли, как это происходит при дожде, то с «неба» сто процентов падали бы марки, а все присутствующие ловили бы их ртом, тут же падая в незабываемом приходе. ЛСД во всех своих видах: от ярких мультяшных марок до порошка. И гроза звезда всех телеэкранов - белое золото наркоманского мира - героин. Он даже звучит угрожающе, а на дно утягивает быстрее самого большого в мире крокодила. Это ощущалось, как секретный чит код на жизнь - по одному желанию, человек был способен изменить своё состояние. Можно было создать себе любое настроение, это было так просто, – нужно было только забросить больше возбуждающих или больше успокаивающих. И мир вокруг менялся, по щелчку пальца окрашиваясь именно в те цвета, которые были заложены под коркой сознания. Если Курсед хотел безумствовать, танцевать под электронную музыку и случайных знакомств, то глотал каппи, эфедрин, в редких случаях - ЛСД. Эффект от него держался дольше, перебрать было легче, а вот последствия могли быть губительны - только дурак не замечал блеск бездонных зрачков, заполнявших весь глаз до краёв. Именно так и действовала вся кислота - позволяла видеть немного больше, расширяя сознание до предела. Правда, иногда эти видения были пугающими, и нельзя было предугадать, с каким именно лицом повернётся та длинноволосая красотка на баре. Когда же атмосфера располагала к тихим посиделкам, негромким разговорам и тёплому пиву, в ход шёл валиум и мандракс. Забавно, но именно к успокаивающим средствам всегда тянуло сильнее. Не было ни дня, с того момента, как белая таблетка впервые растворилась на его языке, когда Курсед выходил куда-то без неё. Скромный запас всегда хранился дома - в складках постиранных джинсов, на самой нижней полке комода. Мир тут же начинал медленно плыть, словно его смывало дождём, и всё вокруг казалось таким ничтожным и лишённым смысла: и мятая рубашка лицеистской формы, и заваленный тест по математике, и потерянный в раздевалке зонт. Зачем вообще о чём-то волноваться? Нужно просто плыть по течению невидимой реки, изредка врезаясь в острые края берега, задевая руками растущие заросли водорослей. Всё это - искусственное счастье. Но есть ли разница, если все мы живём в таком же искусственном мире? Курсед просто хотел чувствовать что-то, и таблетки прекрасно с этим справлялись. Музыка приветственно выпускает первые ноты, двери со скрипом открываются. Очередная «вечеринка» начинает раскручивать свои губительные лопасти. -Видишь? - кивает в сторону группы парней, нервно передающих друг другу что-то, плотно сжатое в кулак. -Как думаешь, что? - Кусакабе ведёт плывущим взглядом, цепляя его за неровные силуэты. Курсед задумывается на секунду, прослеживая взглядом за тем, как парень в смешной кепке на бок проходит дальше, пристраиваясь к следующей группке. Подростки здесь курили всё, что курится, кололи всё, что колется. Глотали горстями возбуждающие и успокаивающие средства. Колеса отчаянно боролись между собой в теле, и эта борьба давала фантастический эффект. -ЛСД наверно, - выдаёт он, отпивая нагретое вино в стакане. - Таблетки здесь разлетаются быстрее, чем шпоры на контрольных. -Это тоже своего рода школа, - тянет Кусакабе, потягиваясь и вставая с насиженного места. - Школа жизни. Курсед смеётся с его сентиментальности, отмахивая рукой ему в след. В его словах есть доля правды, тем более, это же бывший ДК. Чему-то это место всё же учит, чем не школьная пристройка? Из колонок заиграла быстрая музыка и тела затряслись сильнее, чем листья на голой берёзе. Курсед улыбается куда-то в пустоту - его друг определённо знает толк в клубных басах. Но был в этом один минус - через чур энергичные ритмы быстро разогревали людей, и небольшое помещение в миг заполнялось тяжёлым паром с примесями пота и сигарет. Дышать становилось трудновато, да и диван из искусственной и потрёпанной кожи неприятно припекал ноги, то и дело скатывая с себя размарённое тело. Парень морщится, ставит стакан на низкую тумбочку, служившую столом, и вновь окидывает взглядом толпу - она безлика и так однообразна, но в ней сплетено множество судеб и жизней. За пределами этих стен они даже не лишены смысла. Курсед улыбается пьяно - он такая же деревянная марионетка в этом кукольном театре. В подвале находился туалет - он попросту не влез в основную планировку после того, как все стены были сломаны. На лестнице как обычно струилась толпа: кто-то сосался, пытаясь, наверно, съесть своего партнёра, кто-то безучастно наблюдал за этим, кто-то пытался домешать в напиток с бара что-то своё, уникальное, в прозрачной бутылке без этикетки, а кто-то смотрел на эту бутылку с неподдельным интересом. Но всех их объединяло одно - они стояли на лестнице ведущей в туалет, совсем туда не хотя. Курсед пару раз столкнулся локтями с заторможенными истуканами, прежде чем наконец достиг своей цели. У кабинок тоже были люди, но те хотя бы выглядели отдалённо знакомо и явно нуждались в туалетах или прохладной сточной воде. -Курсед? - парень, что локтями приложился к единственному умывальнику, удивлённо вскинул брови, проводя ладонью по бритой голове. Тело машинально дёрнулось, поворачиваясь на звук. С трудом, но в голове закрутились шестерёнки, скрипя и щёлкая иногда. Слышать здесь эту форму своего имени - привычка, выработавшая рефлекс. Это дома он был Киром, когда украдкой следил за садовником, что подрезал кусты на заднем дворе, или складывал все учебники аккуратной стопочкой, корочка к корочке. Но там, посреди всех этих каменных джунглей, что вырастали прямиком из зыбучего асфальта, с жёлтыми окнами и разбитыми лампочками фонарей, где на проводах висит не одна пара кроссовок и заброшенный магазин становится чуть ли не общественным достоянием - не потому что это что-то уникальное, нет, просто он стоит здесь ещё со времён строительства, да и кроме него гордится особо нечем - там он был Курседом, таким, которого зовут всегда и везде, и который никогда не откажется от бесплатной таблетки или марки. Парень в чёрной кожанке - Илья, что исполняет свои песни на ровне с Рейзом. Его давно не было в стенах «Элона». Даже ходили слухи, что он нашёл постоянную сцену - прямиком в сырой земле. -Ебать, я думал ты сдох! - крепкое рукопожатие длится не долго, их расталкивает какой-то громила, почти выпадающий из дальней кабинки туалета. -Не дождётесь, - Илья хлопает Курседа по спине, прижимаясь боком к сырой стене сзади. - Я попрощаться пришёл. -С чего это вдруг? - Курсед удивлённо округлил глаза, мостясь рядом, совершенно игнорируя недовольство других посетителей. -Да вот, завязать решил. -Серьёзно? -Ага. Число тех, кто смог бросить всю эту заразу спустя столько лет насчитывалось единицами. Чаще всего громкие слова так и оставались словами - через день их находили со шприцами в локтях или лицом вниз, залитых своей же блевотиной. -А почему решил? Илья подходит ближе, заставляя Курседа слегка нагнуться. Только теперь парень чует, как от него несёт перегаром и сладкими сигаретами. Скорее всего, он уже порядком выпил на баре и пришёл в туалет за особой добавкой. -Девушка появилась, - шепчет Илья и отстраняется. Стараясь уловить реакцию парня. А тот молчит, не зная что и сказать. Вряд ли его девушке понравится репер, выступающий в клубах за пару граммов. -Это надо отметить. Будешь? - Илья приоткрывает низ своей кожаной куртки, откуда совсем невинно и беззащитно на Курседа смотрит красная полосочка зип-пакета и беленький порошочек, напоминающий муку. Глаз тут же загорается, во рту скапливается слюна и мозг плывёт лишь от одной мысли о предстоящем удовольствии. Курсед совершенно точно не торчит на фене, просто ему нравится как тот пахнет. Илья толкает парня в открытую кабинку, захлопывая хлипкую дверь. Они падают на колени перед унитазом, закрыв его крышкой сверху. Их совсем не волнует, что пол липкий и сырой местами, а на бачке и крышке грязи больше, чем в Метро. Их обоих ведёт, вставляет от одного лишь предвкушения и это понятно без слов, по плывущим глазам и трясущимся пальцам. Курсед с силой втянул порошок через нос и сразу почувствовал его горьковатый привкус. Но он не ощущался как что-то необычное, скорее напоминал неожиданный горошек перца в супе, что подло прятался под кусочком капусты или сливался с кубиком картошки. Приход свалился жутко быстро... В одну секунду все его руки с ногами стали тяжёлыми и одновременно лёгкими. Он стал вдруг бешено усталым, и это было приятнейшее чувство, которое Курсед испытывал лишь раз в своей жизни - после почти четырёх часов плаванья, свалившись наконец в мягкую постель отеля. В одну секунду всё дерьмо убралось из головы. Там стало приятно пусто и никакая мысль не могла проникнуть сквозь железную завесу. Находясь в плывущей прострации, мозг не до конца понимал, было ли всё вокруг лишь зыбучим сном, или всё это - яркие софиты, чьи-то потные тела на танцполе, дикая музыка, что оглушительно орала из больших колонок - действительно существует, живёт и дышит в своём собственном ритме. Шатаясь, парень выскальзывает из подвала наверх, замечая напоследок, как из кармана куртки Илья достаёт свой хозяйственный шприц. Несколько раз он чуть не ударяется лбами с незнакомыми людьми. Или они были ему знакомы, просто память не хотела работать как надо, пытаясь, наверно, не сохранять воспоминания, родившиеся под белым порошком. Курсед вышел из туалета полностью угашеный. Адреналин разогнал кровь, позволяя порошку быстрее впитываться. Какие-то парни презрительно посмотрели на него: растрёпанные крашенные волосы, широкие зрачки и пара лопнувших капиляр. Да, выглядел он паршиво. Курсед стреляет обычный вишнёвый сок с бара - девчонке с потёкшей тушью, отплясывающей босыми ногами на танцполе, он уже явно был не к чему - и падает обратно на диван в углу, куда не доходит свет софитов, но откуда прекрасно видно всё это кишащее гнездо. Чуть поодаль от бара девчёнка трётся о того самого пацана, что неуверенно стоял у входа. Она мастерски вырисовывала круги в воздухе своей короткой юбкой и он даже втянулся вроде как, крепко держа в руке стакан с плещущейся жидкостью. На противоположной стороне какие-то фигуры осуждающе стреляют в Курседа глазами - улыбаются, выпуская едкий дым от курительной травы и сильнее прижимают к себе полураздетых девиц. Курсед на это лишь хмыкает, утыкаясь носом, что неприятно ныл, в холодный стакан. «Элон» часто походил на змеиный клубок. Одни наркоманы предъявляют другим. Солевые осуждают кислотных, кислотные героиновых. А тех осуждают все, но внутри все равно понимают, что у них один финал. Золотой. Следом за ними, приложившись к обшарпанной стене, две безликие фигуры пытались сделать третью. Беременность здесь не редкость - кто угодно не уследит за мозгом, когда вместо крови по организму перекачивается меф. Курсед кривится - чужие совокупления ему не нравятся, и он презрительно выдыхает, отпивая сок. Вдруг, глаз цепляется за что-то интересное - маленькое тело сидит на стуле, осматривая танцпол свысока. Оно пьёт что-то из рюмки часто поправляет длинные волосы, что от влажности помещения стоят торчком в разные стороны. Такого тут давно не было - все лица достаточно приелись, а тела ничем не отличались друг от друга. Но это было что-то другое, что-то незнакомое и далёкое. От него веяло годами, уже ушедшими навсегда. От него веяло чистотой и правильностью, несмотря на то, что эта чистота вливала в себя шот водки. Глаза тут же загораются, сердце заходится в беге. Хочется подойти по ближе - какое же лицо скрывает эта копна волос, в которых застряли яркие софиты? Каким голосом это чудо будет отвечать? И будет ли говорить вообще? Курсед, как акула, стремительно встаёт с дивана. Голова тут же идёт кругом, но у него получается собрать все чувства в кулак и сфокусироваться на цели. Стакан летит в сторону тумбы, присоединяясь к накопившемуся строю из посуды, слегка расплёскиваясь на поверхность. Толпа на танцполе его раздражает, кто-то лезет к нему с разговорами, а кто-то просто цепляет руками. Но Курседа интересует лишь один человек - случайный бриллиант в этом свинарнике. -Скучаешь? - Курсед почти валится на стойку, пытаясь запрыгнуть на стул. Парень дёргается от такой внезапности и растеряно глядит на Курседа, а тот подмечает, что глаза уже блестят не здорово - это явно был не первый шот. -Что? - резкий и слегка грубоватый голос с хрипотцой. Он совершенно не подходит такому маленькому тонкому телу. Но музыка тут же перебивает его, обрушивая на танцпол веселящие басы. -Тебе скучно здесь, говорю? Парень крутит головой в разные стороны и тянется к недопитому стакану. -Я здесь впервые, - произносит он и залпом отправляет жидкость, немного морщась. -Серьёзно? - Курсед пытается вложить в эту фразу всю свою актёрскую игру, на какую только способен, делая вид, словно по парню совсем не ясно, что он пришёл сюда первый раз. И то ли кровь ещё хорошо бурлит, то ли алкоголь в стакане парня очень крепкий, но он кивает несколько раз, смотря прямо в глаза с нескрываемым интересом. -Я могу рассказать тут обо всём. И он рассказывает, прерываясь на дополнительные шоты. Рассказывает обо всём: и о прошлом ДК, и Кусакабе с Мери Дэем, купивших недавно старенький жигуль, и об Илье, дающем здесь концерты иногда, и о Кирилле, парне, что сейчас колдует над диджейским пультом. -А вон там, - Курсед указывает рукой в сторону диванов, откуда пришёл немногим ранее. - Там можно посидеть, отдохнуть, если устал. Обычно там сидят только те, кто знаком с главными или хорошо отличился. До этого там сидели только старожилы клуба, но они уже все по-умирали. Рассказал обо всём, что знал, умолчав лишь о несветных количествах веществ, что красной нитью прошивали это место. Этот парень явно не такой, ему не нужно привязываться к камню, тянущему на дно. Его, кажись, неплохо вставляет и с пары граммов водки. Как забавно, этот парень смотрится странно, находясь в самом странном месте в этом городе. Ему бы сидеть дома, играть в не выключающийся сутками компьютер, да аниме смотреть, пока не рассветёт. Но он сидит здесь, весь пропахший спиртом и выпускаемыми парами соседних ребят. Его глаза туманно блестят, а сам он еле держит равновесие, как ребёнок, покачивая ногами. -Как тебя зовут? - спрашивает внезапно, засматриваясь с нескрываемым любопытством. -Курсед. Кир Курседов, - отвечает парень, улыбаясь. Он часто знакомился с людьми в клубе, но на утро тут же забывал их. Будет печально, если и эту звёздочку из памяти сотрёт строгий алкоголь. -Акума, - тянет подросток. - Серёжа Акумов. -Пойдём покурим, Серёжа Акумов? - Курсед напрягает горло, стараясь перекричать ревущую музыку из колонок. Он вкладывает в это все остатки сил и чувствует, как перед глазами картинка расплывается, смазываясь в одно яркое пятно. Курсед сжимает край барной стойки, ловя равновесие во всем этом текущем пространстве и голову наклоняет немного вниз, чтобы свет не выжигал глаза. Рейз тот ещё чёрт конечно, и почему ему так нравятся эти мешапы с Моргенштерном*? -Не, я не курю, - доносится с боку. То ли дело в порошке, что пенится под кожей, словно в стиральной машинке, то ли в соке той девчёнки были намешаны не только вишни, но голос этого странного парня кажется тягучим, сладким как мёд. Он пьянит сильнее удушающей атмосферы и вставляет, кажется, быстрее белого золота. Только в ударения не попадает немного и окончания смазывает в единую кашу, всё-таки в нём уже лились несколько шотов. Курсед поднимает взгляд, стараясь сфокусировать его на статичной точке, но, как на зло, его новый приятель еле стоит на ногах, и его голова то и дело дрейфует в воздухе, очерчивая странные круги. -Вредно это всё, - произносит парень и залпом отправляет стопку себе в горло. Жмурится, со звоном ставя её обратно, и приваливается грудью на стол, тяжело выдыхая. Курсед точно очарован. Он впервые видит человека, который так эстетично хлещет водку в клубе, под странные писки музыки. Если бы не предложенный фен в туалете, парень бы подумал, что точно ошибся дверью. -Жить тоже вредно, пойдём. Курсед сжимает чужое запястье немного сильнее, чем это позволено в приличном обществе. Но ему очень не хочется потерять этого странного паренька в безликой толпе бледных, иссохших лиц. А тот ведёт себя как ребёнок: вертит головой в разные стороны, цепляя носом всевозможные запахи, запинается, забывая переставлять ноги и запутываясь в собственных джинсах. -Подожди, - парень резко упирается, цепляясь рукой за косяк входной двери. Курсед останавливается, вопросительно смотря на растрёпанную голову, но он не уверен, был ли его взгляд именно таким, каким он хотел. Акума тем временем озирается, пытаясь найти что-то на поломанной доске с гвоздями. Там обычно оставляли вещи зимой, и в другие сезоны наверно тоже, Курсед не особо следил за этим, предпочитая скидывать вещи в более уединённое место. Парень просовывает руку сквозь плотный комок всевозможной одежды, освещаемый лишь уличным светом, и улыбается ярко, нащупывая то, что искал. -Куртка, - поясняет он, накидывая тёмную ткань на плечи, и втискивает свою руку в чужую. Курсед очаровывается второй раз. Они выпрыгивают с крыльца, прямиком на разбитый асфальт, минуя небольшую толпу у входа. Кислород так непривычно продирает нос, что ещё жгло изнутри, и Курсед морщится, но всё же вдыхает полной грудью, игнорируя примеси табака в воздухе. Акума летит прямиком на него, толкаясь лбом в твёрдое плечо. Они смеются с этой ситуации, смотря друг другу прямо в глаза, бездонно-карие в бескрайне-зелёные, и такие мутные, задёрнутые дымкой. Немного позади входа стояла пара - два ходячих скелета с развивающимися тряпками сверху. Их не особо волновало, что осенняя погода нагоняла прохладу, свойственную скорее ноябрю, нежели концу сентября. Они искали третьего и были чудовищно беспокойны, вертя головами в разные стороны, вздрагивая от каждого громкого стука. Курсед заметил заинтересованный взгляд Акумова, когда они уже почти отдалились от клуба, и остановился, обводя глазами шатающиеся на ветру тела: -А, они на герыче... - парень прокручивает это слово на языке пару секунд и поясняет, словно они сейчас находятся на уроке. - То есть, на героине. -И много тут таких? -Героиновых? Акума кивает, не отрывая взгляда от живых скелетов. -Чем больше, тем меньше, - Курсед пожимает плечами. Он может лишь догадываться, скольких людей держит в лапах этот неуловимый зверь. О них обычно узнают из сводок новостей, если повезёт, а если нет, то их имена просто забывают, словно их и не существовало. Они потихоньку отдаляются от клуба, музыка меркнет и воздух вокруг становится всё чище и чище. Ему ещё далеко до идеала, но в условиях плотности микрорайона, это тот максимум, которому надо радоваться и который встретишь реже, чем электросамокат ночью в подворотне. Их заметно шатало, вело в разные стороны словно на море в штормовой день, но они мерно перебирали ногами, перешагивая ямы на асфальте и запинаясь о внезапно выросшие кочки, поддерживая друг друга, смеясь, если один из них всё таки умудрялся приземлиться копчиком на продрогшую землю. -Моя мать всегда говорила, - Акума делает неровный шаг, наровясь вот-вот упасть вниз на осколки бетона, но его тут же подхватывают под руки, выравнивая обмякающее тело. - Что здесь тусуются одни алкаши, бомжи и наркоманы. -Это всё ложь, - Курсед тянет парня на себя, заставляя ватное туловище опуститься на холодный пьедестал. Воображать себя топовым паркурщиком, когда в тебе течёт кровь в перемешку с водкой это прямая дорога в видео «Топ 5 смертей руферов» под смешную музыку из 2017 и подвисающим слайдшоу. Курсед знает об этом не понаслышке, чистой крови в его венах давно практически не осталось. - Сколько здесь тусуюсь, ни разу не видел бомжей. Акума смеётся, задорно очень, словно ему 10 и на перемене он услышал лучший анекдот в своей жизни. Это так неестественно, что Курсед даже замирает, присаживаясь