А море носит все — корабль, челнок, ладью… Шекспир, Сонеты У моря иногда хороший характер, иногда плохой, и невозможно понять, почему. Но если любишь море, это не имеет значения… Туве Янсен
Она никогда не убивала прежде. Приходило время, она протягивала руку — и олвар засыпали, коснувшись её пальцев. Отрывались от стеблей, крошились и распадались. Подхваченные течением или ловкими рыбёшками, становились мягким илом, уютным ложем, даруя жизнь другим. Кэлвар уходили по-разному. И мирно, и нет — в борьбе, спасаясь и нападая, борясь и поедая друг друга. Но такова судьба бессловесных тварей — уходить, уступая своё место. Их она любила и жалела, старалась дать новую жизнь поскорее самой маленькой прозрачной медузе. Но эрухини… Их смерть была неправильной. Она — как вырванный кусок из воплощённого тела. Но разве можно вырвать сердце у Валиэ?! У эльдар получилось порвать в клочья. Она ведь сначала не поняла. Просто ярость разнеслась толчком, ударило эхом и отзвуком смертного страха — и в её прозрачных волосах, что пронизывали все воды мира, начала расплываться кровь. Такая тёплая в прохладных волнах, она пахла ржавчиной. Её тэлери умирали под мятущимся огнём факелов. Те, чьи песни заворожили её — её, Валиэ! ту, что пела при создании Арды! Те, чьи детские следы на белом песке Лебяжьей гавани она, играя, стирала прибоем, наперегонки, под радостный смех. Те, кому она открывала потаённые сокровища глубин, от роскошного багрянца порфиры и до подводных лугов морского льна, такого зелёного, который невозможен на земле. Те, для кого она, забавляясь, создала морских коньков, морских звёзд и даже морских ежей, расцвечивая своё царство. Те, кого она научила нырять и добывать драгоценный жемчуг, чтобы украсить дома и одежду, вдеть серьгой в ухо или подарить любимой под мерцание звёзд в небе и сияние искрящихся водорослей на кромке прибоя… Умирали. Страх, ярость, гнев, ненависть, боль — они ударили её сильней, чем самый большой ужас прошлого, когда по злой воле отступившего брата ломались очертания морей и материков. Тогда ломалось спетое ею, а сейчас — мыслящее, говорящее и живое. Становилось неживым. Вода, жадная, непохожая на себя, врывается в открытый в крике рот, заливает, заполняет лёгкие — и не вздохнуть, не подняться. Мутнеет взгляд, волна ударяет за волной, уволакивая пока живое тело на глубину — этот тэлеро ещё не понял, что произошло, ещё не услышал зова Намо Мандоса, он верит, что жив. Сгибается, схватившись за вспоротый живот, другой — тщетно. Его она узнаёт, он поднимал на своём корабле флаг с парой юрких дельфинов и любил приносить жене не жемчуг, а сияющие кусочки перламутра. Миг — и тот, кто поднимал флаг с дельфинами, разбивает спиной воду и идёт на дно. Падает с борта ещё один. Голова его размозжена ударом весла, а меч в его руке слишком тяжел, он вырывается из руки и первым падает на дно. На него ложится и эльда — его пальцы шевелятся мягко, как лепестки актинии. Это нолдо, но она это не понимает, просто — ещё один. И ещё. И ещё. Что-то ломается в ней, что-то очень важное, в самой глубине самых глубоких вод, куда нет хода ни рыбам, ни водорослям, ничему живому. Что-то ломается — и она начинает плакать. И каждая слеза раскатом несется на осквернённый берег, где те, что живы, неумелыми руками снаряжают чужие корабли. На небе — ни облачка. Сияют звёзды, как сияли до рождения Древ и как теперь сияют после их гибели, а небывалый шторм топит корабли и топит эльдар. И тех, кто убивал, и тех, кто в жизни не брал в руки оружие. Гигантские волны вздымаются горами, сталкиваются, крушат хрупкое дерево, утаскивают эрухини в чёрную муть. Пусть! Пусть! Заслужили! Все и каждый! И живое становится неживым. Падает в глубину, отчаянно ища и не находя опоры. Рыбам, ярким и юрким рыбам всё равно, чьи кости обгладывать… Пусть! Пусть глодают! Пусть раздирают! Всё тлен, всё прах!.. Сильные руки обхватили её за плечи, рванули, прижали. Мелькнули светлые, как пена прибоя, волосы. Взгляд — глаза в глаза, в её синие как бриз — его штормовыми, тёмными. Валар не нужны слова. Иногда совсем не нужны. А уж тому, чьи шторма однажды чуть не погубили всё живое в Арде, тому, кто был прощён потому, что был любим, — ему слова не нужны тем более.***
Уинен рыдала на груди мужа, а чёрное море под страшным и пронзительно звёздным небом успокаивалось. Корабли нолдор шли на восток.