Немею

Или клонить, или склоняться, И выходить вновь из комнаты. Передвигаясь только в танце, Щуриться в лампы до слепоты.

      Шум зелёной ветки московского метро так страшно давит на уши, что только эирподсы и спасают с бесценной функцией шумоподавления. Проезжая станцию «Белорусская» в сердце что-то ёкает, отдавая теплом внутри и чувством, что есть что-то в жизни незаменимое. Пальцы быстро находят в приложении с музыкой плейлист с группой Nizkiz и включают всё вперемешку. И сто́ит родному мелодичному языку коснуться барабанных перепонок, толстовка на парне тут же превращается в байку, выдвижной ящик в шуфлядку, водолазка в гольф, а так горячо любимый друг Артём Гаус не занудствует в их общем чате, а по-родному гундосит. Пацаны скидывают в чат фотки с последнего концерта в Питере, с такой любовью сделанные преданной фанаткой, и Макс всё-таки открывает фотки, хоть ему совсем скоро выходить, и начинает их быстро листать одну за одной. И на очередной фотографии, где они с Шевелевым разыгрывают какую-то глупую миниатюру, Макс ловит себя на мысли, что его снова накрывает.       Накрывает с головой. И не сказать, что это какое-то определённое чувство. Не любовь, не страх, не паника, не привязанность, не восхищение, не грусть. Ничего из этого. И всё сразу. Такого урагана никто внутри Зайца не вызывал. А это всего лишь фотка, где они всего лишь с Шевелевым смотрят друг на друга. Максу даже кажется, что любому дураку видно его щенячий взгляд, стоит только в поле зрения зайти Серёже. Макс уже давно заметил за собой эти эмоциональные всплески в радиусе взаимодействия с Шевелевым, но по прежнему не знал, что с этим добром, подаренным его сердцем, делать. Иной раз хотелось наплевать на всё, поддаться, позволить себе больше, хотя бы лишнюю улыбочку или касание. Хотя так посмотреть, в касаниях он как будто бы себя не сдерживал. То стукнет коленкой, то руки на плечи положит, то лишний раз дёрнет за руку, чтобы привлечь внимание. А на самом деле хочется ещё больше, чтобы не на секунду, не на минуту, а на всю жизнь. А потом хочется вообще держаться ледяной глыбой, чтобы никто не знал, не видел, чтобы чувства все прошли, как боль в горле после ингалипта в смеси с пропосолом, чтобы дышать можно было полной грудью каждую секунду, а не только, когда Серёжа смотрит на него так. Каждый раз как у Шекспира «Быть или не быть», только «Клонить или склоняться» под натиском собственных чувств. Возможно было бы проще просто не видеть его вообще. Сидеть себе в своей комнате, слушать птиц на балконе, когда очередной раз приспичит покурить, а потом снова кутаться в плед перед экраном ноутбука с недописанным стендапом. Но он всё равно выходит, едет на работу, сидит с ним в офисе, идёт на репетицию, шутит, делает вид, что внутри его не разрывает. Но больше всего Заяц боится сцены. Особенно концертов. Там никаким самоконтролем и не пахнет. Адреналин как ударит в голову — Максим Игоревич Загайский снимает свои полномочия и уходит в закат. На сцене с Шевелевым легко, будто они танцуют с ним давно выученный вальс на школьном выпускном, и Макс отпускает разум, давая ему вести, а себе просто действовать как по привычке. Правда, сладкая сказка всегда заканчивается, стоит софитам в последний раз ослепить и отпустить команду со сцены. В пустую голову возвращаются мысли, и Заяц начинает думать, не был ли он слишком откровенным в этот раз.       А потом он поднимает глаза, отрываясь от экрана телефона и понимает, что проехал свою станцию. Опять.

Ты говоришь, и я немею, Мол, это сложно, а мы просты. Я не могу, я не умею быть таким как ты.