рядом. Вообще весь этот парень очень неестественный. Он смотрится очень неестественно на фоне всех этих искусственных декораций. Словно кто-то перепутал наборы, и в коробку с обычным «Лего» положил героя из «Лего Френдс». Ну не вписывался этот образ типичного школьника, видавшего солнце лишь в GTA, в худи с рисунками на всю спину и патлами длиннее подбородка, в колодце из серой плитки и заплёванного бетона. -Как часто ты ходишь сюда? - Акума водит носом, вдыхая холодный воздух. -В «Элон»? Парень кивает головой с такой силой, что Курседу кажется, она вот-вот оторвётся и укатится прямиком под разбитый фундамент продуктового. Но шея медленно разгибается обратно и два любопытных глаза впиваются иглами выжидая ответ. -Каждую пятницу точно, - Курсед сосредотачивается на своей руке, старательно загибая пальцы. В сознании всё плывёт и сейчас бы развалиться на этой прохладе, втягивая сожженым носом уличный воздух, но ответить почему-то хочется, и говорить хочется не останавливаясь, лишь бы эти пьяные глаза так же заинтересованно глядели сбоку. В компании, где Курсед крутится не первый год, всем глубоко насрать на тебя и твои мысли. Все их разговоры сводятся к одному: когда вмазанные - нужно завязывать, когда чистые - чем бы вмазаться. И так по кругу, он порочен, как и эти нескончаемые панельки, что смотрят на них своими желчными окнами. - По субботам Рейз ставит здесь свои пластинки, он что-то типо местного диджея, которому клуб почти нихуя не платит. В воскресенье они открыты только для своих, внутрь не попасть без специального жетона. Мой сейчас у Кусакабе лежит, это друган хороший, а то в прошлый раз его вместе со штанами постирали. В понедельник и среду наливают за пол цены, во вторник ребята с других районов приезжают, можно заскочить поздороваться, а в четверг... В четверг можно и просто так зайти, почему нет. -То есть, каждый день? - лицо Акумы выглядит так, словно он решает уравнение с тремя неизвестными, да ещё и в уме на время. Брови сведены к переносице, взгляд хмурый и плывущий, словно парень совсем и не здесь находится. Курседа это веселит, в его голове давно пусто и подобные вещи никоим образом её не забивают, а если и забивают, он знает сто и один способ избавиться от них. Он смеётся, разводя руками в разные стороны: -Получается так. Слабый ветер прорывается сквозь плотную завесу бетонного занавеса, разнося по округе примеси табака и алкоголя и тихие ноты музыки. Они много говорят, говорят обо всём, впервые за долгое время, словно знали друг друга не один десяток лет, а не познакомились в разваливающемся ДК за шотами водки. Курсед смотрит прямо в зелёные глаза, мерцающие где-то в глубине и удивляется - живой, живой человек в этой серой плесени, въевшейся в мозг по самые корни. Живой, пусть и пьяно улыбающийся с заплетающимся языком, но живой. Курсед замечает, как глаза Акумы начинают моргать всё чаще, и всё дольше задерживаться в закрытом положении. Сейчас примерно часа четыре, совсем скоро его дом проснётся с первым шумом воды в ванне и звоном чашек на кухне. Совсем скоро проснётся и сам город, оживающе шипя кофемашинами и мотором наземного транспорта. И совсем скоро его мир ляжет спать, музыка затихнет, склеивая веки, а ветер разнесёт по округе следы буйного сна, растворяя его в серых улицах, где такие же серые прохожие втопчут яркие краски в грязь осени. -Пойдём, - соскакивает с холодного бетона, разминая затёкшую спину, заставляя парня дёрнуться. - Я тебя провожу! Курсед долго вглядывался в узкий проход меж домами, который утаскивал тонкую фигуру в кремовом пальто, пока она не растворилась в нём окончательно. Тяжёлые лапы стен поглотили колеблющийся свет, его пожрала тишина ночного района, и он растаял, словно никогда и не существовал. Курсед переводит взгляд к небу - чёрное и бескрайнее, без единой звёздочки и светлых пятен. А был ли тот парень Серёжа реален или это всё - плод его больного воображения? Курсед трясёт головой - он порядком задержался, пора двигаться ближе к дому. Всё, о чём сейчас способен думать мозг, который сначала возбудили искусственно, а потом расслабили тёплой атмосферой, это мягкая кровать в его спальне и пара горячих тостов на завтрак. Утро не было добрым, если такое вообще существует. За окном лил дождь, громко барабаня по карнизу и стеклу, за дверью кто-то тихо, но очень долго разговаривал, а из гостиной на первом этаже было слышно заставку дневных новостей. В общем, ничего хорошего это утро не предвещало. Курсед лениво тянет руки вверх, те неприятно ноют, видимо затекли во время сна как и шея, что тоже тянет, отдавая в плечо. Идея уснуть просто так, свалившись камнем сверху на гору подушек явно не самая удачная, но усталость, что капля за каплей проникала в мозг и разносилась по телу, заставляя ноги тяжело ступать по лестнице, а руки так неуверенно цепляться за перила, просто ударила в голову, перекрывая любые потоки осколочного сознания. Курсед моргает пару раз, пытаясь сфокусировать зрение на часах, что так громко отбивают секундный ритм, но получается это очень не очень, и после пятой провальной попытки парень вздыхает, обречённо откидывая голову на тёплую подушку. Рука по-хозяйски шарит сбоку по кровати в поисках телефона. Холодный экран приятно ложится в ладонь, контрастируя с ней. Всё-таки спать в одежде идея не из лучших. 12:07 - красуется поверх через чур яркой картинки, с непривычки глаза жмурятся, в них словно мылом брызнули и теперь оно щиплет слизистую изнутри. Боль немного вдаривает в голову - всё-таки последние шоты были лишними. Курсед сбрасывает с себя одежду, отправляя её в кучку на пол. Он потом разберётся с ней, когда придёт время. Или когда тётя Света, пришедшая забрать постельное бельё, не обнаружит странный комок тряпок на полу. Главное - достать из карманов всё самое нужное, что шелестит и растворяется, а остальное может и подождать. - «Сотрудники полиции задержали подозреваемого в распространении наркотиков, - донеслось из гостиной, и Курсед замедлил шаг, останавливаясь прямиком напротив большой арки. - Сотрудникам Управления по контролю за незаконным оборотом наркотиков поступила оперативная информация о том, что готовится сбыть наркотиков. В ходе розыскных мероприятий оперативники задержали мужчину 2001 г.р.» Подобные новости не были редкостью - чем меньше и загруженнее район, тем больше людей ищут из него выход. И, к сожалению, зачастую они видят только одну дверь - иглу в вене и горы палёного порошка. Одних закрывают за решёткой, других в тесных гробах. Но и в том и в другом случае человек погибает, разлагается как морально так и физически. -О, ты проснулся, - говорит мама, когда Курсед лениво входит внутрь комнаты. Его вообще не интересуют подобные дневные посиделки перед телевизором, но узнать имя того человека или хотя бы увидеть его лицо очень хотелось. Вероятность, что это был кто-то из «Элона» была не то что высокой, а почти сто процентной. -Ага, дождь идёт, спится хорошо, - вздыхает парень, падая на диван рядом с женщиной. Он ловит на себе её обеспокоенный взгляд - подобные новости всегда волновали её, но, как и любой родитель, она верила, что их семью эта зараза обходит стороной. Её всегда смущали цветные волосы сына, которые тот подкрашивал каждый месяц. Но Курсед всегда вёл себя вполне естественно, находясь в стенах дома, а то, что происходило снаружи никогда не афишировалось. - Что рассказывают? -Да вот, - женщина взмахнула руками, неодобрительно покачав головой. - Очередная нарколаборатория. Когда же они исчезнут-то! Мама Кира не особо видела разницу между обычными закладчиками, дилерами и наркопритонами, сгребая всех в одну кучу. Ему же приходилось видеть только трясущихся пацанов, что, пытаясь настрелять денег на что-то по серьёзнее, толкали другим таким же трясущимся пацанам всякую дурь от таблеток до порошков. Сам Курсед не был вкурсе откуда берутся его вещества - он просто приходил в «Элон» в договорное время и получал свой пакетик из рук невысокого блондина. По словам Кусакабе - это его друг, но паренёк никогда не раскрывал своего имени, да и это было не к чему. Его задача - быть проводником в этом несущемся поезде удовольствия и он с этим замечательно справлялся. -Ты вчера во сколько вернулся домой? - неожиданно спросила мама, когда выпуск новостей прервала реклама акции на куриную грудку. -В два, по-моему, точно не помню, - Курсед посмотрел на часы, висящие на стене, пытаясь прикинуть сколько он добирался до дома, после того, как проводил странного парня - тот еле стоял на ногах, да и сам Курсед не был уверен в своей устойчивости, и вряд ли бы дошёл самостоятельно, не свалившись в какой-нибудь овраг. - Там пареньку плохо стало, я его до дома довёл. А потом сразу сюда. Наверно, часа два примерно. -Плохо? - мамино выражение лица можно было сравнить с вселенским горем и удивлением одновременно. В её голове этот неожиданный «парень» уже успел три раза сломать позвоночник, попасть под машину и впасть в кому - такая у неё богатая фантазия. -Это не то, о чём ты подумала, - Курсед смеётся по-доброму, успокаивающе беря её за руку. - Просто он впервые на дискотеке, там есть место, где вентиляция не очень, да и людей вчера много было. Он туда залез в самую толпу, ему душно стало. А я смотрю, человек почти падает. Говорю Кириллу, что пойду проверю. А ему реально плохо стало. Ну я его вывел на улицу, постоял с ним. А он живёт где-то далеко очень. Сам же не дойдёт, верно? Пришлось проводить. Туда и обратно пешком. Вот и задержался. - «Во время личного досмотра и осмотра съемной квартиры полицейские обнаружили и изъяли 57 свертков с неизвестным содержимым, перемотанных черной изолентой. Также оперативники установили места тайников-закладок и изъяли еще 11 свертков с неизвестным веществом. Все изъятое было направлено на экспертизу в Экспертно-криминалистический центр. Исследование показало, что изъятым является наркотическое средство синтетического происхождения общим весом более 40 грамм. Во время беседы с правоохранителями мужчина рассказал, что приехал из другого города для распространения наркотиков. По данному факту следователем возбуждено уголовное дело. Санкция данной части статьи предусматривает наказание в виде лишения свободы сроком от 10 до 20 лет лишения свободы со штрафом в размере до 1 миллиона рублей. В настоящее время в отношении подозреваемого избрана мера пресечения в виде заключения под стражу.» Его мама ругалась, с раздражением смотря в экран телевизора. -Как же так! - восклицала она, всплёскивая руками. - Эти наркоманы уже повсюду! Надо запрещать всю эту заразу и садить на пожизненное! Скоро и до детей наших доберутся! Курсед на это лишь улыбался, царапая взглядом широкую плазму. Как же всё-таки легко заметить чужую соринку, игнорирую своё бревно. -Настоящие злодеи! Хорошее оправдание — злодей. Курсед не имеет понятия, как в мире много плохих людей и бывают ли люди вообще в действительности плохими. Он понимает точно только то, что людям всегда нужен злодей. И он знает, что из-за этой нужды, из оправдания тяжёлым чувствам, рано или поздно злодея видят в чём угодно, лишь бы он просто был. Как же трудно ревущей матери поверить, что её сын сам взял в руки шприцы и порошки. Куда приятнее слышать, что некий наркоман Валера насильно втянул его в это. Да только работает так только в кино, в реальной жизни всё как раз наоборот. Никто насильно не закатывает рукава чужих свитеров и не вливает в горло водку. Хотя иногда Курсед всё-таки задумывается о том, что весь алкоголь в «Элоне» не совсем чистый, когда смотрит, как людей уносит с одной стопки. Возможно, дело в посуде, которую лучше б не мыли, чем оставляли на поверхности мыльные белёсые разводы. Дети сами тянутся к неизвестности. «Запретный плод сладок», но куда слаще смертельный плод. По сути простая русская рулетка, где в бесконечно вращающемся барабане один патрон, но он определённо точно предназначен для чей-то головы. И с каждой прокруткой кажется, что конец уже близко, но холостой звук будоражит сердце и рука сама тянется к кнопке повтора. И финал у этой игры совсем не лиричный - в нём нет никакой загадки или интриги. Просто сошедший с ума человек, прижимающий пистолет к виску, оставшийся один на один с неминуемым концом. Говорят, нельзя мешать людям в поисках виноватого, злого и страшного, если они убеждены, что от этого им будет лучше. Поэтому Курсед лишь отстранённо вздыхает, в пол уха слушая мамины причитания. После обеда дождь не закончился, а наоборот, скорее даже усилился. Наверно, сама природа плакала о павшем бойце в этой бессмысленной бойне с судьбой, в которой человек ещё никогда не смог одержать верх. Сразу после еды мама направилась в спальню, чтобы отдохнуть в тишине, почитать очередной бульварный роман и прикорнуть в мягком кресле, смотря за тем, как небесная вода мочит её сад. Курсед тем временем лихорадочно искал нужный пакетик, что хранился в складках постиранных джинсов на самой нижней полке шкафа. И чем дольше он это делал, тем беспокойнее становился взгляд и тем сильнее тряслись руки. Голову мотало в разные стороны, в глазах невольно прыгали чёрные пятна. С каждой минутой, что неумолимо капала на мозг, становилось ясно: он – на финишной прямой. Это не было особенно большой дозой, просто одна затерявшаяся где-то таблетка, но его тело уже трясло и простреливало, словно он сидел в ванне, в которую бросили оголённые провода. От оглушающей боли казалось, что череп вот-вот лопнет. Курсед схватился за голову руками, пытаясь хоть на чуть-чуть уменьшить это сдавливающее чувство. Под пальцами внезапно стало мокро - из ушей пошла кровь. Организм все больше отказывал… Он свалился на пол, ноги были больше не в силах удержать мечущее тело, остатками сознания молясь, чтобы звука удара не было слышно. Ковёр принял все звуки на себя - в доме всё такая же удушливая тишина. Он знал об этом от других, – от тех, кто уже умер. Их тоже несколько раз переворачивало, а после секундной эйфории крутило снова. И так до тех пор, пока сердце не сделает свой последний толчок, медленно затухая. Кости стало ломать, по нервам проходились разряды тока, заставляющие непроизвольно дёргаться, а в голове бушевал шторм. Никто из них так и не очнулся – точка… В такие моменты по телу льётся липкий страх смерти, комом застревая в глотке. Одинокой смерти… Наркоманы умирают одни. Как правило, одни на истоптанном полу в зассаном толчке. И ведь многие действительно хотели умереть, попросту не зная, зачем они и где, забывая свои собственные имена. Смешно было полагать, что Курсед не думал об этом раньше. Думал, и даже представлял, как бледное бездыханное тело, ещё тёплое или уже давно остывшее, найдут в окружении засохшей блевотины, в которой он и захлебнулся, не в силах после очередного прихода подняться на ноги. Он уже давно знал, что спрыгнуть с этого поезда не получится, а билет оказался совсем не на Шоколадную Фабрику, так что какая разница. Прикрыл глаза, постоянно сглатывая скопившуюся слюну, нервно сдирая кожу с ладоней - мысленно он видел себя в гробу. Через час Курседу стало лучше - к зрению вернулся фокус, а пальцы даже смогли согнуться, сжимая подоконник. Ну, значит, – поживем ещё! Это была не ломка, нет-нет. Курсед не верил в это, да и не поверит никогда. Он же не зависим, это просто баловство, как сигареты в начальной школе - захочет, мигом выбросит все блистеры в мусорку и никогда не притронется больше к ним. Просто пока он этого не хочет. Пальцы тянутся к ручке двери. Натянув капюшон посильнее, Курсед бегом побежал по дороге, чувствуя как грязь под ногами летит в разные стороны. Он старался обогнать эти мерзкие капли, но те уверенно били его по затылку и попадали прямиком в глаза, заливая их. Такой дождь ему не нравился, он лил слишком сильно, проникая в лёгкие с воздухом - и без того сбитое дыхание кололо в правом лёгком. Дышать было нечем совсем. Но очень скоро пейзаж изменился, в воздухе заиграли знакомые нотки сигарет и блевотины. Нос с наслаждением втянул запах аммиака - именно так пахнут родные просторы. «Элон» был ещё закрыт, но вокруг него уже были люди. Издалека Курсед заметил Кусакабе и Мери Дея. Те лениво тёрлись у крыльца, пиная небольшой камешек и дымя одну ашку на двоих. Ноги сами понесли его к ним и он уже знал, чем все кончится. -Выглядишь паршиво. Что-то случилось? - бросил Кусакабе, когда мокрый насквозь парень залетел к ним под крышу, стряхивая излишки воды с капюшона. Мери Дей протянул Курседу одноразку. Тот с секунду смотрел на неё, но одна мысль о сигаретах воротила желудок, рискуя выбросить содержимое обеда. -Не бери в голову, день дерьмо, - парни понимающе качнули головами. -Мне нужны таблетки. Он здесь? Самая большая ошибка в жизни наркомана? Сказать: «давай» на предложение сделать укол. Курсед много слышал об этом, но делать никогда не решался. Все это ощущалось не так, выходило на следующий уровень. Казалось, что таблетки можно бросить в любой момент, с порошком завязать за пару недель, а вот с уколами... Все знали, что это прямой билет в нескончаемый ад, карусель, что крутится с невероятной скоростью и её трос вот-вот оборвётся. -Есть таблетки? - спрашивает Курсед, мысленно надеясь на положительный исход. Но лицо парня в углу туалета омрачающе смотрит на него, давая понять, что двери последнего вагона постепенно схлопываются, а дальше лишь конечная. Тот отстранённо качает головой, как курица, смотря прямо в глаза: -Ток гер. Слова вонзаются в воздух, разрезая его на части. Голос был скрипучий и тихий, от него так и веяло чёрной могильной атмосферой. Но тело предательски отозвалось на предвкушающее удовольствие, его ломало с самого утра, а глаза моргали быстрее, чем мозг успевал прогружать картинку. На секунду даже воздух перестал поступать в лёгкие, наполняя их газом, что душил все органы. К счастью, Курсед обходил стороной все страшилки о гниющих наркоманах, убивающих людей ради грамма разбавленного говна, всё ещё не познав того чувства, когда все кости разом лопаются изнутри, а глаза заливает ядом, что с потом выходит из организма. Он ощущал лишь интерес и страх перед чем-то новым, до этого неизведанным и таким далёким, закрытым от посторонних глаз. Ему не нужен был порошок на постоянку – серьёзной физической зависимости у него не было. Курсед вполне перебивался таблетками, смешивая в одной горсти возбудители и успокоительное, позволял себе искушаться марками. Порошок правда был крайней мерой, когда хотелось всего и сразу, да на подольше и посильнее. С таким нужно играть осторожно - одно неверное движение и тебя затянет в эти зыбучие белые горки, что и дышать не сможешь, заглатывая с кислородом отменную порцию смешащей отравы. Но сейчас, когда все колеса куда-то испарились, а глаза уже предательски жгло от нехватки этого яда, выхода, казалось, не было. Последняя дверь с видом на светлую жизнь захлопнулась, погружая сознание с холодную липкую тьму. -Похуй, давай, - Курсед падает на пол рядом с наркоманом, спешно закатывая рукав левой руки. Курсед с предвкушением наблюдал, как из свёрнутого в несколько раз пакетика сыпался белый порошок, что горочкой оседал на чёрной ложке, копоть на которой была даже на тоненькой ручке. Он накапал туда немного лимонного сока, который хранился в баночке от капель в нос, чтобы порошок, который был, конечно, не очень, лучше растворялся. Вскипятил раствор над зажигалкой и втянул его в шприц. Тот не был чистым, да и надеяться на это было глупо. Кто вообще носит с собой чистый шприц? Те, кто кололи героин считались потерянными навсегда, да и их самих не особо волновала их судьба. Все равно в итоге все окажутся в одном месте, так какая разница, какой именно это будет билет. -Терпи, - последнее что услышал Курсед, прежде чем в его руку вцепились мёртвой хваткой. Костлявые пальцы пережимали вены не хуже любого жгута и шершавая иголка с лёгкостью