Разговор по душам

      После того, как Мидория вернулся в Юэй, атмосфера в общежитии стала как будто праздничной: все смеялись, разговаривали, сбиваясь вокруг смущенного виновника их волнений, периодически тыкали в плечо — убедиться наверняка, что тот действительно вернулся. Киришима, как и остальные, не смог заставить себя уйти. Шутил вдвое больше обычного, улыбался настолько широко, что болели щеки. Рядом с ним стояла Урарака, а с другой стороны — Бакуго. Совершенно потерянное выражение застыло на его лице, совсем на него не похожее, тот не делал попыток заговорить, ни подойти ближе, просто был там, переступая с пятки на пятку, и смотрел в пол. Словно и сам не понимал, почему ещё не сбежал в свою комнату, как это делал всегда.       А Мидория весь светился. Делился солнечным теплом, поворачиваясь то туда, то сюда, говорил-говорил-говорил, а когда его тело покачнулось от усталости, Бакуго оказался тем, кто поддержал его. Киришима видел, как что-то щемяще-нежное промелькнуло во взгляде, которым Мидория наградил друга детства:       — Спасибо, Каччан!       — Не за что, Д… Изуку.       Изумленно он наблюдал, как вспыхивают румянцем бледные скулы Бакуго. Друг все ещё смотрел вниз, но его рука обвивала талию каким-то собственническим жестом, пальцы с силой сжались на ткани геройского костюма. Почему-то обращение прозвучало из его уст слишком мягко, даже интимно, без привычной грубой интонации. И владелец имени неожиданно покраснел, заморгал часто-часто, пока не привыкший к подобному, забормотал что-то в ответ. Алые глаза на мгновение задержались на счастливом веснушчатом лице и быстро опустились, покоренные.       Что-то происходило между этими двумя.       Позже, когда Мидория-кун все же ушел в лазарет, а большая часть одноклассников отправилась спать, они с Бакуго остались одни. Тишина легла на их плечи, обволакивая гостиную умиротворенностью и спокойствием. Словно поддавшись этому настроению, тот рухнул на диван, тяжело выдыхая и массируя виски. Киришима, наверное, был единственным, кому позволялось видеть его таким: без колючего фасада, идеальной осанки и свирепых гримас. Бакуго словно бы сдулся, устало сгорбив спину.       Подойдя, Киришима сел рядом. Он не спешил разрушить тишину, прекрасно зная о том, что Кацуки начнет говорить сам, когда придет время. Такое случалось и раньше, когда «тупой придурок не мог усидеть на месте» или, гораздо более частое, «какого-то черта опять выиграл». Причиной волнений Бакуго всегда был Мидория. Всегда.       Только в этот раз друг выглядел скорее потерянным, чем разозленным, что заставляло волноваться. Вдруг он глухо застонал и запустил ладони в волосы:       — Как я мог это допустить? Как?!       Киришиму прошиб холодный пот. Чтобы самодовольный и уверенный Бакуго Кацуки да говорил с таким отчаянием? Чтобы выглядел, как глубоко несчастный человек? Ничего плохого же не случилось! Наоборот, Мидория-кун вернулся к ним в целости и сохранности, и ему можно было выдохнуть, перестав мучить себя. Расслабиться и проспаться, в конце концов. Стать раздраженным и ухмыляющимся Динамитом, бледная тень которого обитала в Академии все эти дни.       — О чем это ты?       Бакуго потянул пряди так сильно, словно пытался выдрать их с корнем.       — О том, что я чувствую что-то неправильное. Оно раздирает меня изнутри. Я рад, что с Деку все в порядке, но в то же время… В то же время не могу его даже видеть.       Пальцы сжались в подрагивающие кулаки, Бакуго сгорбился еще сильнее. Казалось, он силится сказать что-то важное, волнующее, но одергивает себя, заталкивает слова глубже, не решаясь поделиться даже с лучшим другом, и это противоречие сводит его с ума.       — Не понимаю тебя, чувак, — Киришима озадаченно почесал затылок. — Ты же так беспокоился все это время. Даже извинился и начал называть его по имени. Вроде бы… Все стало лучше, нет?       Слабая улыбка тронула тонкие губы. Он отнял кулаки от лица и поглядел отчаянно, алые глаза лихорадочно блестели, щеки покрылись пятнами. Бакуго выглядел… нездоровым. Киришима еле удержался от того, чтобы проверить ему лоб.       — Когда я называю его… Ты не представляешь, что я чувствую, Дерьмоволосый. Здесь, — он дотронулся до груди, — все горит, переворачивается, а если он смотрит в ответ, улыбается, то я… совсем слетаю с катушек. Это отвратительно.       Ошеломительная и абсурдная догадка пронзила голову Киришимы. Друг никогда не говорил о своей ориентации, но могло же такое быть, что ему нравились не только девушки? И нравились ли они ему вообще? Он не мог припомнить и одного момента, когда Бакуго любовался хотя бы одной из них. Все, что он помнил, так это то, как тот обсуждал Мидорию Изуку. Ненавистные ему кудряшки, зеленые омуты и россыпь веснушек, о которых мог не затыкаться часами.       — Ты же… не влюбился в него часом?       Он ожидал смешка или даже крика о том, что он, Бакуго Кацуки, бы никогда не, но ничего подобного не произошло. Он глядел также отчаянно и остро, болезненно, подтверждая худшие опасения, а потом снова спрятал лицо в ладонях. Киришима мгновение размышлял, в какой-то мере даже не удивленный тем, во что все это вылилось, а потом ткнул его в бок:       — Ну, влюбился и ладно, что в этом такого?       — Чертов Деку, — глухо буркнул тот. — Вот что.       Ухмыльнувшись ещё шире, Киришима приобнял его за напряженные плечи. Друг не двигался какое-то время, а потом вдохнул чуть глубже, позволяя себе немного расслабиться. Прежде никогда ему не приходилось видеть того настолько расстроенным и в то же время открытым нараспашку: скажешь лишнее и ударишь наотмашь. Наверное, Бакуго держал все в себе слишком долго, а теперь не мог справиться с нахлынувшими на него чувствами. Не мог поверить, что поделился своим страшным секретом.       — Все будет хорошо, — Киришима стиснул плечо друга сильнее.       Они сидели так некоторое время, пока Бакуго не вырвался, сбрасывая чужую руку. Когда он выпрямился на сиденье, в его взгляд вернулось жесткое и упрямое, горящее непокорным огнем. Момент слабости прошел, и он снова превратился в привычного Бакуго Кацуки, готового сразиться со всем миром. Алые глаза пылали.       — Я собираюсь догнать его, — грубо выплюнул тот. — Сдохну, но сделаю это. Я защищу его, Киришима, чего бы мне это ни стоило.       Мидория часто заставлял Бакуго переживать, но он же и мотивировал его двигаться дальше, каждый раз трансформируя во что-то новое. Даже в страдании друг выглядел по-настоящему счастливым, и Киришима точно не мог назвать это отвратительным. Он выбросил кулак в воздух, вдохновленный вызовом в словах друга, и снова улыбнулся. Пожалуй, эти двое вполне могли во всем разобраться. Ему действительно хотелось на это надеяться.