      Заяц опоздал в офис по совершенно нелепой причине: Джимми опять пытался обрюхатить все маломальские мягкие вещи в доме, так что его пришлось выгуливать второй раз. Впрочем, сравниться по опозданиям с Матвиенко ему всё равно не получится. Горох шутит, что Макс пропустил всё самое важное, на что тот лишь отмахивается, скидывает свой портфель куда-то в угол и плюхается на диван, слушая как Гаус рассуждает над очередным проектом. В кабинет через пару минут вваливается Шевелев, отсутствие которого Заяц даже и не заметил сразу, будучи взвинченным из-за опоздания. Хотя кого он обманывает, первого, кого он ищет в кабинете — Серёжа, и ему стоит каждый раз больших усилий не спрашивать, где он. Сергей здоровается с Максом за руку и присаживается к нему на диван. И Зайца приятно греет эта мысль, хотя здравая часть мозга орёт, что к Максиму это никакого отношения не имеет, диван правда самое удобное место в офисе. Гаус заканчивает свой монолог и предлагает сходить в столовку за кофе, на что Горох с удовольствием соглашается. Максим отказывается, в оправдание пробубнив несусветную чушь про кучу работы, а Шевелев просит принести ему что-нибудь, потому что ему впадлу идти.       — Максон, — легко, будто ничего не происходит, Сергей поворачивается к Зайцу, стоит ребятам выйти. Хотя в его понимании и не происходит ничего, ведь так? — Ты в последнее время как не от мира сего. Произошло что-то?       — Да знаешь, — не думая ляпает Макс, а после прикусывает кончик языка. Замолкает, потому что невыносимо смотреть на такого Серёжу и молчать. Но не выдавать же сейчас сопливое признание в своей влюблённости. — Просто в отпуск уже очень хочется, всё в порядке, — медленно тянет он, будто от длины его слов зависит, поверит ему Шевелев или нет. — Сложно всё как-то.       — Да ладно тебе, — он треплет его по плечу и улыбается так широко, будто ослепить хочет, и у Макса точно бы подогнулись коленки, если бы он не сидел. — Жизнь вообще сложная штука, но вместе проще. Так что, если что — всегда обращайся.       У Серёжи вообще всё просто, походу. Максу кажется, что ему дай самый мудрёный числовой ряд с интегралами и векторными дифференциалами, а вместо чисел только буквы и всё это под корнем, ему тоже просто будет. И как бы он хотел, чтобы ему было так же просто. Чтобы сердце не крошилось в щепки от взглядов и мимолётных касаний, чтобы мозг не плыл, чтобы не нужно было каждый день себя пересиливать. Не любить Серёжу так, как он не любит Макса.

Но мне так проще, видимо, Искать и гореть в два сердца выжженных тобою

      И казалось бы, пора уже отпустить, простить, забыть, унять боль щемящую в груди. Он ведь пытался. И встречался с кем-то, спал, гулял до утра в клубах, знакомился, мотался по стендапам до ночи, донимал Гороха чуть ли не каждый вечер, чтобы тот составил ему компанию в прогулке. Ничего не помогало от слова совсем. Потому что каждый раз, когда Сергей появлялся в его поле зрения, Макс приходил к выводу, что смысл жизни всё-таки есть и заключается он в созерцании прекрасного. И как ему подсказывало его сердце, самое прекрасное в этой жизни — это Сергей Шевелев. Жизнь с ним в одной квартире была самым счастливым и самым мучительным периодом жизни. С одной стороны, бесконечные возможности наблюдать самого простого, домашнего Серёжу, не скованного рабочими обязательствами или сценой, а такого же человечного, уставшего, иногда грустного, иногда весёлого и активного. Взаимодействовать с ним, завтракать вместе, гонять в магаз и даже готовить драники. Как будто они настоящая пара. И очень больно, что это всего лишь как будто бы. И в один из вечеров, мучаясь от счастья и сгорая от боли, Заяц понял, что ему просто так проще. Проще мучиться рядом с ним, чем мучиться без него, лишь бы только самому Серёже своей любовной драмой не навредить.

Чайник кипит, солнце садится, Медленно пятится в горизонт Те, кто могли с нами напиться Выстроят стены, наоборот.