вошла под тонкую кожу. Шприц моментально наполнился кровью, смешивая её с героиновым раствором. Это не было очень больно, и скорее всего от трясущего состояния было даже притягательно, но как только парень резко нажал на поршень и жидкость влилась обратно, тут же разливаясь внутри, голова пошла кругом. Было то ли хорошо, то ли ужасно плохо. Героин ударил как доской по затылку. Окружающий мир в одну секунду перестал существовать – он его просто не воспринимал больше. Вряд ли он вообще думал, ему казалось, что он отупел. Отупел до такого состояния, что вспомнить своё имя казалось непосильной задачей. Лица людей вокруг были нереально уродливы - все искарёженные, от их улыбок тянулся чёрный смрад, а волосы больше напоминали драные парики. Их костлявые руки тянулись друг к другу, наровя вот-вот скинуть с себя лоскуты затхлой одежды. Курсед окунул голову в раковину, ополаскивая её холодной водой - из зеркала на него смотрело его же лицо, такое же уродливое, как и все окружающие. Лестница из подвала кажется бесконечной, словно «Элон» не простой клуб, с трухлявыми стенами, а незыблемая башня Вавилон, тянущаяся прямиком к богам. И людей внутри так же много, как желающих познать истину этого мира. И реальность в этот раз не сильно отличается - всех желающих получить скрытые ответы, откусить кусок побольше, сбрасывают с небес прямиком на холодную землю, пробивая спинами двери в источающую смрад пропасть. Курсед буквально выпадает на крыльцо - его возбуждённый мозг рисует ему страшные картины Ада, словно он развернулся прямо тут, в тупике на Новосодовой. И это уже не новые сады, как было раньше, это - новая Содома, строящая свои домики вдоль короткой улочки. Как же ему не хочется раскрывать глаза пошире - боязнь того, что это не зыбкая иллюзия, а вполне себе крепкая реальность, щекочет вены изнутри. Улиточка на улице выглядела странно. Она мялась у фонарного столба, переминаясь с ноги на ногу. Её лицо такое же, как и у всех - плывущее, закрытое волосами, но отдающее чёрным смрадом. Курсед не помнил её настоящего имени, называя точно так же, как звали её остальные. Они не были друзьями, да и до знакомых им далеко. Случайные прохожие, знающие о друг друге всё - так тут было со всеми. Курсед подходит почти вплотную, улыбается - кажется, по голове девушки ползает настоящая улитка, пачкая волосы мерзкой зелёной слизью. Маленький кулачок раскрывается - два цветных кислотных глаза смотрят прямо на парня, и он уже не может им сопротивляться. Смех подступает к горлу. Они шли очень быстрым шагом, хихикая, проходя мимо серых прохожих. Им казалось, что они другие. Они точно могут быть счастливы! У них есть компания, они врубаются во всю эту запретную в тему, и сейчас видят мультики, что крутит их сознание в голове. Какие же жалкие и гадкие люди вокруг! Их не заботит ничего кроме звона будильника и счёта за коммуналку. Все они бегут на свой автобус, боясь опоздать хоть на пару минут. А они - Курсед и Улиточка - бегут по узким улочкам дворов, пугая голубей, смеясь со всего на свете и улыбаясь во все 32. Их ничего не волнует, им просто очень хорошо. Хорошо настолько, что мозг немеет местами, заставляя закатывать глаза от удовольствия. И что, что в их венах затесалось стороннее вещество, и что, что на сгибе локтя дырочка красуется. Все это совершенно неважно. -Тихо, - Улиточка шёпотом крикнула прямо в ухо, быстро садясь на асфальт. - Там полиция. В груди всё затряслось. Адреналин подскочил до небывалых высот. Так вот как ощущается мир под героином. Все нервы будто оголены, ветер не щадя проходится по ним своими лапами, а те в свою очередь пускают по телу мощнейший заряд. Пальцы на руках трясутся, внутри сознания ревущий шторм, а глаза, кажется, начинают видеть мир на все 180 градусов, выходя далеко за пределы человеческих возможностей. Они прошли мимо скучающего человека в форме, озорно хихикая друг другу в нос. В кармане у девушки было припрятано его повышение. Типичная однушка в одной из бесчисленных панелек - место своеобразного чекпоинта во всей этой клубной жизни. Никто толком не знал, кому принадлежала эта квартира, просто так повелось, что все ищущие пристанище бродячие души заходили туда, находили компании и оставались навсегда, зажатые облезлыми стенами и скрипучей дверью. Двое опьянённых подростков вваливаются внутрь, стоит только длинному ключу щёлкнуть в замке. Окутанные мраком и затхлым воздухом, они наощупь ищут друг друга, словно человек рядом единственный буёк в бескрайнем океане пустой квартиры, последнее спасение перед падением в бездну. Поцелуй был смазанный и сознание не совсем понимало куда именно попадают губы. Волосы девушки были повсюду, словно липкая паутина впутывая в себя пальцы. Улитка уже давно уползла с её головы, а может и вовсе растворилась в воздухе. Курсед чувствовал, что от возбуждения кровь по венам побежала с бешеной скоростью, а вместе с ней в голову ударил сладостный укол. Вот он - поздний приход, когда внутри всё шипеть начинает, дыхание захватывает и мозг совсем отключается. Парень закатывает глаза и краем уха ловит стон наслаждения под собой, что от части напоминает вой, - вот и второй готов. Их накрыло почти одинаково и в секунду весь мир замер. Комната закружилась, а конечности обмякли. Это была приятная истома - аппарат ИВЛ, что глубоко в лёгкие засунули и воздух по частям пускают. После долгого голодания, даже пара граммов казалось даром с выше и не удивительно, что их скосило напрочь. Колени задрожали и, не в силах сопротивляться собственному сладкому головокружению, Курсед падает на кровать, скрипя ржавыми пружинами. Они лежали на спине и смотрели в потолок, усеянный множеством жёлтых пятен. Пару месяцев назад сосед сверху забыл выключить кран в ванной и вода протекла через этаж, оставляя после себя некрасивые полосы и разводы грибка на стенах. Лило так, что даже в подъезде эмаль треснула и пошла мелкой паутинкой, осыпаясь на холодный бетон. Слава Богу, что в квартире нет техники, что изрядно удивило инспекцию, которая приехала оценивать ущерб. Старый телевизор с кухни ещё в начале года был заложен и обеспечил трёхдневную вечеринку с весёлым порошком; единственный магнитофон, который с горем по полам играл старые песни с протёртых дисков, был надёжно спрятан - завёрнут в старую простынь с прожжённой дырой на краю и убран под тумбочку, чтобы в порыве ломки ни один обитатель квартиры не смог от него избавиться. Остальная техника была или сломана и лежала мёртвым грузом, дополняя интерьер разрухи, или уже давным-давно стала дилером, принеся ребятам пару таблеток, марок или чего по крепче. Не удивительно, что вырученные 10 тысяч на ремонт тут же были вложены в благое дело - героин, как белое золото - самая стабильная валюта. Улиточка практически не дышала, было слышно лишь как сопит её нос на редких выдохах. Курсед хотел проверить всё ли с неё в порядке и не отбросила ли она ещё коньки, но рука будто была совсем не его и не слушалась хозяина. В глазах лишь приятно рябило, а тело слилось с жёстким матрасом под ним. Холодный воздух из окна проносил табун мурашек по ещё живой коже, но парню было всё равно на это. Его веки сладостно слипались, а пустота захватывала мозг. Он не думал ни о чём в эту секунду, полностью наслаждаясь течением вещества по венам. Утро неприятно ударило в голову - это единственный минус отсутствия штор. Курсед хмурится, трёт глаза и мычит протестно, совсем не желая подниматься с постели. Резкий писк пронзает слух. Что это? Парень морщится ещё сильнее, чувствуя, как правую руку тянет от острой боли. Голова идёт кругом быстрее, чем от Лонгайлондов в караоке на дне рожденья Рейза в прошлом году. Это плохо. Неужели он умер и так выглядит Рай? Курсед улыбается натянуто, настолько, насколько может. Нет, в Рай бы его точно не пустили. Это Ад. Тогда всё сходится - его мама говорила ему, что в Аду будет всё то, что он очень сильно не любит. Т.е. вчерашний борщ, «Дом2» по телеку и пищащий звук будильника, преследующий его всю школьную жизнь. Парень нехотя приоткрывает глаза - всё тот же залитый потолок, с бескрайней паутиной, голые стены и маленькое окно, приносящее сейчас так много боли. Он проводит рукой по кровати, чувствуя лишь прохладную пустоту. Улиточка, видимо, уже ушла, оставив его одного в это бесчувственное утро. Зато телефон пищал не переставая, отдаваясь вибрациями во всём теле. -Уже 10 часов, - хриплый голос Рейза проносится, как жужжание надоедливой мухи. От него хочется отмахнуться, но не получается никак - по утрам это насекомое на удивление кровожадно и не отстанет, пока не кольнёт своим большим носом. - Ты ещё спишь? -Уже нет, - Курсед потягивается, чувствуя, как задубевшие мышцы наливаются кровью, и по телу разбегаются табуны мурашек. Если судить здраво, не так уж и страшен этот жидкий чёрт, как его рисуют. Две руки, две ноги и даже зрение функционирует как положено. В горле, правда, пересохло настолько, что язык, кажется, присох к нёбу, царапая его своими шершавыми щупальцами. В остальном состояние не отличалось от обычного - всё то же чувство пустоты и разбитости, усталости и желания закрыться от всего мира, желательно на несколько замков, и без права выхода обратно. - Ты уже там? -Я сам только встал, - друг смеётся в трубку своим низким голосом и Курсед смеётся ему в ответ. В голове приятно пусто, а в венах течёт новая кровь - вчера вечером он словно переродился. Правда остался всё в таком же сером мире, на том же продавленном матрасе. В лицей не пустят без формы - фейс контроль по серьёзнее, чем в элитных заведениях. Хорошо, что у друга всегда найдётся запасной пиджак и брюки, а белая футболка издалека вполне сойдёт за обычную рубашку. А прогул всегда можно списать на сломанный будильник, главное не заикнуться про снотворное. Курсед смотрит в небо - солнце яркой точкой смотрит на него. Словно мир под его ногами - большая пачка сока, а та светлая дыра в облаках - место для трубочки. Когда-то наступит день, и большой великан вспомнит про них, длинный пластик ударится о землю и все эти дома, вместе с их жителями, собаками, мусором, просто напросто втянет туда, наверх, оставляя в реальности лишь пустые стенки картонного мира. Курсед ловит на себе укоризненный взгляд бабок, что сидят на лавочке у подъезда. Они наверняка думают, что он - наркоман. Улыбается, закусывая сигарету - каково будет их удивление, когда они узнают, что это правда? Парни останавливаются около небольшого выступа и пристально смотрят на него, молча покачиваясь на ветру. С крыши их лицея мало что видно - лишь кусочек вечно свободной парковки, пару высоких зданий и небольшой парк, откуда так заманчиво доносились крики детей*, беззаботно играющих на свободе. -Похуй? - спрашивает Рейз, теребя кончик своего галстука. -А почему нет. Они опускаются перед выступом, откидывая сумки подальше, чтобы случайно не раздавить их содержимое. Брюки тут же пачкаются и мнутся. Курсед кидает взгляд на солнце, что именно сегодня решило почтить их своим присутствием. Оно гигантское и горячее, как стейк на сковородке. Парень морщится, глаза неприятно жжёт от света. -Есть чем закрыть? - бросает Рейз, попутно снимая пиджак. Он тесный, сковывающий все движения, грубый и очень неуютный. В нём чувствовалась вся нелюбовь здешней администрации к детям. -Есть учебник английского, - Курсед смотрит на свою сумку, в которой кроме большой синей книги и нет ничего. Возможно, где-то на дне завалялся колпачок или измятая шпора, но это был тот максимум, который он мог выдать. -Давай. На тонком светлом железе, нагретом тлеющим солнцем, очень хорошо смотрится бежевый свёрток с увесистым содержимым. Пока Курсед держит впервые пригодившуюся книгу, прикрывая всё от ветра, Рейз умело заталкивает тёмно-зелёные пучки в неровно нарезанную бумажку. В воздухе моментально закрадываются нотки, совсем отличающиеся от сигаретных. Да и трубочка совсем на них не похожа - более короткая, ещё и сплюснутая у края. Момент, зажигалка из тесных брюк Курседа щёлкает и густой дым отправляется туда, в самое небо, отдавая при этом дань всём павшим в этой бессмысленной бойне. - Ты замечал, что кумарить начинает волнами? - говорит Рейз, аккуратно передавая дымящуюся самокрутку другу. - Не знаю, у меня сразу один девятый вал, - Курсед делает затяжку и валится на крышу, приминая собой подол пиджака. Рубашка сто процентов испорчена, придётся стирать. Да и весь костюм тоже. Но его это не волнует - мозг выпускает эндорфины и плавит тело, заставляя растекаться под палящим солнцем. Где-то вдали, а точнее прямиком под их телами, раздаётся трель звонка, послушные куклы покидают классы и спешат занять «своё» место в соседних кабинетах. Они быстро перебирают ногами, стараясь не нарушать правила, но в то же время гонятся к невидимому финишу. За их спинами, словно фантомы, попятам следуют претендующие на их место, на их «жизнь», ученики других школ. Они бегут и не догадываются, что прямо сейчас, над головой завуча по дисциплинарному порядку, на нагретой солнечными лучами крыше, двое их соучеников лежат, пачкая накрахмаленные рубашки, и смотрят на весь этот мир не через толщу тетрадей и учебников. Они видят его в десять раз ярче, красочней. Они дышат в миллион раз глубже, и слышат резче. Перед их глазами облака сбиваются в кучи, они переливаются от белого до ярко-малинового цвета, одно из них даже машет парням рукой, а те приветствуют его в ответ, задорно смеясь. В этот миг всё вокруг становится неважным - и заваленная контрольная по биологии, и вчерашний репортаж по телевизору, и даже лицо Улиточки теперь вспомнить очень трудно, уж слишком сильно мозг плывёт, наровясь вот-вот потечь из ушей. Но минусы травы в том, что отпускает быстро, не давая вдоволь насладиться приходным послевкусием. Именно поэтому, спустя час ребята уже стоят на пороге лицея, всё такие же, как и с утра, только мятые немного, да с глазами слегка красноватыми. Но это не проблема - пересидели в компьютере, безжалостный ветер занёс им в лицо соринку - тысяча и одна отговорка, но рабочая, как часы из Швейцарии. -ББ, чел, - Курсед садится в такси, чуть ли не падая на заднее сиденье. Машина увозит его в даль, оставляя друга позади. В окне мелькают силуэты людей, каждый спешит по своим делам, не удосужившись даже поднять голову, одинаковые дома, стоящие сплошником и образующие закрытые дворы. Всё это смазывается, плывёт у Курседа в голове. Музыка в такси заставляет сознание идти кругом, словно он попал на карусель в парке аттракционов и теперь его крутит по одному и тому же месту, пока кричащие соседи не начнут блевать прямиком на проходящих зевак. От мысли о парке развлечений становится тошно - парень ничего не ел с самого утра, а выкуренный косяк на крыше не плохо помутнил разум, словно лимонная кислота на завтрак, заставляя желудок скрючено молить о помощи. Курсед прижимает свой портфель к животу и отворачивается от окна - счёт от 1 до 10 и обратно всегда помогал ему предотвратить тошноту. Вскоре, машина медленно тормозит около знакомого участка. -Ты сегодня так рано, - мама удивлённо вскидывает брови, поливая свои цветы в клумбе, когда за спиной скрипит калитка. Она явно не ожидала, что сын вернётся так рано. -А нам сказали, кто контрольную напишет может идти, - Курсед слегка приобнимает её, тут же запрыгивая на крыльцо, минуя сразу несколько ступеней. - Я ещё Кирилла подождал, мы вместе выходили из лицея. -Как ваша ночёвка? -Хорошо, посидели, поиграли в компьютер, - из рта складно льётся ложь, а на лице ни тени сомнения. И так из раза в раз, и так из года в год. Курсед хватает со стола утренний тост, посыпанный сахаром, тут же отправляя его в рот. Быстрый перекус конечно не насытит его, но теперь, когда все эти незнакомые голоса пропали, когда угрюмые лица и холодные панельки исчезли с его глаз, голод отошёл на второй план. Куда важнее стала заветная маленькая деталька, надёжно спрятанная в горке одежды. Таблетка валиума приятно растворяется в горле, если напрячься можно даже почувствовать как она шипит, пузырьками лопаясь внутри. Холодное стекло приятно освежает, а из приоткрытой форточки доносится слабый ветерок с примесями озона. Или фтора. Или водорода. Курсед во всех этих терминах не разбирается от слова совсем, о таблице Менделеева знает лишь, что она находится на корочке учебника. Химия должна быть спрессованной, или сыпучей, или в крайнем случае смешанной с лимонной кислотой, но никак не чёрно-белой, пропечатанной на тоненьких страницах. За окном видно, как сосед паркует свою машину. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что он изменяет своей жене. Курсед улыбается слабо, провожая его взглядом до самого забора - он видел, с какой страстью тот мужик облизывал лицо другой дамы, когда возвращался домой поздно ночью. Парень не ожидал, что в тупике за поворотом кто-то будет, сосед, видимо, не ожидал того же. Это была их своеобразная игра - немые взгляды и жужжащие мысли в голове: «Он всё знает». Но Курседу было все равно, его не волновала чужая жизнь, даже если она протекала прямиком напротив его окон. Зато было на что посмотреть долгими вечерними приходами. Люди привыкли запирать квартиру, чтобы воры не украли их деньги, ценности и технику. Но они даже не догадываются, что чаще всего сами приносят их в дом. Самый главный злоумышленник - тот, кто всю жизнь похищает у нас время. Минуты, часы, целые дни. И новые взять неоткуда. Время не продаётся. Время не поместишь на банковский счёт, под проценты, не вложишь в ценные бумаги. Бутылка вина в шкафу с удовольствием отрежет от вас кусочек будущего, сигарета в кармане с наслаждением съест ваше прошлое, завалявшаяся таблетка поглотит всё настоящее. Они - как черти - не входят без приглашения, им не страшны ни замки, ни сигнализации. Мы сами приносим их в дом, своими собственными руками. Телефон неожиданно вибрирует, слегка ёрзая по подоконнику. Это ожидаемо, учитывая время. До конца шестого урока остаётся минут десять, ему вполне могла написать классная, которая наконец заметила его отсутствие. Или это мог быть Рейз, Кусакабе, Мери Дей. Хотя последний не проснулся бы так рано, вчера же был понедельник, а значит наливали за пол цены. Рука лениво мажет по экрану, оставляя неровный след. На чёрной поверхности остаётся отпечаток маленьких колец, что замыкаются как муравьиные колонии. Курсед видел такое по телевизору на каком-то канале про животных, насекомые носились вокруг дерева и прикрывались ярко зелёными листьями. Зачем они это делали? Курсед и тогда не особо понял. А теперь, когда по крови разносится успокаивающее вещество и думать об этом не хотелось. Ну бегают и бегают, какая другим разница? Только вот непонятно, почему муравьи выбрали именно его пальцы и бегают по его отпечатку на чёрном экране. Телефон настойчиво вибрирует, а глаз все не фокусируется. Резкий порыв ветра прорывается сквозь щёлочку в окне, немного отрезвляя. Сверху заставки с лучшими в мире обоями - чёрные, с цепями и пауками по бокам, ну чисто эмо стиль вернулись в 2007, и пофиг, что в 2007 Курседу было 4, главное, что картинку ему сделала какая-то девочка из "Элона" за пару минут в мобильном редакторе - красуется новое сообщение от незнакомого пользователя. Парень хмурит брови, пытаясь вспомнить кто эта странная аватарка, которая сыпет его сообщениями уже несколько минут. В его записной книжке есть множество номеров, которые сами появлялись и так же неожиданно умирали, так ни разу и не напомнив о себе. "Баббл ЛХ", "Макс Торп", "Сисян" и "Башня" - ещё малая часть того, что Курсед удалил за ненадобностью в один из долгих знойных дней. С лица тогда не слазило удивление - более 40 номеров он видел впервые. Привет Погода сегодня не очень, да? Ещё и вторник Не хочешь прогуляться? Я могу подойти куда надо Просто походим где-нибудь У меня уроки сократили Зря в центр ездил получается) Ты спишь?

