Вторая жизнь

Когда-то для Алины всё было однозначно. С детства она освоила, где добро, а где зло, и жила с этим пониманием всю свою жизнь. Так она и несла своё скромное существование, всеми доступными способами борясь с несправедливостью. Благо скоро судьба предоставила ей более действенный способ борьбы: в её жизни появились анархисты. Скоро сомнения переросли в уверенность, осторожные, несмелые движения — в решительные шаги. Она не боялась действовать, потому что теперь была не одна. Она без сомнений шла вперёд, потому что знала: они нужны этому обществу. И только этот путь был верным, правильным и единственным... Дверь автомобиля захлопывается, напоминая, где она находится. В салон усаживается Свечников. Поприветствовав Алину, он перекидывается парой слов с Руневским, а когда машина трогается, задумчиво замолкает. Ещё вчера она презирала дворян и жаждала перемен, а сегодня жила в графском поместье и собиралась вступить в организацию, защищавшую интересы правящей верхушки. Какая ирония. Это было чем-то абсолютно выходящим за рамки привычного понимания. Бесспорно, ощутимые перемены захлестнули её с головой. Она всё ещё сражалась сама с собой, пытаясь наконец чётко понять свою цель. Но всё упиралось в одно и то же: она хотела помочь людям. Вот только прежние методы, в виде террора, оказались только более разрушительными (с великим усилием она затушила в себе воспоминания минувших дней). Значит, необходимо избрать другой путь. Впрочем, терзаться было уже поздно, ведь автомобиль нёс их в Юсуповский дворец на посвящение в Священную дружину. Всё уже решено, и отступать нет смысла. Теперь у неё начнётся новая неоднозначная жизнь, полная противоречий и испытаний. Неспроста же ей дали второй шанс, верно. Но неужели всё было зря? Всё то, что усердно взращивал в них Петя. И отчаянная борьба, вдохнувшая в неё надежду, была напрасна? — Алина. По привычке, нежели из любопытства, Алина Сергеевна отзывается на собственное имя. Эти внимательные глаза понимали всё без слов. Кажется, он точно знал, о чём болит душа. Эта черта в Руневском ужасно злила, особенно в ситуации, как сейчас. Но порой и восхищала. — Вы ещё можете передумать. Перед самыми ступенями в новую жизнь, когда, казалось бы, нет пути назад, он даёт возможность отступить. Почему вы такой, Руневский? Вместо ответа она выскакивает из автомобиля, так и не увидев ласковой усмешки. Его глаза были жгучего карего цвета. Такие глубокие, почти нескончаемые. Колючие, напоминающие глаза настороженной хищной птицы. Кажется, они в точности повторяли узор её собственных глаз и даже их блеск — упорный, дерзкий. Разве ли это не прямое доказательство родства душ? Конечно, это чушь, но затуманенный разум стоял на своём. Пётр Каразин ворвался в её жизнь так же внезапно, как и завладел мыслями. Словно жаркий солнечный день, после продолжительного морозящего сумрака, Карамора стал чем-то новым, волнующим, не дающим насытиться им сполна. Его идеи были гениальны, поступки справедливы, мысли праведны. Их подвиги были благом, а смерти не казались напрасными. Они, анархисты, всё делали правильно (ведь так?). Алина и Каразин сразу нашли общий язык и подход друг к другу, постепенно перебираясь из тесных товарищеских отношений в нечто большее. Карамора стал для неё отважным лидером, большим защитником, надёжной опорой и самым родным человеком. Он явственно видел её намерения и желания и поддерживал во всех начинаниях. Петя стал тем, кто определил её назначение в этом мире, тем, кто подарил надежду на лучшее. Алина любила его по природе первой любви трепетно и самозабвенно. И это чувство было взаимно. Их любовь была тем самым согревающим лучиком света в бедности, разрухе и людской грязи, так что она казалась ещё более ценной. А потеря этого самого лучика для каждого являлась потерей части себя. Чему по воле судьбы суждено было случиться. Двое между разъярённых товарищей, готовых без сожаления пустить пулю в лоб, — и как теперь верить людям? При всех своих лидерские качествах Караморе не достало опыта, не достало и доверия. Зато самоуверенности у него было в избытке, что, верно, его и погубило. Погубило их всех. А его обещание выбраться вдвоём так и осталось в воздухе, подобно дыму пущенных пуль, так метко попавших в чудовище. Наверное, Алине не стоило злиться на его побег. Страх — обыкновенный человеческий инстинкт,  защищающий от опасности. Но отчего же тогда она, превозмогая леденящий ужас смерти, нашла в себе силы и спустила курок? — Полагаю, Толстой вас увлёк, Алина, — разрывает тишину знакомый голос с нотками доброй усмешки, отчего сердце на долю секунды замирает. На столик опускается бокал с кровью. Во рту скапливается слюна, и Алина Сергеевна отворачивается, прикрывается, чтобы как можно незаметнее проглотить саднящий ком. К крови она уже привыкла, но при нём показывать свою слабость не хотелось. Девушка отбрасывает несчастный томик, так и не