      Они вчетвером собрались на небольшой съёмной квартире где-то в Минске. Случайно получилось, что приехали в город, наполненный морем воспоминаний и решили, почему бы не потусить хорошенько. Пицца, пара литров пива в одно лицо (а если будет мало, кругляк под боком, благо в Беларуси алкоголь можно купить вне зависимости от времени суток), рейв с максового телефона в портативной колонке и много смеха. Началось всё по классике, обсуждали работу, концерты, потом плавно скатились к началу их совместной творческой деятельности. Как выступали на Купаловской в НХЦ, прямо напротив администрации президента, где шутили такие шутки, что лучше бы от здания через дорогу быть подальше, как после репетиций поздно ночью стояли по 20 минут в метро и ждали своего поезда, как ходили в Станд Ап Камеди Холл возле Песочницы выступать и смотреть выступления… Воспоминания такие уютные и тёплые, как будто бы даже жить тогда было проще и дышать легче. Возможно, потому что всё было до протестов, а возможно потому что все тревоги того времени постепенно стёрлись из памяти. Очередную забавную историю про живые концерты на Немиге у Дворца спорта прервал звук вскипевшего чайника. Казалось бы, кто будет пиво чаем запивать, но тут же встрял Шевелев, что ему очень хочется зелёного чая, потому что хоть Аливария Десятка на вкус как Родина, её кислоту он больше переносить не в состоянии. Ребята лишь пожали плечами, предлагая просто зайти в магазин за нормальным пивом. Отказываться никто не стал, всё-таки, классика классикой, но себя любить тоже надо.       — Мы с Тёмычем сгоняем, вы пока пиццу разогрейте, а то остыла вся, — Горох подхватил ветровку и за плечо поднял за собой недоумевающего Гауса, после чего легко подмигнул Максу. Точно понял всё, чертяга, вот и сваливает тактично.       — Лады, — легко, без задних мыслей, соглашается Шевелев, пока Заяц на автомате собирает все остатки пиццы в одну коробку.       И вот они снова вдвоём наедине. После того, как они разъехались, Макс словил себя на мысли, что совсем разучился говорить с Сергеем так, будто ничего не происходит. Наверное, потому что он зависимый, и раньше у него была постоянная доза наркотика Сергея Шевелева, а потом ему резко перекрыли доступ и уже ни один барыга не достанет ему немного кайфа. Всё самостоятельно, Максим, взрослая жизнь она такая.       — Пойдём, покурим, — предлагает Заяц, когда пицца была успешно переложена в тарелку и оставлена в микроволновке. — На закат посмотрим.       — Давай, — и снова эта улыбка. Как будто только и ждёт, чтобы посиять ей перед Зайцем, но последний держится как стойкий оловянный солдатик, чтобы не треснуть. — Стрельнешь?       — Спрашиваешь, — фыркает Макс, закрывая за Серёжей пластиковую балконную дверь. — Держи.       Он протягивает одну сигарету винстона компакт с капсулой Серёже, достаёт себе одну и прикуривает им обоим. Шевелев обычно если и курит, то одноразки, а обычные сигареты только если выпьет. А на утро всегда жалуется, что его мутит. А мама ведь предупреждала, что не надо курить, когда пьёшь — хуже будет. Какое-то время они молча затягиваются, смотря как огненный круг плавно опускается меж крыш домов и совсем прячется за верхушками леса за МКАДом. Поистине красивое зрелище. Приятный красно-оранжевый свет разливается по мягким облакам, окна в домах блестят и на мгновение может даже показаться, что мир замер.       — Знаешь, — вместе с дымом, негромко выдыхает Серёжа, — я иногда очень тоскую по Минску. Мы здесь были как-то ближе.       Макс готов задохнуться сигаретным дымом от этой фразы. Неужели Шевелев может испытывать хоть что-то большее, чем дружеское уважение? Ему правда не хватает их общения? Ему не хватает его, Макса?       — Думаешь? — наконец берёт себя в руки Заяц. — Мы всё-таки жили вместе, да и на работе тусим постоянно.       — Это не то, хотя по началу казалось, будто ничего не изменилось, — качает головой Сергей и неотрывно смотрит вдаль. — Москва быстрая, суетится, бегает, ты словно один в огромной толпе людей. А здесь мы все друг за друга держались, понимаешь? Плыли куда наметили и не давали друг другу утонуть, а после переезда забот стало в миллион раз больше. Наверное, если бы не общий проект, виделись бы раз в полгода, обсуждали работу и разъезжались. Даже сейчас, посмотри, мы редко вместе отдыхаем. У Гороха с Гаусом дела вечно какие-то, у нас с тобой тоже, даже не напиться толком вместе как в старые добрые. Не знаю, будто отдалились мы все, что ли…