Ты кто

Курсед внимательно всматривается в цифры, картинку в кружочке сверху, но понять кто именно этот «аноним» не может. Из памяти правда подстёрты некоторые моменты, но парень искренне надеется, что это просто ошибка, неправильное окончание номера, а не кто-то, решивший, если Курсед выпил с ним пару шотов, то они теперь друзья на век. «Элон» так не работал, да и жизнь в целом тоже. Акума Серёжа Акумов Ватное тело чуть не валится на пол, соскальзывая с подоконника. -Ты не будешь обедать? - мать заходит в дом именно тогда, когда её сын стоит в коридоре, натягивая второй кроссовок. -Не, - бросает он, разгибаясь, осматривая себя в зеркало - глаза вроде уже не красные, и зрачки более-менее в норме. Правда волосы теперь стоят торчком, но это быстро исправляется, стоит провести по ним рукой. - Ребята позвали мяч погонять, я уже опаздываю. Выбегает на улицу, улыбаясь всему на свете. На душе вдруг стало так легко и хорошо, словно в организм вогнали не один литр спирта, заставляя его медленно плавится под ещё греющим сентябрьским солнцем. Курсед ступает на дорогу, захлопывая калитку за собой - они договорились встретиться на пустыре, где бетон и много битого стекла. Но как печально, что все тропинки в этом месте похожи на лучи, и сходятся в одной точке по правилу. Улыбка растягивается ещё шире - а может и не жаль совсем. Тот же самый нарк сидел на том же самом месте, словно и не уходил никуда. Возможно, он и правда врос в трухлявый пол под собой, и теперь навсегда слился с трясущимися стенами и пропитым воздухом. Курсед видел такое в кино, как человек постепенно врастал в стул, на котором долго сидел. -За добавкой пришёл? Парень явно узнал его, улыбаясь дырявым забором зубов. Они были жёлтые, гнилые, тонкие и слегка заострённые к концу. Если такие вопьются в плоть, то заражение - самая малая часть полученного подарка. Но Курсед откидывает от себя эти мысли, падая на колени рядом с ним. Он закатывает рукав всё той же правой руки, оголяя исполосованное венами запястье. -Мне не нужно много, пара миллилитров пойдёт, - Курсед достаёт из кармана свёрнутую в трубочку синюю купюру, помятую слегка по бокам. Стеклянные глаза героинщика тут же блеснули оживляющей завесой и тонкие костлявые пальцы утянули бумажку подальше в рваную ткань олимпийки. Послышался щелчок зажигалки и мутная жидкость забурлила, отдавая неприятный горький запах. Они снова встретились, и сомнения о сне развеялись первым дуновениям ветра. Нет, не мираж и не грёзы - живой. Это был живой человек. На нем - полосатый лонг почти до колена; На Курседе - серая футболка, с прожжённой пеплом дыркой внизу. Акума аккуратно перешагивает через лужи, что образовались в ямах на асфальте; Курсед твердо ступает по ним протёртыми кросами. У Акумы в кармане мятная жвачка; у Курседа - чьи-то новые звёзды на погонах. -Я не хочу домой, - Акума отталкивается ногами от земли и качель протяжно воет, эхом отражаясь от серых панельных стен. -Не хочешь или не можешь? - смеётся Курсед, намекая на пустую бутылку водки в мусорке рядом. Он уже научился маскировать своё поведение, вне зависимости от того, что в данный момент разносится по его организму вместе с кипящей кровью, но остальным до этого умения было далеко. Хотя, это и не плохо - значит им не приходилось скрывать от близких то, что они самолично разлагают себя по кусочкам. -И не хочу и не могу. Ветер начинает завывать, грозно гоня серые облака по бесцветному небу. Но огромные бетонные великаны стискивают его своими руками, не давая проникнуть внутрь микрорайона. Было слышно, как он протестно свистит где-то там, наверху, где летать могут только птицы и с разбитой душой подростки. Но на площадке было спокойно, даже мёртво с какой-то стороны. Люди, что слонялись без дела, то замирали, то исчезали из виду, поглощённые очередной безвкусной декорацией. Вскоре качели перестали радовать Курседа. Ему вновь стало тоскливо и так грустно, что желудок, казалось, вот-вот вывернет остатки непереваренного завтрака прямиком на редеющую траву. Пальцы лезут на дно кармана - слегка скользкий пластик передаёт эйфорию даже сквозь упаковку. -Зачем ты это делаешь? -Что именно? -Ну, вот это вот всё, - Акума кивает, а его взгляд затуманенно пьян. Его тоже плавило от всей этой душной атмосферы, и казалось, он вот-вот уснёт, прижавшись ослабевающим лбом к холодной ножке качели. -Не знаю, - Курсед пожимает плечами, открывая зип-пакет задубевшими пальцами. Тот приветственно чикнул, образуя небольшую щель, откуда заблестели три небольшие таблетки. Парень не был уверен что это, но точно знал - оно принесёт ему именно то, что он желает. Хоть он и сам не знал, чего именно он желает. Розоватое колесо шипит на языке, пощипывая все ранки. Слюны в миг становится больше, она попадает в желудок, вместе с растворяющимися кислотами, проникающими в кровь, постепенно вливающие в голову чувства и угасшие эмоции, наполняя их красками. -Не знаю. Почувствовать себя живым? - неуверенный вопрос летит в воздух, не надеясь на ответ. На такие вопросы ответов нет, их просто не существует, ни один решебник его не укажет и ни один учёный не додумается. Просто это вопросы, на которые и отвечать не надо, каждый сам доходит до нужного ответа, когда приходит время. - Помнишь Колю из 79 дома? Тот, что покончил с собой пару месяцев назад. С крыши прыгнул и прямо в лепёшку. С соседнего дома прыгнул. А зачем? Всё потому что там, -Курсед указывает пальцем в небо, устремляя туда и свой затуманенный взгляд, который вот-вот закроется, как старый телевизор. - Там воздух есть, понимаешь? Его тут нет. Не доходит он до сюда. Он весь там. Наверху. Вот ему и стало душно тут. Он пошёл наверх. А там воздух. И он тянулся за ним. И упал. И теперь дышит наверно им постоянно. Вот так и с наркотой. В мозгу теперь приятно колет, а взгляд плыть начинает. Забавно, как всё вокруг обретает смысл, только тогда, когда стираются их границы. -Не было какой-то причины. Её нет и сейчас. Просто в один момент всё так закрутилось, а теперь назад повернуть нельзя. Я как будто оказался на матрасе в открытом море, где берега не видать совсем. И приходится грести вслепую, надеясь на спасение. А оно всё не приходит и не приходит. В конечном итоге матрас лопнет и все мы пойдём ко дну, - выдыхает, провожая глазами густой пар. - Наркота - мой воздух, с таким же финалом, но лететь до него немного дольше. -Я тоже хочу. -Что? -Попробовать вдохнуть воздуха. Курсед усмехается, отталкиваясь ногой от земли. Качель вновь начинает своё плач, который эхом оседает по всему району. -Ты только не пугайся, ок? - Курсед последний раз взвешивает все «за» и «против» в голове, прежде чем получает уверенный кивок. Дверь поддаётся не с первого раза - её разбухший край иногда застревал в коробе и мог часами выносить мозг получше любого «Белого Китайца». Курсед украдкой смотрит на Акуму, когда входит внутрь - он уже давно не чувствует запах этой квартиры, но всё ещё хорошо помнит, какими именно нотами он пропитан. Но парень выглядит ничуть не смущённым, лишь заинтересованно водит носом в разные стороны, рассматривая интерьер вокруг. Правда, смотреть тут особо не на что, разве что на «лампочку Ильича». От этого Курсед не сдерживает слабой улыбки. -Не снимай, - говорит он, когда Акума тянется к своим кросам. - Поверь, здесь пол намного грязнее, чем асфальт на улице. В разы. В туалете нет двери, с крана капает вода, разбиваясь о ржавую ванну. Со стен давно слезли обои, оставляя после себя следы пожелтевшего клея. Обшарпанный линолеум протёрт настолько, что вот-вот появятся бетонные пятна, оголяя фундамент. Квартира не была хорошей, или вообще пригодной для жизни, но отлично отражала людей, забрёдших сюда. Забрёдших сюда однажды, и навсегда приватизировавших запасные ключи. -Давай сядем сюда, - Курсед указывает рукой на пол, игнорируя кровать за спиной. Ему совершенно не хотелось вспоминать то, что было здесь прошлой ночью, и, почему-то, очень не хотелось, чтобы Акума туда садился. Самое чистое место в квартире, в его глазах, было грязнее тараканьего гнезда на кухне. Они падают вниз, слегка царапая ладони о вздутые доски паркета. Курсед аккуратно разворачивает измятую в несколько раз бумажку. -А что это? - глаза парня блестят интересом, поглощая в себе тусклый свет маленькой лампочки на тумбе. -Ничего, что сможет тебя убить. Всего-лишь мандракс. Курсед хмыкнул, улыбаясь краем губ. Небольшая бледно-жёлтая таблетка, шероховатая на ощупь смотрелась совсем потеряно, одиноко на бледной ладони. Это было похоже на яичницу на сковородке, как жаль, что он с недавнего времени перешёл на жидкости. -Правда, у меня только одна осталась, - крутит колесо двумя пальцами, словно гипнотизируя парня напротив. -И что делать? - голос звучит тихо, все звуки поглощают холодные стены с длинными подтёками. -Ну, есть только один вариант. Курсед кладёт бежевое пятнышко на язык, улыбаясь глазами. Таблетка тут же начинает шипеть и он борется с желанием захлопнуть рот и смаковать удовольствие, откинувшись на твёрдый пол. Действует слишком напористо - Акума столбенеет, мгновенно замирая. Он даже дышать перестаёт, превращаясь в камень с большими круглыми глазами. Курсед прижимает ладонь к его затылку и проталкивает таблетку в чужой рот. Чужой язык скользкий, внутри непривычно жарко и тесно. Передние зубы стукаются, но парень ещё сильнее прижимает его к себе, втягивая таблетку в себя, чтобы со слюной передать её обратно. Горький вкус кружит голову. Или это отсутствие кислорода так пьянит, Курсед не решил. Но отстраняясь, он улыбается, глядя на раскрасневшиеся щеки и плывущие глаза напротив. В нём уже было пара миллилитров, так же он смог стрельнуть таблетку у кого-то в клубе, и утром неплохо закинулся забытой на дне кармана маркой. В Акуме же лишь горючая водка. -И, -парень делает паузу, шумно выдыхая, нарушая тишину комнаты. - Ничего не происходит. Курсед откидывается назад, как и хотел. Вздутый паркет скрипит под ним, холодный и твёрдый, но он улыбается и потягивается, предаваясь непрекращающейся неге. -Ну, видимо не сработало. Надо повторить ещё. Курсед чувствует, как тело парня напрягается. Акума опускает голову вниз, сжимая руками острые колени. Его слегка трясёт, но он не понимает, от чего именно. От алкоголя, что бушует в крови, от таблетки, что была любезно предложена его новым другом или от того, что этот новый друг так просто ворвался в его личное пространство. Он конечно знал, что у падших людей все так просто, но Курсед не выглядел как опустившийся, хоть его поведение и поражало. -Ты меня поцеловал, - произносит скорее для себя, вслушиваясь в каждое слово. В голове звучит как катастрофа, но стоит озвучить действие в воздух, как оно превращается в серую обыденность, словно это не обмен слюнями, а заваривание утреннего чая. -Да, - Курсед чувствует, что мысли потихоньку начинают плыть. Разводы на потолке образуют глубокие руки, вот-вот зальющие бедную квартиру вновь. Ему кажется, что огромная капля угрожающе смотрит на него, то опускаясь до кончика носа, но возвращаясь обратно на голый потолок. - Это проблема? -Не знаю, - утром Акума обязательно сгорит со стыда, но и водка и неудавшаяся таблетка придавали чувство спокойствия и смирения. Он всё ещё не мог достучаться до своего организма, не понимал, что творилось внутри - но руки потихоньку начали неметь, а глаза устало ловить пляшущие тени. Кислота мало-помалу начала действовать. -Да не ссы, посиди немного, ты почувствуешь. Парень отклоняется назад, распластываясь на холодном полу. Тишина мёртвой квартиры растворяет его, словно лёд в стакане. -Ты не боишься? - тихий шёпот долетает до ушей Курседа, когда тот почти смог дотянуться до зловещей капли, смеявшейся над ним. -Чего? -Не открыть глаза однажды. -Боюсь. -А почему не бросишь тогда? Капля срывается с треснутого полотка, разбиваясь о нос парня - холодные струйки текут по щекам, неприятно щекоча: -Боюсь однажды их не закрыть. -Как долго ты сидишь на этом? - Акума толкает входную дверь, втягивая прохладный воздух улицы. После удушающей жары замкнутых стен, даже слегка горьковатый от дыма проехавшей машины, он кажется ничем иным как благословением. Благословением жить чуть дольше, чем можно планировать. -Четыре года почти, - Курсед отвечает не задумываясь. Дата предновогодней вечеринки невидимым маркером обведена во всех календарях, от маленького на кухне до большого в зале. - Сначала это были лишь аптечные штуки, потом их стало не хватать. В ход пошли слабые психотропы, дешёвая трава. А потом кислота и порошки. -А героин? Его ты пробовал? Курсед неуверенно мнёт губы: -И как порошок и как жидкость. Порошок вставляет дольше, но через вену опасно. Но у меня нет к нему зависимости, должно пройти больше времени и дозы должны быть в разы больше. Я больше по кислоте угараю и валиуму. Герыч это реально опасная тема. Акума лишь понимающе качает головой, пряча руки в карманы - его всё ещё слегка трясёт после слишком чистого воздуха. Утро не отличается ничем от всех предыдущих. Разве что под собой Курсед ощущает не твёрдый матрас, продавленный во всех местах сразу, а мягкий, в котором утопает словно в облаках. Ещё и одеяло из взбитой овечьей шерсти так приятно скользило по голой спине. Парень улыбается, утыкаясь носом в щель меж подушками - когда он впервые пришёл домой под кислотой и неловко прятал зрачки-блюдца под отросшей чёлкой, кровать показалась ему нереально большой и мягкой. Матрас будто засасывал его в себя и Курседу определённо точно казалось, что он растворяется, тонет в своей собственной комнате, и даже собраться, закричать что есть силы, сдирая горло, он не мог. Его плавило и он плавился, не до конца осознавая, где кончается реальность и начинаются иллюзии. Только то утро точно отличалось от сегодняшнего - тогда он проснулся с полным чувством пустоты, словно все эмоции и чувства выплеснулись через край, доведённые до предела кислыми веществами. И теперь внутри не осталось ровным счётом ничего, все казалось лишённым смысла и мягкая кровать, и пропущенная алгебра первым уроком, и остывший завтрак на столе, и вся его короткая жизнь. Курсед потягивается, выгибая спину, улыбается, жмуря глаза настолько, что внутри заплясали чёрные мушки. В нижнем ящике комода, под аккуратной стопочкой постиранных штанов, лежит небольшой пакетик. Прозрачный такой, с двумя яркими таблетками внутри. Всего лишь капелька для поддержания настроения, без которой представить утро уже невозможно.