продвинувшись ни на одну страницу. — Вас что-то беспокоит, — скорее утверждает, чем спрашивает Руневский,  — я не настаиваю, но, если вы хотите, мы можем это обсудить. В конце концов последние события были несколько насыщены. Граф замолкает и потом, будто желая подкрепить свои слова чем-то более убедительным, добавляет: — Как ваш наставник я обязан знать о состоянии моей воспитанницы. Алина лишь усмехается. Интересно, как долго он будет прикрываться новым статусом, когда всё более чем ясно? Ей казалось, она его ненавидит и будет ненавидеть всю оставшуюся вечность, что он ей предоставил. И вполне справедливо. Руневский и думать забыл об убийстве боевых товарищей Алины и выказывал полное безразличие их участи. Верно, для него это было не ново. От его участливости и дружелюбия девушку воротило, и иной раз от бессилия хотелось плюнуть ему в лицо. Они ведь оба понимали, что идти ей некуда да и не зачем. Рано или поздно её настигнет голод, и выбор будет невелик. Но скоро Алина начала замечать вещи, противоположные сложившемуся мнению. Он не был чистейшим злом. Александр Константинович был добр и отзывчив к людям. Он уважал личные границы и личность в целом. Но больше всего поразило его отношение к ней. Руневский предоставлял девушке полную свободу и не просил ничего взамен. На упрямые выходки лишь закрывал глаза и будто бы получал от них своеобразное удовольствие. Ему впору было насмешливо рассмеяться над её философией и юношеским запалом и примирительно потрепать по голове в притворном сожалении. Но Руневский внимал пылким словам, и только глаза его искрились добродушным, понимающим смехом. Правда, когда дело заходило глубоко в политику, он мог потерять над собой контроль, но в пределах разумного. Создавалось впечатление, что происходящее ему хорошо знакомо. Определённо, вампир не шутил о том, что в юности мечтал стать революционером. Шутки от реальных вещей в его исполнении она научилась отличать. Он не стыдил её за самовольное убийство семьи Кровяника, за факт которого его заперли в Петропавловской крепости, как он позже признался, за неподобающее обращение с Львом Николаевичем, хотя невооружённым глазом было видно, как остро граф переживал их разговор. Он словно смирился с тем, какая ответственность легла на его плечи, и с достоинством нёс этот груз, не смея обвинить во всех навалившихся проблемах Алину. Но ведь он мог просто бросить её на съедение каппе или отдать под суд. К чему эта забота? Вот это уже интересней. Александр Константинович пытался узнать её поближе, чему она, на удивление самой себе, перестала противиться. За столь короткий промежуток времени они заметно сблизились. Возможно, некоторые трудности на пути посодействовали этому, но они стали далеко не чужими людьми друг другу. А тёплого, вовсе не по-партнёрски чуткого отношения Руневского к ней было трудно не заметить. При всём своём самообладании, стойкости характера и способности с уверенной ухмылкой встречать опасность он не мог скрыть своего взгляда. Взволнованного, ласкового, любящего. Александр посылал ей знаки внимания ненавязчиво, осторожно, будто боясь спугнуть. И сердце порой не слушалось, в томлении тянулось к нему. Алина долго отпиралась от очевидного, но стоило признать: когда его, окровавленного, измученного, с обжигающим серебром в теле привезли домой, она готова была простить ему всё что угодно, только бы выжил. Его жизнь была для неё самым важным в это мгновение. И не было нужды что-либо скрывать. — Алина, — зовёт её родной голос. Алина приподнимает подбородок с колен и оборачивается. Волосы Руневского, взъерошенные от сна, падают на обеспокоенно сдвинутые брови. — Всё в порядке? Девушка лишь улыбается, поправляя чёлку с редкими нитями седины. — Всё в порядке, Сашенька. Всё в порядке. Просто не спится. И этого более чем достаточно для успокоения чуткого зверя. Эти руки наверняка были по локоть в крови её «товарищей» и десятков других неугодных. Сжимали до хрипоты горло, безжалостно разрывали плоть, хладнокровно ломали кости. Но сейчас эти руки нежно зарывались в тёмные вьющийся пряди, трепетно гладили щёки, ласково очерчивали линию губ. И вовсе не хотелось их сбросить, отпрянуть, огородиться. Совсем наоборот. Алина придвигается, льнёт к мужчине, позволяет зайти дальше. И губы, до того согревавшие её макушку, растягиваются в почти застенчивой улыбке и оставляют невесомый поцелуй на лбу. Старая Алина — анархистка — никогда бы не позволила себе подобного. Но Алина теперешняя — вампир, член Священной дружины — вполне. И она не смела обвинить Руневского в греховности, потому что сама была далеко не святой. А может это была не любовь, а лишь неизвестная доселе форма отчаяния. Но разве это важно теперь, когда с ним так хорошо и спокойно. Прошлое стоило оставить в прошлом. Она ведь теперь вампир, вроде как, и проживать несколько жизней для неё однажды станет нормой. А Саша ей с этим обязательно поможет.