Не говоришь, и я не смею Лестница, крыша, луной застыть. Я не могу. Я не уверен, что хочу как ты.

      Серёжа затихает, снова затягиваясь и выдыхая сизый дым в окно, который тут же в лучах заходящего солнца окрашивается в тёплые оттенки, как и облака на небе. Макс молчит, боясь спугнуть момент. Он до чёртиков согласен с Шевелевым, настолько, что променял бы всё на свете, чтобы стать ближе, как раньше. Но сказать вслух отчего-то не решается, наверное от того, что оба и так всё понимают. Они докуривают, затянувшуюся тишину смахивают разборками с микроволновкой и вот к приходу парней из магазина, оба снова улыбаются, ставя на стол горячую пиццу. Они ещё болтают пару часов, пьют уже вкусное, холодное пиво, смотрят пару смешных роликов на ютубе, обещая снять когда-нибудь ещё один «На репите», чтобы тряхнуть стариной, а после провожают сначала Гороха, который собрался провести остаток ночи с девушкой, а после с утра сгонять к родителям, потом Артёма, который обещал своим друзьям пригнать к ним на Минское море. И вот они снова вдвоём. Макс собирался остаться ночевать в этой квартире, а Серёжа своими планами поделиться не успел, поэтому не особо парясь, изрядно подвыпивший Макс дал немного больше свободы своему языку.       — А у тебя в планах тоже свалить куда-нибудь и оставить меня совсем одного? — усмешкой интересуется он, отпивая из бутылки.       — Не-а, можем хоть до утра гонять пивас и придаваться ностальгической дрочке, — качает головой Сергей, который переместился с дивана на мягкий ковёр.       — Погнали на крышу, — вдруг предлагает Заяц. — Я знаю, тут открыт чердак. Прям как в детстве!       — Ты в детстве сброситься пытался? — выгибает бровь Шевелев, но с пола поднимается.       — Да нет, просто с пацанами залезали по приколу, — Заяц легко пинает его в плечо и за секунду оказывается перед входной дверью и уже обутый. Сергей догоняет. — Только не говори, что ты не лазал по крышам в детстве!       — Я не был настолько отбитым, как ты, — замечает Серёжа уже у лифта.       Они поднимаются на последний этаж дома, после ещё пролёт до железной двери, которая, как и сказал Макс, оказывается открыта, и выходят на крышу. Вид сразу же поразительный. Даже не смотря, что уличные фонари и дома страшно засвечивают небо, всё равно видно много звёзд и огромную луну. Макс расстилает прихваченный плед, Шевелев ставит на него тарелку с двумя последними кусками пиццы, они усаживаются, чокаются пивом и смотрят на небо. Будто бы у них свидание. Хочется застыть в этом моменте, представить, что они наконец счастливы вдвоём, и Заяц может разделить свою любовь с самым важным для него человеком. Собственно, пьяненький мозг ему и предлагает это сделать. Не то, чтобы раньше не предлагал. Когда пили вместе, Заяц просто держался на добром слове, как двигатель самолёта на изоленте, когда один, просто вырубал телефон, чтобы не было соблазна и включить его, когда сил останется только чтобы вызвать такси. Но сегодня всё не так. Сил себя сдерживать больше нет, сердце колотится бешено от дозы наркотика так близко и так долго наедине спустя длительное время, руки слегка потряхивает и всё плывёт вместе со звёздами по бескрайнему космосу чувств. Заяц прикрывает глаза ненадолго, собирается с мыслями, правда совсем безуспешно, думает, решает, перебарывает ли он себя если даст себе волю или всё-таки, каждый раз, когда не даёт. После снова вскидывает взгляд к звёздам и видит падающую звезду. Макс решает, что если это не знак, то что? И его желание очевидно: хочет, чтобы чувства были взаимными. Он наконец отпускает себя, поворачивает плавно голову и чуть склоняет её в бок.       — Серёж, — зовёт он, видя, как Шевелев опускает свой до мурашек красивый профиль, а после поворачивается к Зайцу и негромко хмыкает, показывая, что он весь во внимании.       Правда, сам Заяц говорить ничего не собирался. Он наклонился к нему, зажмурив посильнее глаза, и накрыл чужие губы своими. Весь мир замер в это мгновение. Сердце Макса было готово покинуть грудную клетку на первой же электричке, мозг выдал синий экран смерти, руки отчаянно сжали плед под ним, чтобы только не вцепиться так же в Шевелева, а всё, что осталось от Максима — это тонкий слой кожи на губах, который страшно горел от того, что наконец почувствовал те самые губы, о которых Макс мечтал уже чёрт знает сколько. Мгновение затянулось, и слегка мазнув губами по щеке, скорее даже случайно, потому что из-за разогнавшегося сердца, кровь привезла в мозг ещё больше опьяняющего спирта, а возможно это просто сам Сергей так на него действовал, Макса немного шатало. Он с опаской открыл глаза и глянул на Серёжу, ожидая чего угодно. Шевелев молчал, хотя по его виду нельзя сказать, что он офигел в край, даже чуточку агрессивным не казался, но и счастливым это лицо так же назвать нельзя было.       — Макс, — наконец выдохнул он. Как будто собирался спросить «Это чё вообще такое?», чтобы дать шанс оправдаться, но после тряхнул головой, будто передумал. — Мы работаем, выступаем вместе. Лучше без этого всего. Обещаю никому не рассказывать, — тихо, но очень чётко сказал Серёжа, а после поднялся с пледа и направился к выходу с крыши. — Спасибо за вечер.       Захотелось ли Зайцу прям с разбежки сигануть вниз с крыши? Безумно. Сделал бы он так? Никогда в жизни. Он прекрасно понимал, что ничего не изменится. Он всё так же будет счастливо мучиться в присутствии Серёжи, и страдальчески наслаждаться одиночеством. Будет ходить в офис, на репы, на стендап. Но ещё будет знать, что Серёжа точно всё знает и хотя бы не ненавидит его. Жаль, он так не может.