***

Время всегда пролетает незаметно, и вот, календарь наконец оголил свои последние листочки, опуская на землю дыхание приближающейся зимы. -Опять с Серёжей? - мамин голос едва успевает долететь до ушей, как его подхватывает осенний ветер, унося в даль. Курсед лишь кивает, спрыгивая с крыльца, распугивая этим прилетевших голубей. Впервые за столько лет ему что-то нравится. Что-то действительно нравится, без прикрас и самообмана. Нравится гулять по родным дворам, останавливаться, пить пиво, курить сижки, потом переходить в другие дворы, проходить пустыри, лавки, общаться обо всём и ни о чём, смотреть, как ветер гоняет листву на деревьях и думать о том, что всё ещё не кончено, все ещё впереди и никогда не поздно. Нравится слушать истории, такие далёкие и не похожие на его, но от того такие родные и отчего-то близкие сердцу. Нравится вдыхать запах чужого одеколона, совсем отличающийся от горьковатого сигаретного дыма. Нравится говорить, говорить без умолку обо всём, начиная с горелых тостов на завтрак, заканчивая любимым каналом на ТВ. Нравится всё это невзирая на погоду за окном и настроение. Просто нравится. И Курседу это определённо нравится. Он замечает в дали пустую лавочку, когда их ноги уже прошли допустимую норму на день, и бежит к ней. Следом за ним тянется вереница чужих быстрых шагов - Акума определённо точно аккуратно переступает через застывшие лужи грязи, боясь лишний раз замарать начищенные носки светлых кроссов, или забрызгать низ куртки. Курсед на это смеётся, твёрдо ступая стёртой подошвой на лысые кочки. Они сидят на холодной скамейке, смотря за тем, как две большие лохматые собаки грызут найденную на помойке кость. Похожие скорее на оборотней, они лапами сжимали останки чьего-то ужина и хрустели твёрдыми хрящами. Детям вероятно запрещали посещать пустырь, оттого на нём было тихо и пусто, настолько, что чужое сердцебиение после непродолжительного бега можно было спокойно различить в лёгкой какофонии приглушённых звуков, доносившихся из дворов ближайших домов. -Ты был на крыше? - спрашивает Курсед, смотря прямиком в густеющее небо. Уже чувствовалось, что на дворе ноябрь - воздух был холодный, пронизывающий до костей, но земля не была покрыта снегом, скованная вместо этого крепкими лапами приближающихся морозов. Правда иногда, по утрам по дороге на учёбу, парень замечал, как оставшаяся трава покрывалась инеем, а редкие лужи заходились корочкой льда. -Никогда. Они бредут по истоптанным тропинкам по пустырю, обходят переполненные баки и лежащих собак. В магазине берут по пивному напитку - Курсед покупает обе бутылки по договорённости, улыбаясь продавщице как можно шире, - и идут в сторону одной из откопированных панелек. Курсед сосредоточенно нажимает нужные кнопки на домофоне - универсальных код для всех подъездов. Он помогал проникнуть в любой дом, чтобы погреться зимой или спрятаться от дождя. А так же, чтобы зависнуть на крыше, провожая глазами умирающее Солнце, или встречая его, с высоты наблюдая за спешащими на работу людьми. -Прошу, - дверь приветственно пискнула и парень победно качнул головой, впуская друга вперёд. В подъезде пахнет одинаково, так, как пахнет везде - слегка холодный воздух с примесью сырого бетона и непрекращающейся жизнью. Сотни ног, десятки жизней, один и тот же подъезд с истоптанными лестницами, зелёными стенами и погнутыми периллами. Парни толкают ведущую на крышу. Та скрипит, неохотно приоткрывая щель наружу, откуда тут же бьёт свежесть. С высоты видно выгоревший пустырь, на нём лишь одинокие ворота, погнутые с одной стороны. Когда там были дети? Земля навсегда забыла, что значит футбольный мяч, её лысой головы уже давно не касались быстрые ноги. Все дети давно выросли, превратились в сморщенных стариков, не имеющих возможности придти сюда снова, оставляя пустырь в одиночестве. Даже трава на нём не растёт, тут же опадая жёлтыми нитями. Дети теперь шумели в другом месте, бегая по задубевшему песку на площадке. Скрипели качели, слышался стук о металлическую горку. Где-то за домами лаяли те две большие собаки. -Знаешь, - Курсед поджигает сигарету, выпуская вверх первые струйки серого дыма. -Иногда мне хочется с головой окунуться во всё это беззаботное время, когда можно вот так сидеть на крыше и глушить дешёвый портвейн, ожидая закат. И кажется, что вся жизнь впереди, думаешь, что всё будет хорошо, - табак шипит, кусочками пепла спадая на тёмную крышу. Парень аккуратно стряхивает его вниз, чтобы не задеть пальцы. Никотин приятно жжёт лёгкие, как будто впуская в них больше кислорода. Он мгновенно бежит по сосудам, слегка покалывая, заставляя руки дрожать, и голова начинает идти кругом. - А потом ты вдруг проснёшься, а тебе уже 30. Что случилось? Что я получил от этой жизни? Вопросы без ответа. Все ответы остаются здесь, в прошлом. Там, где крыша, портвейн, девчёнка под боком и приближающийся рассвет. -И много девчёнок глушили с тобой портвейн? - голос Акумы раздаётся сбоку. Он тихий и сыпучий, словно этот горячий пепел. Стоит неловко вдохнуть и утащишь его за собой, навсегда заглушая все звуки, буквы, эмоции. -На крыше - ни одна, - Курсед чувствует, как его ноги начинают замерзать. Всё таки сидеть на железе в такую холодную погоду идея не из лучших, и он свешивает их вниз, покачивая, словно находится на детской карусели. -А у тебя были отношения? -В садике если только, - Акума прячет руки в карманы пальто, слабо улыбаясь. - А у тебя? Есть ли какой-то идеал или что-то типо того? -Мне всё равно по большому счёту, - парень вглядывается в чужой профиль, очерчивая взглядом острые скулы и подбородок. Но тот не обращает внимания, или очень уверенно делает вид, что ему всё равно. Наверно, привык уже. С такой внешностью невозможно избежать лишних взглядов, и Курсед не становится исключением. - В детстве мне нравился Павел Прилучный из «Закрытой школы». -А мне Джастин Бибер , - Акума наконец поворачивает голову, сталкиваясь с внимательными карими глазами. Их окутывает умирающий дым сигареты, и она падает, рассыпаясь пеплом на крыше. Есть в этом что-то странное: и холодный воздух, что щиплет щёки, и никотин, разлившийся в крови, и утренняя таблетка, переставшая действовать так внезапно. И, что ещё более удивительное, всё никак не угасающие чувства, продолжающие тлеть в сердце. Обычно, эмоции же не появляются просто так, их нужно достать, сковырнуть, восполнить и заставить бурлить. Теперь же сосуд словно был полон через край, хотя до этого скрипел сухими стенами. Это было странно и необычно, так далеко и забыто, что Курсед растерялся, не зная, как и реагировать. Вместо этого он лишь требовательно протянул руку, впервые смущённо пряча взгляд в долине бескрайних облаков: -Дай-ка мне пиво. Холодная бутылка приятно ложится в руку, мало помалу отрезвляя. Ещё один парадокс жизни - вливать алкоголь, чтобы быть трезвым. -Наша жизнь всего лишь песчинка, - Курсед отпивает немного из бутылки. Пиво приятно холодит горло, ударяя сладковатым запахом в нос. - Но я хочу, чтобы моя песчинка не была серой, унылой, и трусливой. Я хочу, чтобы она была наполнена чёртовым хаосом из смешанных чувств, приносящих экстаз и безумие! -И как долго проживёт такая песчинка? - Акума ухмыляется, тоже делая глоток. От них обоих исходит приторный аромат с примесью спирта, но игривый ветер быстро разнесёт его в разные стороны, оставляя лишь приближающуюся прохладу. -А этой песчинке всё равно, сколько она проживёт. Главно, что интересно и ярко, а насколько долго - вопрос десятый. -А если бы было ради кого жить? Курсед задумывается на секунду, покачивая ногой в воздухе. У него есть ради кого жить - мама и папа. Ещё Кирилл. Ребята из «Элона», всех он их конечно не помнил, но уверен, что близкие оттуда точно знают его хотя бы в лицо. Людей вокруг него было много - и просто проходящих и родных. Но смог бы он отказаться от буйства красок жизни, ради их спокойного взгляда? Пошёл бы на уступки, ради серой стабильности? -Не знаю, - выдыхает он, чувствуя, как дыхание медленно пропитывается спиртом. - У меня ещё не было такого человека. Я его ещё не встречал. -А если бы встретил? -По крайней мере, я бы подумал. Акума понимающе кивает и свешивает ноги вниз: -Я думаю, этому человеку было бы очень приятно. И очень грустно, если бы ты внезапно сгорел, как потухшая спичка. -А разве не это заложено у нас в крови? Лететь на свет, даже если он пугающе горяч. Иначе мы бы не запирали себя в этих квадратных гробах. Как думаешь, если засыпать все эти многоэтажки землёй, как быстро люди поймут, что их похоронили? Как долго они будут всматриваться в заваленный горизонт, размышляя - идти ли им сегодня на работу? Мы мечемся в поисках выхода из ловушки, в которую сами же себя и загоняем. А когда наконец находим выход - сразу строим новый, запутывая себя ещё сильней. Отсюда, с высока пятиэтажного дома, видно другие такие же дома, вечно спящий район, спрятанный вековыми деревьями. Здесь ничего не меняется вот уже сорок лет, дети и взрослые ходят в один садик, в одну школу, занимают этот несчастный рубль в разбитом магазине. Снизу доносятся детские крики и трель звонка на велосипеде. Слышится лай собак и шелест тонких берёз. Все это такое нереальное - живое, дышащее и от этого искусственное, словно сделанное в 2Д редакторе. Но адреса стареют, и скоро в них уже никто не успеет придти. -Думаешь почему «Метро» и «Сталкер» так популярны у нас? Да потому что мы живём в этих руинах, - говорит Курсед, поправляя убежавшие волосы. - И нам это до безумия нравится. Плоские декорации для школьного спектакля с вечно нестареющими актёрами. Мир тотчас замирает, пьющий сосед всё так же выходит в магазин с чёрным пакетом, девчёнка Катька всё прыгает на своей скакалке, тряся двумя высокими хвостами, а Мишка всё так же разъезжает на ярко-синем велосипеде без рамы. И тебе, кажется, всё ещё 12. Вот уже долгие сорок лет. -Сколько бы не смотрел на это, а кажется как в первый. Оно всё такое одинаковое, но почему-то ощущается так по-разному. Я имею ввиду, у каждого окна своя история, своя жизнь. И пусть каркас откопированн сотню раз, начинка у всего разная, - Курсед пытается всмотреться в окно дома напротив, но посаженное зрение мылит вид, смазывая его в большое тусклое пятно. -Некультурно заглядывать в чужие окна, - Акума легонько бьёт его по плечу, вызывая смех у друга, и слегка щурит глаза - всё-таки интересно, что же там происходит. - В этом и правда что-то есть. Хотя жить здесь до старости - такая себе идея. Я люблю подобные вещи, но на расстоянии. Желательно в пару километров. Желательно в пару лет. Курсед задумчиво кивает - в его словах есть доля правды. Легко любить что-то далёкое, жить на пару моментов впереди, когда все твои проблемы плавно перетекают из нынешних в приставку «было», забиваясь, словно тоненькие занозы, под чувствительную кожу рук. Они гниют, растворяются и вскоре исчезают, словно тех пары минут боли и не существовало. Да, всё-таки легко полюбить что-то на расстоянии, находясь вдали от реальных страданий. -Ты думал о будущем? -Будущем? - Курсед откидывается назад, спиной ощущая тонкий провод на бетоне. Он кривится, но продолжает лежать, наблюдая за тем, как стайка ворон закружила над районом. - Никогда. -Так категорично? -У меня никогда особо не было целей в жизни. Я просто плыл по её течению: детство, дошкольная штука, началка, потом лицей. Дальше по сценарию идёт институт, работа, семья. Единственный раз я решил вставить свои пару строчек, и тут же порушил всё. Видишь ли, практически никто не выходил из «Элона» таким, каким пришёл. Практически никто в принципе оттуда не выходил. Я понимаю, у меня нет шанса уйти безнаказанным, от того будущее с каждым днём всё туманнее и туманнее. Кто знает, может завтра я приму таблетку, в которой намешана моя золотая доза, или сойду с ума от желания вмазаться чем по серьёзнее. Я не рассказывал? В «Элоне» есть чел, его тело практически прилипло к полу в туалете. У него, наверно, тоже были планы на будущее. А теперь он часть этих нелепых декораций, только с ней здороваются иногда. -И ты хочешь быть такой же декорацией? -Не знаю. Жизнь вообще такой странный жанр. Ты одновременно хочешь достигнуть мечты, и одновременно понимаешь, что безнадёжен. Именно по этому я и не заглядываю в будущее - никогда не знаешь, где припаркован твой грузовик, - Курсед цепляется глазами за большое кудрявое облако, что неспешно плыло по бескрайнему небу. Иногда ему хотелось быть таким же облаком - неспешно бороздить просторы верхней синевы, с грохотом сталкиваться с соседями, и изредка выпускать из себя капли дождя, чтобы люди-муровьи спешно начинали метаться по улицам, раскрывая цветастые зонты. - А ты? -А за меня уже всё решили. Садик, школа, институт, работа, семья, ипотека, дети и пенсия. -И тебе не хочется внести коррективы? -Я боюсь, если внесу их - меня прибьют. Причём и коррективы, и тот, в чьи планы их внесли, - парень уныло втягивает носом воздух, а тот свистит, привлекая внимание. Акума достаёт из кармана сложенный в несколько раз белый платок. - В детстве у меня был гайморит, но его не долечили, - говорит он, протирая нос. Курсед на это лишь понимающе кивает - у него тоже с носом проблемы, правда иного характера. Вот так и сидели: Курсед чесал нос, потому что знал на запах все белые дорожки, А Акума потирал его кончик, потому что гайморит все никак не отпускал. Яркое солнце наконец загорелось адским пламенем. Большое жёлтое пятно расплывалось по неровным крышам, словно раскалённая лава, концентрируя в себе все дыхания умирающего светила. Кучевые облака окрасились в багряный, переливаясь от оранжевого до тёмно-синего. Дышать сразу стало легче - воздух принял холодные порывы приближающейся ночи. Дома, стоящие впереди, совсем потеряли цвет, сливаясь в один сплошной чёрный забор, напоминая скорее могильные плиты. «Вот здесь мы и умрём», - проносится у Курседа в голове и он отрывает взгляд от тлеющего вечера, переводя его на парня рядом. Ветер игриво трепал его волосы, а ослабшие лучи мимолётно касались лица. «У него зелёные глаза? Похожи на изумруды, когда блестят на солнце. Какой у него нос, точно игрушечный. С горбинкой. Может, он не настоящий? Нет, тогда он бы не жаловался на гайморит. Вообще, всё его лицо очень маленькое. И как такая голова досталась такому маленькому телу? Если смотреть по пояс, то ему точно лет 5. Маленький такой. Как будто не настоящий....» Мысли вертятся в голове, накладываясь одна на одну. Действительно, этот странный парень давно казался Курседу нереальным. Такие попросту не существуют, разве что на страницах романов его матери или кухарки. -Уже поздно, - Акума кутается в пальто, зарываясь подбородком в его воротник. Курсед оглядывает улицу: тишина поглотила её, сердца людей замерли, птицы перестали петь свою избитую мелодию. Если прислушаться, кажется, можно услышать шум чайника, греющего ночной чай, шорох одеял и страниц книги сказок, чью-то громкую зевоту и щёлканье клавиш, раздающееся по комнате студента. Курсед вдыхает холодный воздух полной грудью, тот приятно щекочет изнутри, заставляя пальцы слегка подрагивать. Как же приятно находить жизнь в подобных неживых местах. Иногда придти сюда, прикорнуть на истоптанной крыше, вслушиваясь в то, как сердцебиение района медленно замирает, - намного лучше бесцельного шатания по Новосадовой, глазения на волнообразные тела и песен Моргенштерна. «Я старею?», - думает парень, возвращаясь к стоящему позади другу: -Да, поздновато. Часов восемь, наверно. Или девять. -Можешь остаться на ночь, - говорит Акума, но тихо, настолько, что Курседу приходится вслушиваться, убеждаясь, что это не галлюцинация. До этого он оставался лишь у Рейза, когда был младше, и в той квартире, когда упарывался в хлам. Никто на полном серьёзе не звал его на ночёвку, и от этого лицо Курседа заиграло странными эмоциями - недоверие смешалось с удивлением, искажая улыбку и взгляд. Со стороны это выглядело странно, и Акума поспешно добавил, чувствуя повисшее напряжение. - Если ты хочешь, конечно. Мама сегодня в ночную, придёт только утром. Я один дома получается. -Тебе страшно спать одному в квартире? -Нет, просто уже темно, а тебе идти далековато, - произносит парень, отводя взгляд на чернеющую улицу. Видит, как тот заламывает пальцы и быстро моргает. Волнуется почему-то. - Я просто пытаюсь быть вежливым. -Хорошо, я останусь, - Курсед пожимает плечами. Тепло и от этого странно, что о нём заботятся. Угаснувшее, как лампочка, чувство, посетившее его на закате, вновь промелькнуло внутри. Но это всё глупые игры разума, так? Просто он сегодня играет в праведника и отрицает существование наркоты, от того его и плавит от всей этой сентиментальщины. Но счастье, промелькнувшее на лице Акумы не остаётся незамеченным. И почему же сердце на него так приятно отзывается, заставляя улыбаться по-тупому? Они молча спускаются по тёмной лестнице, минуя пролёт за пролётом. Тихие двери надменно смотрят им в след - за ними скрываются великие тайны, никто не хочет, чтобы они были раскрыты. Люди прячут за ними самих себя - настоящих, без масок, косметики и одежды, идеально сочетающейся по цветам. Только там, за захлопнутой дверью, звучат их искрение голоса, льются самые сердечные песни и разворачиваются неписаные сцены их жизни. Ни один писатель, ни один художник не воплотит их в жизнь - в глазах других этого просто не существует. Высокая панелька встречает ребят. Очень высокая панелька с облупившимся краем. Курсед задирает голову к верху, пытаясь поймать хвост этого гиганта, но голова тут же начинает идти кругом - крыша словно падает на него, наровясь вот-вот прижать к холодной земле. Одинаковые, но такие разные, глаза многоэтажки светили тусклым светом. Самые заметные из них - яркие синие шторы и фиолетовые лампы для рассады. Кусочки воспоминаний, чьих-то судеб, мечт и желаний надёжно впечатались в щели меж крупных панелей. Узенькие окна подъездов боязливо выглядывали наружу - они видели многое, и многое им предстоит увидеть. -Лифт не работает, нужно пешком, - Акума неловко перебирает пальцами по деревянным периллам. Курсед ещё раз убеждается, как неестественно парень выглядит во всех этих декорациях - зелёные стены подъезда придают общей картине больной вид, но белое лицо на этом фоне кажется самым здоровым и живым из всех тех, которых он видел в своей жизни. Люди в «Элоне» не блещут живостью - за некоторыми из них даже тянется шлейф Кагора, а их следы заляпаны сырой землёй. Многие из них не задерживаются надолго в этих кругах, и не потому, что сильные лапы зависимости отпускают их, просто они меняют место жительства - из пресных многоэтажек переселяясь в тесные деревянные коробки. Иногда Курсед тоже смотрит на себя в зеркало, пытаясь разглядеть там кутью или сухой венок. Но пока эта участь обходила его стороной. -Без проблем, - кивает, пожимая плечами. Он совсем не против пройтись по лестнице - в последнее время его успокаивали таки вещи: монотонные, однообразные, не требующие постоянных размышлений и знаний. Просто идёшь себе спокойно, пока ступеньки под ногами не кончатся, и не важно, пятый это этаж или тринадцатый. - А высоко? -Пятнадцатый, самый последний. Курсед явно поторопился с выводами - воздуха стало не хватать уже на шестом, на десятом колени сказали «пока», а двенадцатом и зрение запестрило мелкими точками. -Я не умру в подъезде! - хрипит парень каждый раз, когда очередной пролёт оказывается позади. Акума смеётся с него, сочувствующе похлопывая по спине. Сам же парень идёт совершенно спокойно, словно по асфальту, даже дыхание остаётся таким же ровным и прямым. Хотя, может его просто не слышно под этими умирающими вздохами Курседа. -Я когда маленький был, у нас в один день было ИЗО и физкультура. Я тащил эту папку и форму на пятнадцатый этаж и тоже просил мать оставить меня жить где-то в районе шестого. -Не повезло тебе конечно, зачем в таких больших домах лифт, если он не работает. Парень пожимает плечами, останавливаясь, чтобы дать другу перевести дух. Тот еле ползёт по периллам, стараясь не упасть лицом в грязный бетон: -Лучше бы эскалатор поставили, толку больше бы было. Наконец, спустя минуты агонии, нужный этаж был достигнут, но Курсед не мог сто процентно гарантировать, что не оставил половину лёгких по пути. -Хорошо, что я не пошёл тебя тогда провожать. Я бы умер реально, - громко дышит, вдыхая воздух ртом, и прижимается к стене. Ловит на себе чужой смех - вот же здоровый гандон. Но это и к лучшему - значит в его крови нет медленно тлеющего яда. Входная дверь не отличается от всех остальных на лестничной клетке - чёрная, слегка поблёскивающая закалённым металлом. В нос сразу ударяет запах чего-то тёплого. У каждого дома свой особенный запах: у его тёти пахнет ванилином - она часто печёт хлеб сама, называя это своим хобби; у Рейза пахнет пластинками и кофе - в гостиной у них стоит проигрыватель, а на кухне есть отдельный ящик с немолотыми зёрнами. Чем пахнет у них дома Курсед не знал, просто не дано разнюхать запах собственного жилища. Но он хорошо знал чем пахнет в «Элоне» и надеялся, что в его комнате пахнет совсем не так. -Проходи, - Акума открывает дверь пошире, впуская внутрь нового друга. Та ударяется обо что-то, но парень настырно держит, не давая ей захлопнутся. Из коридора видно кусочек гостиной - большая комната с застеленным диваном и столом, поверх которого наложена куча разных бумаг. Хозяин вешает свою куртку на крючок, поверх всех остальных, снимает кроссы, ставит их на небольшую силиконовую подставку, мнётся, переминаясь с ноги на ногу, пока Курсед стоит в проходе. -Я могу закрыть дверь вместе с тобой, - парень выжидающе смотрит на друга, и тот, улыбаясь, наконец заходит во внутрь. -Можешь попробовать конечно, но я бы не советовал. Курсед оставляет верхнюю одежду, удивляясь тому, что у Акумы видимо есть и другие куртки, но он почему-то предпочитает ходить в одном и том же по всем этим грязным и серым районам. -Чай? Парень кивает, занимая одну из табуреток. Для удобства на них лежат мягкие подушки с котятами - красные, в цвет кухонного фартука с крупными маками. Небольшой электрический чайник начинает неприветливо шипеть, его низ подсвечивается тоненьким синим ободком, и каждый пузырёк воздуха, поднимающийся наверх, хорошо освещается им. -Крутой чайник. -Ты делаешь комплимент чайнику? - Акума вопросительно выгибает бровь, поворачивая голову, когда достаёт кружку с верхней полки навесного шкафа. -Я хвалю всё, что выглядит интересно. Это моя позиция. Хмыкает себе под нос в ответ, с головой уйдя в приготовление чая. Курсед выглядывает в окно. Из него видно всё - площадка во дворе кажется такой маленькой, словно муравьиная ферма, где бесцельно ползают маленькие мушки - дети роются в песке даже в нарастающие сумерки. -Как думаешь, - говорит, не отрывая взгляда от двора с густеющими сумерками. - У скольких из них будет ангина? -Не знаю, - парень ставит две чашки на стол. Они совершенно разные - одна высокая, чёрная с цветами на боках, другая - прозрачная, совершенно точно подарочная, с наряженной ёлкой и двумя подарками снизу. Такие есть и у Курседа дома, их обычно дарят тогда, когда вообще не знают, что дарить. И потом эти несчастные кружки копятся на узенькой полочке, формируя собственные семьи в закрытом шкафу. - У двух точно. -Интересно, - Курсед обхватывает чашку двумя руками, неловко обжигая пальцы и шипя от неожиданности. Акума на это смеётся, не скрывая улыбки. - Почему они не уходят? На улице скоро совсем потемнеет, а они до сих пор там. Неужели им так нравится песок? Садится рядом, утыкая взгляд в окно. Дети все так же продолжали бегать по площадке, изредка исчезая под яркими зонтами или горками. Соседний дом совсем почернел, и лишь слабый свет от жёлтого фонаря освещает небольшой дворик. -Может, - парень делает паузу, наблюдая как пар от его кружки оседает на стекле большим мутным пятном. На нём сразу проявляются чьи-то руки и отпечатки пальцев, хаотично размазанные по всему виду. - Может, им не хочется идти домой? Может, дома их никто не ждёт, или наоборот, ждёт настолько, что приходить не хочется. У тебя такого не было? -Не хочется приходить? Акума кивает, делая небольшой глоток и тут же жмурясь. Курсед задумывается, прокручивая в голове все моменты, когда мама или папа были злы на него или ругались. Чаще всего это происходило в гостиной, отец садился на кресло и отчитывал сына за разбитое окно или двойки по математике, мама укоризненно смотрела, а потом отправляла в свою комнату «подумать над своим поведением». И Курсед прекрасно над ним думал: пара каток в Доту, постройка нового дома в Майнкрафте и создание семьи в Симсе. К тому времени родители остывали, звали перекусить чем-нибудь вкусным и посмотреть очередной странный сериал по ТНТ. За всю его жизнь ни разу не было такого, чтобы отец или мать ругались на него по злому, с ремнём и орами на весь дом, даже тогда, когда их единственный сын осветлил пол головы, даже тогда, когда эта часть окрасилась в ярко-алый. Возможно, дело в наличие посторонних, в лице домработников, или дело в мягкости их характера, но факт оставался фактом - родители никогда не требовали от него ничего, давая сыну самостоятельно решать все свои проблемы. -Неа, никогда, - Курсед крутит головой в разные стороны, отпивая кипяток из кружки. - Меня обычно наоборот, когда ругали - отправляли в комнату подумать. А я мальчик умный вообще-то, всегда думал там минутки две, а остальное время играл в компьютер или спал. А у тебя было такое? Курсед видит, как парень неловко мнётся перед ответом, царапает ногтями край кружки и отводит взгляд, сознательно игнорируя человека рядом: -Пару раз, наверно. Из-за оценок там, всякого такого. Они сидели на подоконнике, прижавшись друг к другу, укрытые пледом, от которого так приятно пахло стиральным порошком. Тишина комнаты Акумы поглощала их со всех сторон, они были словно в камере, где единственным лучом света было окно - телевизор в бескрайний, серый и такой бессмысленный мир. -Смотри, собака, - Курсед тычет пальцем прямо в стекло, оставляя на нём смазанный след. Около подъезда соседнего дома видно совсем крошечную фигурку чёрной собачки, что медленно плывёт меж статичных скамеек и голого асфальта, а за ней, словно вездесущая тень, плетётся старушка, укрытая плотным пуховиком. Ветер трепал его в разные стороны, а она беспомощно держала края капюшона, видимо подзывая питомца к себе. -Это Мила, у неё хозяйка бабушка старенькая, они часто гуляют во дворе. Курсед задумчиво мычит, обращая внимание на то, как глаза Акумы провожают две фигуры, скрывающиеся за углом панельной многоэтажки. Из его окна редко можно увидеть что-то интересное, кроме очередного соседского пикника на заднем дворе или садовника, что ответственно подстригает посаженные туи на манер императорских дворцов. Их посёлок конечно не претендовал на звание второго Рима, но каждый его житель считал своим долгом выделиться из всей этой цветастой толпы и украсить жилище так, чтобы у проходящих мимо отвисала челюсть. Но на деле все эти искусственные декорации вызывали лишь отторжение и смех. По крайней мере, у Курседа точно. -Я люблю смотреть в окна, - произносит он, устраиваясь по удобнее на узком подоконнике. Акума удивлённо вскидывает брови, стараясь подавить свою излишнюю эмоциональность, но выходит это с натяжкой, на троечку. - Когда я прихожу к Кириллу, постоянно залипаю в окно. Мне нравится смотреть, как улица живёт своей жизнью. У меня из окна такого не увидишь, там все закрыто высоким забором и соснами. А тут, - парень указывает рукой на детскую площадку и двор, заставленный машинами. - Тут чувствуется нечто родное, нечто живое. Даже в бетонных стенах. Тело и разум были настолько расслаблены, словно Курсед съел целую пачку валиума. Но парадокс заключался в том, что ни одно успокоительное не было принято им сегодня. Он пришёл на прогулку совершенно чистым, надеясь встретить Кусакабе или Мери Дея, но их маршрут внезапно был перестроен. Кровь давно не была такой чистой, но это ощущалось по другому, не так, как об этом говорили остальные. Казалось, что туман в голове рассеялся, и слух наконец прорезался, вырываясь из плотной завесы воды. А всему виной он - мальчик, что смотрит и слушает, рассказывает что-то и смеётся со своих же шуток. Курсед ещё с первого дня из знакомства понял, что Акума - вещество необычное. Вставляет сильнее белого порошка, а приходы ловишь ярче, чем от кислоты. Им хотелось вмазываться, да так, чтоб без остатка на утро и на дозы не деля. Чтобы каждый новый вдох ощущался как последний, а в глазах рябить начинало. Но при этом хотелось быть в сознании, чувствовать все то, что происходит внутри и упиваться этим, до самого последнего толчка сердца. Курсед не был глупым парнем, мог объяснить многие вещи, даже из той же нелюбимой химии. Но объяснить почему ж его тянуло к парню рядом он не мог. Ни себе, ни Вселенной. Просто он появился в его жизни неожиданно, как первая таблетка, но в отличает от постоянных приходов всегда был шанс, что он исчезнет. Да, это была зависимость, но если Акума вдруг испарится, Курсед уверен, наступит ломка. Да такая, что с костями ломающимися и голосами в голове. И от неё не поможет, увы, ни убойная доза жидкости, что на ложке копотью остаётся, ни яркая таблетка, ни плоская марка. Вот и останется страдальчески вливать в себя все, доводя до отчаяния. Акума - прямой билет на тот свет. Акумов - совершенно точно героин. Серёжа - самый короткий путь к золотому финалу. Из коридора слышится щелчок и Акума тут же меняется в лице, соскакивая с подоконника. Он вылетает из комнаты так быстро, что Курсед и сообразить не успевает, чувствуя лишь, как место рядом опустело, а плед повалился на пол, не удержавшись на его плечах. Дверь захлопывается, и парень может лишь догадываться, что происходит по ту сторону. Сквозь небольшую щель внизу ударяет свет, слышатся голоса. По всей видимости, Серёжина мама вернулась раньше, чем тот планировал. Женский голос практически отчётливо доносится из коридора - он резкий, более глубокий и отрывистый, чем у её сына. По спине Курседа пробегают мурашки и он кутается в плед сильнее - точно так же разговаривала его покойная бабушка, от одного её слова он бледнел, как простыня, и долго не решался что-либо делать. Далее слышатся шаги, топот по коридору, звук дверей. Кто-то бегает туда-сюда, звенит посуда, из ванной доносится журчание воды. Шум буквально наполняет квартиру до краёв, перебиваясь редкими голосами. Парень сжимает пальцами края сползающего пледа, пытаясь утопить любопытство в окне, где как на зло происходит целое ничего, лишь его собственное слабое отражение смотрит печальными глазами, растворяясь в тёмном дворе. Наконец, звуки угасают и дверь приоткрывается. Акума заползает в щель, словно ползучая тень, аккуратно прикрывая её за собой. Он запрыгивает обратно на подоконник, забираясь на него с ногами. -Всё нормально? - Курсед смотрит на него со всей серьёзностью, на которую способен. Не всем родителям понравится спонтанные ночёвки, особенно с незнакомцами. - Если что, я могу пойти домой. Зелёные глаза округляются и он резко хватает Курседа за плечо. Тот удивлённо хлопает ресницами, слегка дёргаясь. -Не надо, - шепчет парень, отстраняясь. Он опирается головой на стенку сзади, поджимает колени и устремляет взгляд в даль, на затянутые тьмой этажи. - В этом нет необходимости. -Ты сказал хоть, что я здесь? -Да. -И? Акума как-то горько улыбается, вжимая лицо в острые колени: -Её больше интересует, пересдал ли я тест и сделал ли я уборку, нежели мой новый друг. Курсед не знал, что на это ответить. Вместо этого он лишь привалился к парню, закрывая его всем своим телом, перегоняя тепло от пледа на его напряжённую спину. -Ты же учишься не здесь? - подаёт голос Акума, когда глаза Курседа уже вот-вот закрылись. -Нет, - отвечает он, потирая лицо от нашедшей на него сонливости. - Я езжу в соседний район, в 26 лицей. -А по тебе и не скажешь, - улыбается, разгибая спину. Его лицо тоже примяло, возможно, он тоже вздремнул немного, слушая как за окном скрипит ветер, а в комнате наконец сопит не только его нос. -Эй! - Курсед слегка бьёт его по плечу, устало улыбаясь. - Я вообще-то ещё и в форме хожу. -Ого. -Да, в красной такой. С галстуком и пиджаком. Ленивые сонные улыбки заползают на их лица, окрашивая серое пространство комнаты в пусть и приглушённые, но всё же яркие цвета. Наступает такое время, когда спать уже поздно, но вставать ещё безбожно рано. Парни лежат на застеленной кровати, укрытые сверху тёплым пледом. Их волосы перемешались меж собой, образуя одну цепкую паутину, рассыпанные по одеялу. -Такого не бывает, - тихо говорит Акума, поднимая руку вверх. Она безжизненно висит в воздухе, напоминая палку, воткнутую в песок на пляже. Курсед делает то же самое, почти машинально, не задумываясь об этом. -Бывает, - отвечает он, слегка ведя кистью в разные стороны. - Собственными глазами видел. -А можешь ли ты им верить? -Могу. Могу и верю. Хочешь, думай как пожелаешь, но знай, что у «Трёх корочек» были сухарики в виде пустых поленьев. Я их сам ел, причём не только здесь. У бабушки в деревне тоже. Разговоры ни о чём лились тонкой струйкой, опоясывая голову своим мягким хвостом. Постепенно мозг начал тормозить, его разморило и слегка плавило от теплоты вокруг, и глаза, невольные более сопротивляться, схлопывались всё чаще, пока в комнате, вместо слов, не поселилось тихое сопение. -Что ж, мой автобус, - говорит Акума, поправляя лямку рюкзака на плече - он не совсем уверен, были ли в нём нужные учебники - собирал в торопях, пока полуспящий гость ел его завтрак. - Мне пора в школу. Курсед зевает, кивая пару раз: -Давай, удачи. Я сегодня дома. Чувствую, что не высплюсь даже к третьему. Парень смеётся с него, легонько ударяя по плечу, чтобы тот наконец очнулся, и убегает, скрываясь за дверьми автобуса, бросая в след, что обязательно напишет позже. Улыбка лезет на лицо, растягивая заспанные глаза в полумесяцы. На следующий день Акума не написал, не позвонил и вообще не был в сети. Летели недели, календарь вращался с бешеной скоростью. Он пропал. Исчез, испарился, словно его и не существовало. Словно все эти дни были сном, долгим и кошмарным, вытягивающим из тела все силы. Словно воспалённый мозг просто придумал красивую картинку, чтобы умирать ему было не так грустно. Курсед бесцельно ходил по пустынным дворам, где собаки так же грызли кости и местные алкаши пили горючую водку. Но что-то было не так, большая часть его тела отсутствовала, испарилась. Слова летели в пустоту, не доходя до нужных ушей. А услышат ли они ещё хотя бы раз рассказы о скалистых горах, смешных передачах по ТВ? Услышит ли сам Курсед громкий смех и тихий ночной шёпот? Он не знал, что это было за чувство - просто как будто от него оторвали часть, очень важную и нужную, такую, без которой жить можно, но в разы тяжелее становится. А разбираться в этом так не хотелось, просто было тоскливо, да так, что грудь стискивало невидимым прессом, выбивая остатки воздуха. Разбираться в этом не хотелось, ведь так страшно услышать финальный диагноз, что в сердце рождается, вместе с трепещущими бабочками в подарок. Так, наверно, и ощущалась ломка, да только корень проблемы был далеко не синтетическим. Где найти этого дилера? Где искать его вещество? Чтобы заполнить образовавшуюся дыру, парень начал пихать в неё всё на свете - таблетки, марки, порошки. Хватало этого, правда, не на долго, и адский круг вертелся по новой, затягивая на самое дно разрушающим водоворотом. Он смотрел в телефон, пытаясь отыскать там нужный номер. Но почему-то именно сейчас, когда эти заветные цифры были так нужны, они затерялись среди всех этих холодных и обезличенных контактов. В его записной книжке было более сотни имён, но ни одного нужного среди них не было. Аватарка с фанатским артом по Хантеру пропала, как и желание досмотреть его когда-то, не оставив после себя и зыбкого следа. Глаза въедались в экран, пока в груди билась тоска. Она хаотично носилась внутри, задевая и без того оголённые нервы, срезая их под корень, словно садовые розы, что шипами впивается в кровь, разливающуюся повсюду алыми реками. Курсед не знал, почему