Но мне так проще, видимо Искать и гореть в два сердца выжженных С тобою на мель… Так проще, видимо. И я все выдумал, спасая нас.

      Шевелев сидел на кухне в однушке в Москве и нещадно тянул одну вонючую сигарету винстона за другой, выдыхая в приоткрытую форточку. Он, конечно, никому не расскажет об этом вечере. Тогда в Минске, он сбежал как трус, собрал вещи и уехал, оставив Макса одного разгребать всё это. Он всё искал ответ, почему отверг того, от кого сердце трепетало, кто всегда мог рассмешить, поддержать, принять каким угодно, кто любил и был готов ждать сколько угодно, кто был готов за ним идти куда угодно: хоть на ТНТ, хоть в Бобруйск на рынок. А потом голова заботливо подкинула ему воспоминания, что предложение разъехаться последовало именно от Серёжи, что он сам уходил в работу осознанно, что он сам сбежал с крыши. Потому что чертовски боялся. Своих чувств, и того, что это всё может быть не по-настоящему. Он сам искал встречи, уединения с ним, и при этом сам же убегал. Но Шевелеву так проще. Проще мучаться и гореть внутри себя, сгорая, чем рискнуть облачным замком в своей голове.

Или клонить, или склоняться, И выходить вновь из комнаты. Я не могу, мне не угнаться, быть таким как ты.

Но мне так проще, видимо Искать и гореть в два сердца выжженных С тобою на мель… Так проще, видимо. И я все выдумал, спасая нас.