ему хотелось кричать так громко. Он раздирал ногтями глотку, ломал некогда девственную шею. Пытался услышать свой жалкий голос, взывающий к помощи, но ничего. Пусто. Как снаружи, так и внутри. В душе он говорил себе, что это для того, чтобы докричаться до Бога, но на самом деле он пытался докричаться до себя. Но увы, безрезультатно. Мы превращаем свои невысказанные слова в жизненные достижения. Знакомое здание вызывало лишь чувство отвращения. Зачем он пришёл сюда? Потому что это привычка, глупая зависимость и ничего более. Просто он привык приходить сюда, топча тонкие тропки ногами, когда было грустно, пусто или одиноко, когда было весело и душевно, когда было дождливо и солнечно. «Элон» - такая же большая часть его жизни, как школа или мать, смотрящая бразильские сериалы в гостиной. Внутри душило всё - и громкая музыка, в которой тонули чьи-то болезненные стоны, и затхлый воздух, пропитанный потным ядом, спиртом и сигаретами. Пара таблеток, марка, порошок. Возбуждение и мгновенное спокойствие. В голове сосуды пульсировали, наровя вот-вот лопнуть, залив мозг тягучей жидкостью. -А ты всё здесь, - Курсед падает на пол, игнорируя мокрые следы на испачканном кафеле. Он прикладывается головой к стене, медленно вдыхая воздух через нос. Забавно, ему кажется, что он дышит. Дышит здесь, в компании разложившегося героинщика. -А где мне ещё быть? - голос всё такой же скрипучий, но почему-то родной. Роднее, чем отцовский, и мягче, чем мамин. -В месте лучше этого, - парень достаёт измятую пачку сигарет, улыбается слабо - «вредно» ведь это всё. Зажигался щёлкает и слабый дым взмывает вверх, тонкой одинокой змеёй. -Я от него уже зависим, моя кожа питается парами этого места, - дрожащие гнилые пальцы забирают тлеющую сигарету и иссохшие губы обхватывают фильтр, пропуская сквозь загрязнённый организм вполне чистый яд. - Да и все мы от чего-то зависим. Кто-то от крепкого кофе, кто-то от баланса карты. А кто-то, как мы, от веществ. И не важно, что помогает тебе жить хотя бы чуть-чуть, в конце-концов это тебя и убивает. И кофе, и деньги, и наркота. -И люди, - шепчет Курсед, чувствуя, как к горлу подступает едкий ком, а никотин ударяет мозг мелкими молотками. Уж лучше бы его стошнило, чем слезами щекотало изнутри. -И люди.... Они сидят на полу в туалете, слушая приглушённые удары музыки из колонок и чьи-то громкие стоны, передавая одну тлеющую сигарету. Два зависимых человека. Два человека, почти убитых своей зависимостью. -Я дам тебе совет, - говорит мужчина, раскидывая ноги в разные стороны. - Уходи из этого места. Оно тебе не нужно. Ты же явно искал что-то, когда пришёл впервые. И нашёл, верно? Нет больше смысла истязать себя этим гнильём. Иди, доучись, найди работу, жену. Заживи наконец по настоящему. Курсед оказался заложником своих собственных мыслей, которые пугали его. Им было необычайно тесно, они бились друг об друга, сталкивались, ломались, осыпаясь на оголённую коробку черепа, вонзаясь прямо в кровоточащую плоть. Их очень много. Их слишком много. Голова тяжелела с каждой секундой, а тело становилось всё мягче, не способное выдержать весь этот жужжащий улей. И был лишь один способ - он знал лишь один способ заставить голоса замолчать, заткнуться, оставить его в покое, хотя бы на пару минут - утопить их в горючей жидкости, приправляя белым порошком сверху. Это было первое утро, когда Курсед практически ничего не помнил. Тело ломило, а в горле было невероятно сухо, так, что язык почти прилип к нёбу, отлипая с чвакающим звуком. Он лениво смотрит в окно - неожиданно пошёл снег. Очень поздно в этот раз, на календаре красовалось 20 декабря. Совсем рядом раздаётся тихая трель, но и её хватает, чтобы голова закружилась, смывая картинку в мутнеющем водовороте. Как давно он не говорил по телефону, с непривычки глаза немного дольше положенного гипнотизируют зелёную кнопку ответа. И давно у него на звонке стоит эта раздражающая мелодия? -Да, - Курсед слышит, как хрипит после продолжительного сна, и откашливает, стараясь привести его в норму. -Ты спишь? - голос из трубки точно такой же: тихий, отдающий глубоким басом. Курсед готов поспорить, что друг сейчас лежит в кровати, укутавшись одеялом по самый нос, и полузакрытыми глазами пытается рассмотреть погоду за окном. -Спал, - отвечает, падая обратно в ворох подушек, цепляя взгляд за крупные снежные хлопья, рассыпанные по его подоконнику. -Ты решил завязать с этим? - Курсед чувствует, что и сам Рейз не до конца верит этим словам, а говорит их громко, специально, чтобы не дать заднюю в конце. Всё-таки бывших наркоманов не бывает, их ноги, как и тело того героинщика в «Элоне», уж очень плотно привязаны к шатким стенам ночного клуба. -Ага, - парень шмыгает носом, и, видимо, переворачивается, шурша при этом тканью постельного белья. -И с чего вдруг такие мысли? -Понимаешь, я тут понял недавно, что жизнь-то она на этом не заканчивается. Нам в этом году экзамены сдавать, в институт поступать, а мы всё ещё живём так, словно нам по десять лет. Только в десять у нас был шанс что-то исправить, где-то сделать всё по новой, но с каждым днём этот шанс тает, и в конце концов мы просто упадём в эту пропасть, - Рейз делает паузу, а Курсед в это время слышит, как страдальчески бьётся его сердце, отражаясь в ушах ударной волной. Он никак не ожидал, что его друг, товарищ по несчастью, отколется первый. Они же грезили о бесконечности, о дружбе как в дешёвом кино. А теперь Курсед медленно понимал, что оставаясь по разные стороны высокой стены, их контакты в телефонной книжке медленно перетекут из «быстрого набора» в «ой, всё удалить забываю». - Кароче, если проще - то мне надоело. Это всё конечно весело и круто, но я не хочу жить так вечно, понимаешь? Мы же были совсем детьми, сложно будет при таком ритме жизни прожить хотя бы до двадцатой зимы. В голове всплывает мутный образ холодного пола в туалете. «Заживи наконец по настоящему». -Помнишь я говорил про девчонку из переписки? Они приедет ко мне на новогодних, мы решили попробовать пообщаться ближе. -Лера? -Ого, ты запомнил её имя. -Завались, - Курсед смеётся сам с себя, глядя как мокрый снег оседает на окне, полностью заляпывая его белыми комками. - Удачи вам, надеюсь, у вас всё получится. -И тебе удачи, какой бы путь ты не выбрал, - гудки, как отрезвители, прогремели в голове и надпись на экране «Вызов завершён» окончательно его добила. Спустила с небес на землю. Телефон полетел куда-то в бок, а рука так и зависла в воздухе. По щекам медленно побежали холодные слёзы - и когда он успел стать таким сентиментальным? Это рано или поздно должно было случится. Рано или поздно зависимость должна была дать последствия. К обеду, помимо бесчисленных людей, снующих от угла к углу, по дому забродила тоска. Она заглядывала в каждую комнату, проходилась пальцами по книжным полкам и стучала по столам. Несколько раз она заходила и к Курседу, но тот лишь устало смотрел на неё в ответ. Такая же потрепанная, измятая, она уплывала прочь, глухо захлопывая дверь, растекаясь по озябшему от тишины коридору. Меланхолия всенепременно приходит со сгущающимися сумерками, с чернеющей тенью и первым снегом. Кажется, словно всё то хорошее, что произошло под лучами палящего солнца в миг остывало: все чувства, эмоции, воспоминания. Их всех засыпало снегом и позже уносило ручьями в бескрайний простор этого мира, убивая последнюю надежду когда-либо встретиться с ними вновь. -Совсем скоро конец полугодия, - неуверенно начинает отец, поправляя салфетку на коленях, и парень сразу понимает, что сейчас что-то произойдёт. Обычно он заходил издалека лишь тогда, когда не знал, как именно подвести к сообщаемой новости. -Мы до 28 учимся, - Курсед обводит взглядом родителей, что подозрительно улыбаются и переглядываются меж собой. За их спинами кружит кухарка в белом фартуке, расставляя на стол ароматные тарелки. Но особого аппетита у парня не было - его сегодня раздражало всё, включая странное поведение отца и матери. -И как с оценками? - мужчина продолжает пытаться настроить диалог, отвлекаясь лишь на поданное мясо. Курсед кривит лицо - разговоры об успеваемости всегда были табу и глупым клише, которое они успешно избегали все эти годы. Обычно вопросы про учёбу всплывали тогда, когда поговорить было уже не о чем, как избитая форма «мне нужно с тобой поговорить, чтобы закрепить нашу семейную связь». -Потихоньку вроде, - парень вздыхает, утыкаясь носом в скатерть. - Их должны выставить 26, мне только по истории даты пересдать и всё. Остальное норм, вроде как. -А как Кирилл? Он закрыл все свои долги? Курсед замирает, когда мать спрашивает про друга. Что ей сказать? Они знакомы с детства, можно сказать, ей наверняка разобьёт сердце тот факт, что они больше и не друзья как таковые. Их дорожки резко развернулись в разные стороны сегодня утром, прямо в постели и по телефону, как в дешёвом бульварном чтиве. -Кирилл, - парень пытается подобрать нужные слова, чувствуя как ком горечи подкатил к горлу. - Кирилл тоже всё закрыл. Мы вместе ходили химию переписывали. Курсед ловит на себе заинтересованный взгляд родителей, ждущих продолжения. Но продолжения у этой истории нет - они списали тест за пять минут и пошли отдыхать в «Элон», слушая новые найденные Рейзом треки. -Он, кстати, уволился из клуба, - вырывается само по себе. -Ну и слава богу, - мама облегчённо выдыхает. - Я давно знала, что ночной клуб это не место для детей. -А мне нравилось ходить на дискотеки, - смеётся мужчина, игриво подмигивая жене. - Я был молод и энергичен. Видела бы ты мои танцы! Танцы отца сто процентов отличались от тех, что исполняли на душном танцполе. Тела там обычно двигались невпопад музыке, просто дёргаясь от конвульсий до головокружения, словно лишённые сознания марионетки в руках неопытного ребёнка. -Вы явно хотите что-то сказать, - Курсед отодвигает от себя тарелку, всматриваясь в родительские лица. - Говорите. -В общем, - отец слегка мнётся, ища поддержку у женщины рядом. Та нежно берёт его за руку, улыбаясь. - Скоро новый год и мы с твоей мамой хотим съездить отдохнуть. В дом отдыха, всего на три дня. Мы подумали, что тебе с нами будет скучно, ты предпочтёшь старикам компьютер и гулянки. Поэтому, решили, что ты захочешь пригласить кого-нибудь из друзей составить тебе компанию, пока мы отсутствуем. -И раз уж Кирилл теперь не работает по ночам, то вы можете устроить свою, домашнюю вечеринку здесь, - мама воодушевлённо взмахивает рукой и делает показательно строгий жест. -Только ничего не сломайте и не делайте из дома детсад. -Кирилл не сможет, - говорит Курсед, уводя взгляд в сторону кухни, дверь в которую была приоткрыта. - К нему девушка приезжает. Они познакомились пару месяцев назад. Не думаю, что будет хорошей идеей мешать им. -Оу, - лицо женщины было полно разочарования. Она всегда очень переживала насчёт любых неудач и сейчас, видя с какой нескрытой грустью её сын говорит об этом, она не могла не выпустить выдох сочувствия. -Но ничего страшного, я и один найду чем заняться, - Курсед выходит из-за стола, задвигая за собой стул. - Было очень вкусно, спасибо. Приятного вам отдыха. Ступени лестницы быстро летят под ногами, а за спиной ощущается виноватый родительский взгляд.Они здесь не причём, просто настроение и в правду уебанское. Сегодня все решают его покинуть - сначала испарившийся парень по имени Серёжа, с аниме аватаркой в телеграмме, потом Рейз, что внезапно решил взяться за ум перед экзаменами, а сейчас и родители, собирающие сумки в соседней комнате. Ему казалось этого никогда не произойдёт - мир, полностью состоящий из серых панельных плит, домов, собранных из маленьких квадратов, словно кто-то большой играл в незамысловатый тетрис, никогда не изменится. Спальные районы никогда не проснутся, каким бы громким не был будильник. Но вот настал день, когда сосед Вася наконец занёс задолжавший рубль в ларёк и всё в миг испарилось, закончилось, исчезло. Детская панама стала мала, и бутылка воды больше не летит вниз с балкона. Двор, где у каждого алкаша законная прописка, наполнился новым дыханием, вдали послышался шум стройки детского сада, а пустырь с собаками зазеленился, пестря жёлтыми цветами. Единственный товарищ - неизменная сигарета в руке, что недовольно искрится, прожигая белый подоконник. Курсед смотрит в окно - их странный сосед вновь уезжает куда-то в ночь, сразу как гаснут окна в хозяйской спальне. Забавно, даже он сегодня решает уйти. Он ведь тоже зависим, зависим от секса с посторонними женщинами, зависим от семейных обязанностей, зависим от общественного мнения. И его зависимость не победить принудительным лечением или маленькой таблеткой в пакете. Курсед улыбается слабо - а чем он лучше? Он зависим от наркотиков, без которых мир сразу теряет какой-либо цвет, даже безликий белый. Он зависим от эмоций, что больше не появляются, если в горле не шипит таблетка. Он зависим от человека, что Серёжей зовётся, и что пропал недавно, растворившись наконец на языке. Рейз будет счастлив в отношениях, найдёт работу и, скорее всего, переедет к девушке в другой город. А что останется Курседу? Навсегда застыть немой декорацией для всё идущего спектакля. Его роль - тот самый нарк на полу в «Элоне», его цель - быть чекпоинтом для таких же наивных детей, каким был и он. Сигарета дотлела до фильтра, а он не сделал ни одной затяжки. Лишь смиренно вдыхал её горькие пары, которые сейчас казались слаще мёда. «Нет», - Курсед вертит головой в разные стороны. Он - не слепая картонка, он - человек, что дышит и живёт. Дышит и хочет жить. Курсед рывком открывает окно - ночная прохлада бьёт по лицу, царапая раскрасневшиеся щёки. Одинокая белая таблетка летит прямиком в снег, утопая в нем так глубоко, что не достанешь. Курсед точно бросит это всё: и порошки, и таблетки, и марки, и шприцы. Курсед точно его забудет. Отпустит воспоминания и навсегда сотрёт из книжки, как прошедший этап не самой хорошей жизни. Бросаться громкими словами куда проще, чем исполнять их в жизнь. Первый день прошёл воодушевляюще - парень проводил родителей в трёхдневный отпуск, посмотрел какую-то передачу про знакомства по телевизору. Даже поел три раза, не забыв взять в кровать фруктовую тарелку на вечер. Никто из домработников ничего не заподозрил - Курсед был общителен и весел, как и всегда. Лишь руки прятал в карманы бесформенных штанов - те трусили немного больше, чем это полагалось здоровому человеку. Но долг страшен платежом. Со второго начались трудности - ватные ноги два раза роняли ослабшее тело на ковёр, ложка всё никак не могла попасть в рот и всё содержимое наровилось вот-вот отправится обратно в тарелку, в пережёванном виде. Как это обычно происходит? Очень просто. По началу - всего лишь баловство. Пара таблеток, чтобы усилить возбуждение, и вот, лица перед глазами плывут, сердце качает кровь быстрее и жизнь летит, буквально прорываясь сквозь пространство. Потом это входит в привычку, наступает эффект привыкания. Ты уже не можешь радоваться ничему без пары колёс, а обычные эмоции меркнут на фоне ярких и отстранённых фантазий. Всё выходит из под контроля тогда, когда организм начинает сам требовать всадить в себя иглу, да побольше и побыстрее. С этого момента ты уже не хозяин своего разума - теперь ты работаешь на него, находясь в вечном поиске удовлетворителей. А ему всё мало и мало, ему нужно всё больше и больше. Момент отрицания, попытка в сопротивление - ломка - главный страх любого наркомана. Дни ада и агонии, когда приходится расплачиваться за все набранные постепенно грехи одним разом. Наркотик - счастье взятое в долг, и вернуть его нужно с огромными процентами. Тело ломило настолько сильно, что казалось кости лопаются, разлетаясь осколками и вонзаясь в плоть. Та уже давно начала гнить и легко расходилась по невидимым швам. Хотелось кричать, но все слова застревали в горле, пронзая его насквозь, блокируя доступ кислорода к лёгким. Если бы нос мог различать запахи, он бы непременно чуял лишь один - запах гнилой плоти. Яд, что годами вливался в организм, сейчас выходил из него вместе с потом, заливая простыни этой жидкостью. Каждая клетка тела кричала, умоляла ввести в неё хоть капельку возбудителей, чтобы вновь наполнить её жизнью, но Кир лишь сильнее закусывал угол подушки зубами, намереваясь вот-вот сломать их. Как смешна вся эта жизнь - чтобы чувствовать себя живым, тебе приходится медленно себя убивать, а потом это входит в привычку, утреннюю рутину, и сам организм теперь вопит тебе в уши о том, как же сильно он хочет утонуть в бесконечной отраве. Рот тут же наполнился слюной. Он постоянно сглатывал её, но она моментально появлялась всё снова и снова. Вдруг слюна исчезла, во рту стало очень клейко, горло пересохло. Кир попробовал привстать с кровати, чтобы дотянуться до стакана на тумбочке. Встать не получилось... Его то трясло от холода, то становилось до невозможного жарко, и он стал обливаться едким потом. Внезапно, ноги совершенно перестали ему подчиняться. В подколенных впадинах было страшное давление и Курсед боялся, что вены просто не выдержат и порвутся. Он медленно сполз на пол, утопая в чистом ковре, тут же заляпывая его липким ядом, и вытянул ноги. Пытался то напрячь их, то расслабить, но мускулы просто не слушались его и немели. Он совершенно взмок от ледяного пота. Его трясло, он замерзал, и этот пот лил по всему лицу, заливая глаза. Вонял он ужасно - это был вонючий яд, которым полно его тело, выходящий теперь наружу, и парню казалось, что он присутствует при изгнании чертей из самого себя... Язык и горло пересохли до невозможности, рот при этом был полон какой-то горькой слюны. Курсед всё не мог её сглотнуть и зашёлся в кашле, утыкаясь при этом лицом в подушку, что уже была измята во всех местах до невозможного. Чем судорожнее он старался проглотить эту слюну, тем сильнее становился кашель, и вскоре этот кашель уже вообще не прекращался ни на секунду – он не мог дышать. Потом его стошнило. Прямо на чёрный ковёр с высоким ворсом. Из него выходила какая-то белая пена, похожая на мыльный раствор в ведре для уборки. Курсед подумал, что его рвёт прямо как их собаку, если та обожрётся травой. Потом он вспомнил, что никакой собаки у них никогда не было... Кашель и рвота не прекращались. В носу стоял этот смердящий аромат - аромат фантомной боли, колющей повсюду, нереальной, но такой явственной. Курсед понимал, что сосуд, некогда служившим ему телом, идёт трещинами, как очки, разбиваясь внутрь, вонзаясь в и без того кровоточащую плоть. И он ничего не мог с этим сделать. Лежа на ковре, в перерывах между приступами рвоты, парень устало водил глазами по потолку. Те пару раз закрывались, и сердце тут же пронзал укол страха: а сможет ли он открыть их вновь? И тогда Курсед распахивал их, судорожно дыша. Потолок в его комнате ему не нравился - на нём по бокам была странная лепнина, да и сам он не был ровным, весь исходясь странными полосками. В его квартире точно такого не будет - только ровный белый лист с лампой по середине. А лучше с одной в центре и парочкой по бокам, чтобы можно было читать или смотреть телевизор. А пол точно должен быть паркетом, Курседу нравилось скользить по лакированным доскам в гостиной. Хотя на кухне очень хорошо смотрелась бы массивная чёрная плитка. Он бы обязательно установил каменную раковину и большой фильтр для воды. Неплохо было бы иметь посудомойку, встроенную в один из шкафов. Он впервые задумался о будущем. О том, где хочет жить, что хочет есть и где работать. О том, что машина должна быть точно быстрая, и неплохо было бы завести собаку. Он бы гулял с ней по утрам, когда весь город ещё спит, слушал бы его сопение и встречал рассвет, проходясь по пустырям и глухим дворам. А ещё кошку, маленького котёнка, чтобы спал, прижавшись к груди, сонно мурча в самое ухо. Ему бы это точно понравилось, а пока, горло нещадно терзалось, и белая пена вновь полезла наружу. К двум часам его организм был настолько вымотан, что даже дышать удавалось с трудом. Опираясь на все предметы, что были расставлены в комнате, Курсед добрался до окна. Дрожащие пальцы зацепили ручку, резко дёргая её. В комнату тут же проник пробивающий до костей воздух, унося на улицу все вышедшие с потом пары. Кислород отрезвляюще пробежался по мокрой спине, отправляя табун мурашек. Курседу было всё равно на мороз, тянущийся с морозной ночи - он устало свалился на кровать, укрываясь лишь тонкой простынкой, и мгновенно провалился в сон, чувствуя, как голова наливается свинцом и тяжелеет. Впервые за долгие годы он ложился спать с таким грузом в душе. Впервые за долгие годы он ложился спать чистым. Первое утро его новой жизни ему не нравилось. Голова продолжала болеть, а холод от окна заморозил вечно текущий нос до красного состояния. Курсед отстранённо посмотрел на заляпанный ковёр, рвота на котором застыла противной коркой. Это всё, что осталось от его прежнего - лишь позорное белое пятно на ковре и мокрая насквозь футболка. Пустой желудок упрямо гудел, заставляя парня быстрее перебирать ногами до ванной. Нельзя было спускаться в таком виде, да и устранить следы непростой ночи нужно было как можно скорее. Горячая вода приятно бежала по телу, струясь по нему и смывая весь тот ядовитый пот. Им наполнилась вся ванна и теперь Курсед мог различить его запах - запах почти четырёх лет его медленного убийства. Запах, с нотками сырой земли и привкусом материнских слёз. Склизкая вода ускользала в слив - он выдавил побольше геля для душа на жёсткую мочалку. Курсед ел всё подряд - начиная с фруктовой нарезки, заканчивая пшеничной кашей. Ему казалось, что он вообще никогда в жизни не ел, и его желудок был бездонным мешком для всей пищи планеты. Кухарка лишь разводила руками - откуда в мальчике столько звериного голода. А мальчик лишь улыбался в ответ - впервые за четыре года он по-настоящему ест. Мамин сад в сгущающихся тучах выглядит угрюмо - прямо как её глаза, когда она смотрит вечерние новости. Тяжёлые снежные шапки покрыли широкие еловые лапы, опуская их ниже, почти приминая к земле, точно такой же, закатанной в белый ковёр. Курсед вдыхает полной грудью холодный декабрьский воздух - тот немного жжёт нос изнутри, заставляя глаза слезиться, пронизывает лёгкие, наполняя все альвеолы живительным кислородом. Это так необычно - чувствовать, как острый воздух прорезает горло, как слабый ветер покалывает щёки и пальцы, покрывая их морозной корочкой. Курсед кутается в куртку - горячее дыхание создаёт клубы беспросветного пара, туманящего взгляд. Он садится на большую садовую качель, стряхивая с неё налетевший покрывалом снег, что холодит спину, оставляя сырые пятна на домашних штанах. Тошнота осталась далеко позади, там, в тусклом свете настольной лампы и давящей на уши тишины стен. Он улыбается, закидывая голову вверх - он наконец счастлив: этот холод так чист, так чиста эта ночь, и на секунду ему кажется, что и сам он - лишь поток ледяного воздуха, что гонит бедные снежинки, утягивая их в водоворот. Не иметь ни крови, ни плоти, ни лимфы - в эту секунду кажется даром свыше - и течь по этому длинному каналу навстречу бесконечности. В момент на него навалилась усталость. Она словно снег окутала его с ног до головы, заставляя тело растекаться по качели, медленно неметь. Голова грозила отломиться от шеи. Глаза не хотели ни на что смотреть, но внезапный скрип калитки заставил их лениво распахнуться. -Явился, - бросает Курсед язвительно, сильнее утопая в широкой качели. В его словах - яд, в его груди - трепет. Одного взгляда на это чёртово светлое пальто хватило, чтобы все оградительные мысли дали трещину. Помогите, кажется дамбу прорвало! Да только на помощь никто не придёт, ведь сам Курсед желает этого до дрожи. Акума садится рядом, приминая собой уже налетевший снег. Молчит, смотря себе под ноги, но в воздухе всё в миг меняется, словно кто-то наконец открыл форточку в душном автобусе, и прохлада потрепала горячие головы. Вот только сидят они на улице, а вокруг царствует зима - но в сердце до сих пор бушует нарастающий сентябрь, покрывает блеклым золотом изношенные вены и горит угасающим пламенем умирающего Солнца. «Как забавно», - Курсед невесомо прыскает от смеха, кутаясь в тёплую куртку. - «Стоило этому придурку вновь объявиться, как всё кажется таким ничтожным, будто и не существует вообще». Снег мерно ложится на город, как просыпанный сахар в кружку, закручиваясь в невесомых вихрях. -Я не знаю, что это за чувство, - прерывает молчание Курсед, пиная воздушную пену под ногами. - Но я как будто нашёл того самого человека, - тянет улыбку, пропитанную грустным блеском. Она более не смердит ядом и в глазах нет того неестественного, искусственного блеска угасающей под ним жизни. Словно большую куклу в магазине, так и не проданную за столько лет, достали из коробки, выставили на яркую витрину, и она ловит мягкие прикосновения, наконец найдя своих покупателей. - И цель в жизни поставил. Пусть и с коррективами. -У меня брат умер, - голос Акумы растворяется в вечерней тишине, заставляя сердце Курседа замереть. - Героин. Передоз. Перед глазами все плывёт, кто-то точно выключил свет. -Мы не были особо близки, виделись последний раз лет в пять. Забавно, я видел его лишь на его день рожденье и вот теперь, лежащего в гробу. Мне было всё равно по большому счёту, но это всё равно неожиданно. Я выпал из соц сетей, а когда увидел твои сообщения всё не решался написать. Я вспомнил тебя, прямо тогда, когда катафалк приехал на место похорон. Мне вдруг стало так страшно, что на секунду я увидел там твоё лицо, - голос всё шёл на понижение, а глаза неотрывно поглощали каждый миллиметр краснеющего от мороза лица Курседа. Он ощущал это, как по щекам проходит покалывание и скулы сводит и чувствовал напряжение, передаваемое ему через плотно сжатую ладонь. - Мне вдруг стало так страшно, страшно что и ты тоже... Ты тоже... Будешь там... Мозг впервые принял на себя столько информации. Её бы вводить постепенно, внутривенно желательно и с хлопком. Но парень был не знаток в таких делах и высыпал всю дозу за раз, не давая и шанса убежать от передоза. -Просто пообещай мне, - голос дрожал, переходя на немой шёпот, и он сильнее сжимал чужую ладонь в своей. Да, у Курседа точно передоз. Хорошо, что дом совсем рядом, не придётся лежать головой на сыром асфальте в надежде, что тебя когда-нибудь найдут. Серёжа - золотой, во всех смыслах. Да, у Курседа точно передоз. И вещество сидит прямо перед ним. Холодные балки качели заставляют ноги неметь, а ветер нещадно треплет волосы и тонкую куртку. Сейчас бы бросить всё, хлопнуть входной дверью, да так, как это делает отец после тяжёлой недели, оказаться в тёплой кровати с таблеточкой мандракса за щекой. Но Курсед смотрит прямо в глаза, по кусочкам собирая все мысли обратно, и дёргается вперёд, со всей оставшейся силой потянув Акуму на себя. Поцелуй получился мокрым - не потому что их охватила страсть и голову вскружило от нехватки кислорода, а потому, что по замёрзшим щекам Курседа текли солёные дорожки, совсем не похожие на те, что обычно остаются на краю кредиткой карточки Кусакабе. Это была жидкость души, что капля за каплей выбивалась наружу. Это был его первый чистый поцелуй. Это было его обещание. -Уже поздно, - шепчет Курсед не отводя взгляда от парня напротив. - Можешь остаться на ночь. Если конечно хочешь. У меня все уехали из города, я один получается. Акума ничего не говорит, лишь улыбается уголками губ и кивает, сбрасывая с себя налетевший снег. Район окутала тишина, поглощая любые звуки. Казалось, все замерли, вновь войдя в привычный спокойный, размеренный ритм. Где-то в детских шелестели книжки, на кухне стучали кружки, а в гостиных вели свои пустые диалоги ведущие вечерних новостей. И только двое ребят, укрытых одним пледом на двоих, следили за всем этим из окна второго этажа, прислушиваясь к каждому шороху этого ночного города.

***

Волосы Акумы неприятно лезли в лицо, щекоча щёки и нос. Курсед даже чихнул несколько раз, прежде чем вымучено пригладил растрёпанные пряди. -И найдя вот эту «фи», мы сможем искать всё остальное. Тут одна формула, ничего сложного, - садится прямо, расправляя затёкшие плечи. Он заглядывает в лицо парня, пытаясь понять, о чём тот думал все эти пол часа интереснейших рассуждений. - Ты запомнил хоть что-то? -Честно, я перестал понимать что-то ещё в классе пятом. -Физика появляется только в восьмом. -Я не понял её заранее. -Как тебя вообще переводили каждый год с такими знаниями? Разве в лицеях всё не серьёзнее? Курсед задумывается, вспоминая строгое лицо директрисы и её тонкие очки на носу. Сквозь них очень смешно сверкали маленькие глазки, когда они с Рейзом перемахивали через забор, убегая с четвёртого урока. -Может и строже, я не знаю. Главно просто пиздеть по-больше, и зачёты сдавать вовремя. А так, всем всё равно, наверно. Главное, что они деньги получают, а остальное это не так важно. -И как ты будешь экзамены сдавать с таким настроем? Курсед пожимает плечами, чем вызывает вздох усталости. До экзаменов остаётся почти месяц, но парень открывал учебники в последний раз в классе пятом, как раз перед приходом Кирилла. Потом как-то времени не было, да и желания тоже. И вот теперь они занимаются этой странной физикой по несколько часов в день, обложившись тетрадками Акумы, потому что у Курседа просто напросто своих не было. -Знаешь, а я до сих пор зависим, - Курсед нависает над парнем, заглядывая прямо в глаза, замечая, как там, на дне зелёного каньёна, формируется ком переживания и смятения. - Зависим от самого сильного наркотика в мире, - проговаривает это тихо, чтобы слышало только чужое сердце, выпуская слова прямиком в самое ухо, горячим дыханием обжигая его кожу. - То-бой. -Придурок, - Акума мгновенно покрывается мурашками и отталкивает парня, упираясь рукой ему в грудь. - У меня чуть сердце не остановилось. Где ты это вычитал, в «Сумерках»? -Из какой-то книги, забытой мамой на чердаке, - Курсед смеётся, замечая, как краснеет бледное лицо друга и валится рядом, прижимаясь головой к чужому плечу. - А по-моему звучит отлично. На правду не обижаются, Серёжа Акумов. Они смотрят в потолок, глазами наматывая круги по ребристой поверхности. Всё-таки они сидят за учебниками достаточно долго и напряжение в лобной доли начинало неприятно припекать. Из коридора слышались тихие шаги и чьи-то смазанные голоса - дом явно жил своей, отдельно от их комнаты, жизнью. -Как думаешь, что сейчас там происходит? - спрашивает Акума, нервно перебирая чужие длинные пальцы на руках. Он проводит от кончика указательного прямиком до ладони, ведёт дальше, проходясь по тонкой коже запястья, специально избегая буроватой точки на сгибе локтя. -Не знаю, я слышал, что всё осталось по старому. Ничего не изменится от нашего ухода, на наше место сразу придут четверо таких же ребят, - говорит Курсед, тут же вспоминая, как директриса всегда грозится взять вместо него пятерых школьников, мечтающих попасть в её лицей. -Не скучаешь по ним? -Может слегка. И не по ним, а по тому вечеру, когда встретил там тебя, - улыбается, замечая смущённые пятна на острых скулах, и зарывается носом в мягкие волосы - его лицо сейчас совершенно такое же. Тёплое прикосновение губ плавило кожу под ними, словно масло нанесённое на утренний тост. Тело тут же подало реакцию и забилось мелкой дрожью, вынуждая парня вжаться в подушку сильнее, запрокидывая голову назад. -Что ты там делал, кстати? - Курсед неожиданно поднимает взгляд, отрываясь от бледной кожи, и ловит блестящие туманом глаза, что тут же метаться начинают в поисках спасательного буйка. - Я говорил, что ты не похож на человека, посещающего подобные места? Но Акума упорно игнорировал вопросы, цепляя дрожащими пальцами ткань измятой простыни. -Ты сбежал туда от проблем? - смотрит пристально, цепляя каждый взмах ресниц. Он лишь предполагает, истинную причину назвать сложно - в «Элон» людей приводят разные дороги: и поиск развлечений, и друзья, и скука. Но какими бы жизнями не жили все эти безликие силуэты, всех их так и манит это чёртово здание в тупике Новосадовой. «Все дороги ведут на Новосодовую, и сходятся в «Элоне». -Ага, - Акума дышит чуть громче положенного, разбивая тишину комнаты и приковывая к себе излишнее внимание. Курсед на это кривится - обычно люди, бегущие от чего-то в «Элон» пропадают там навсегда. В голове сразу всплывают картины того разложившегося героинщика в туалете в подвале, и парень слегка вздрагивает, представляя, как его тело прибило к трухлявым стенам волна домашних проблем. -А почему не пришёл ещё раз? Таких людей обычно затягивает. -Я побоялся. -Чего? -Обрести ещё большие проблемы, - пальцы заправляют выбившиеся цветные пряди за уши, приковывая внимание обеспокоенных глаз. -Я сейчас не про эти твои штучки, - Акума ударил Курседа по носу, и тот сморщился, будто съел самую кислую сливу с тарелки. - Я про тебя самого. Я побоялся, что захочу подружиться с тобой, не брезгуя никакими способами. Они оба вспомнили день, когда разделили одну таблетку на двоих, сидя на холодном бетоне забытой квартиры. Тот день, когда всего одна несчастная таблетка стёрла между ними те зыбкие границы, что существуют между людьми. Таблетка, чуть не сжёгшая все мосты, без права на восстановление, заставляя падать, падать глубоко в темнеющую пропасть. -Мальчики, - неожиданно раздался голос матери, и парни застыли, находясь в миллиметре друг от друга. От тотального провала их отделяла только деревянная дверь, и если она откроется, весь их внутренний мир упорхнёт в холодный коридор, теряясь на втором этаже. -Да, мам, сейчас, - кричит Курсед и сбрасывает себя на пол, на ощупь доставая из-за спины первую попавшуюся тетрадь. Акума прыгает за ним, стараясь приложить растрепавшиеся волосы и ладонями проводит по алеющим щекам - рассыпной румянец уже потянулся вереницей по тонкой шее, наверняка осев на острых ключицах. -Всё ещё учитесь? - женщина заходит в комнату, совершенно не обращая внимание на скомканный плед на кровати и искусственно раскиданные по полу тетрадки. -Ага, - Курсед поднимает на неё взгляд, строя максимально усталое лицо. Учёба всегда утомляла его сильнее любой православной лекции по странным каналам в перерывах между мультиками. И это работает - женщина лишь понимающе качает головой, аккуратно проходя в центр, переступая через весь учебный материал. -Сделайте хоть перерыв, у вас уже все лица красные от духоты, - мама открывает окно, впуская в комнату немую прохладу и пение одинокого соловья в саду. - Там в столовой чай сейчас остынет, я попросила подать к нему слоёный торт. Но у нас есть и несладкие закуски. Серёжа, что ты любишь больше? -Я? - парень неуверенно смотрит на маму друга, краем глаза замечая, что смех волнами накатывает на Курседа. Тот специально отворачивает лицо вниз, скрывая улыбку за ниспадающими прядями. - Мне без разницы, если честно. -Мы будем торт, - слова вымучено вылетают из рта, сдавленные подступившим к горлу весельем. Растерянный вид Акумы, не знающего куда себя деть, почему-то казался невероятно забавным. Казалось, если бы мама зашла немного раньше, застав ту странную картину, то он сто процентов провалился бы на месте, буквально сгорая от стыда намного сильнее самого Курседа. Он бы не удивился, если бы парень действительно нашёл бы способ растворится в воздухе за пару секунд. -Хорошо, - женщина улыбается мягко, прикрывая за собой дверь, а Акума бьёт Курседа ладонью по спине, всё сильнее покрываясь румянцем. Парни смеялись, смотря друг другу прямо в глаза. У них взъерошенные волосы, клочками стоящие в разные стороны, и неестественно блестящие лбы. На щеках распускаются бутоны ярких красок, а пальцы спасательно переплетаются вместе, спадая на открытые тетради. -Да, мама права, нам нужен перерыв! Акума дёргает бровями, слегка качая головой: -Мы так никогда не закончим. -Оно и к лучшему! - Курсед невесомо клюёт губами в тёплую щёку и вскакивает, разминая затёкшие ноги. - Пааап, пусти нас смотреть телевизор! Постепенно сумерки сгущались над небольшим посёлком, окутывая темнотой тоненькие улочки. Забытые учебники валялись где-то на втором этаже, а две совершенно спокойные головы выпускали сонный пар, прижавшись друг к другу.