маленький секретик

У него больше не осталось сил терпеть. Нужно подавить нездоровый импульс. Сейчас. Карл, едва не падая, влетает в опустевшую от темноты и тишины комнату и, до хруста со всей искушающей ненавистью сжимая собственный телефон, тотчас припадает к самому отдаленному и нелюдимому углу, усаживаясь на холодный пол. Он чертовски дрожит и нервничает, но со слабой улыбкой понимает — всё идёт по плану. Казалось, даже бог не увидит и не услышит, а та, к кому будут посвящены будущие мольбы и стоны — и подавно. С громким дрожащим дыханием робот быстро подцепляет лямку комбинезона и скидывает её вниз, ведь медлить он не хотел. Медлить было чертовски поздно, он уже не мог сдержать себя. Пальцы свободной руки судорожно разблокировывают телефон. Вторая лямка слетает вниз, кажется, сама по себе, несколько прикосновений — и перед лицом геолога с его очарованным вздохом предстаёт излучающая из себя фантомный свет его маленькая прелесть, его маленький секретик, его коллекция. С судорожной улыбкой Карл быстро нажимает на экран — и перед ним высвечивается фотография девушки в синей футболке, красном комбинезоне и жёлтой шахтёрской каске, полностью увлечённая своей шумной работой в одной из штолен. Её два аккуратных хвостика хотя и практически не были видны из-за огромной дистанции между бурильщицей и фотографом, коим являлся робот-шахтёр собственной персоной, но всё равно так задорно блестели, словно лезвия, так и манили порезаться о них. Внутри Карла что-то встрепенулось, но, делая этот откровенно грязный поступок уже не впервые, он знал, что это значит, и был очень рад и восторжен. На самом деле, он начинал эту затею с фотографированием в качестве безобидного хобби и, наверное, чтобы узнать новую коллегу получше, но прошёл какой-то несчастный год — и она приобрела более мрачные и отвратительные оттенки. Теперь Карл не относился к девушке, как к чуть раздражающей напарнице, а был конкретно сдвинут на ней, полностью поглощённый ею и только ею, ходящий на работу только ради неё, дышащий только ради неё, живущий только ради неё. С течением времени и фотографии, которые были сделаны в будничной рабочей теплой атмосфере, растворились среди фотографий, которые несли более интимный и приватный характер: на фотографиях менялась обстановка, менялся внешний вид бурильщицы, менялось её настроение. Рос азарт. Карл с перехватившим дыханием перелистывает изображения, которые были наиболее безобидными. Вот она уходит с работы и надевает свою зимнюю куртку, вот она в кафе с каким-то одноразовым хахалем, улыбающаяся и такая счастливая, вот она в диалоге совершенно случайно улыбнулась, услышав тупой анекдот от Брока, и ещё более случайно заметив камеру Карла, которую уж точно не ожидала увидеть в уютной атмосфере вечернего парка. Это был единственный раз, когда его маленький секретик был под угрозой раскрытия. Робот помнит, что очень долго с адской руганью оправдывался и подменивал факты, в итоге замяв тему, но оно явно стоило того, ведь, вновь и вновь изучая эти глубокие карие глаза, геологу казалось, что на этой фотографии девушка улыбалась именно для него. — Джек-ки, — непроизвольно выдыхает шахтёр в экран своего телефона, чувствуя приятную пульсацию в низу живота, которой больше не может противиться, отчего с некоторой грубостью срывает с себя комбинезон лишь одной рукой. Как же всё-таки хорошо, что она не знает о том, что робот следит за ней уже одиннадцатый месяц. Если бы знала — точно прикончила слабохарактерного геолога, ведь её грубый характер, который Карл про себя называл сучьим, точно позволял ей это. Но она такая слепая, такая дура! Наткнувшись на фотографию, где Джеки стояла у себя на кухне и готовила себе ужин в издевательски коротких шортах, робот ошарашенно замирает, кусая губу, но тотчас тянется к, наверное, основной причине, по которой продолжает делать всё это. С тихим вздохом Карл прикасается к уже возбуждённому члену сквозь ткань белья и начинает неторопливо безболезненно мять его. По комнате раздаётся ещё нескольких сдавленных вздохов, напоминавших всхлипы, таких отчаянных, но намеренных продолжать извращённый перформанс. Он поставил себе цель найти ту самую фотографию, которая всегда сносила ему башню сильнее всего и на которую он чаще всего нескромно, бессовестно и очень грязно дрочил, удовлетворяя свои нечеловеческие, но такие естественные потребности. Что ж, сегодня не станет исключением! Наверное, было бы проще найти злополучную фотографию, не перебирая остальные, но желание хоть немного растянуть сей прелестный момент, которого Карл ждал до боли давно, и рука, по этой же причине до неприличия сжимавшая и изредка поглаживавшая твёрдый член, уже неспособная оторваться от этого поистине грязного, но такого приятного дела, явно говорили о том, что робот утратил весь свой былой рационализм, как и своё хладнокровие и собственный здравый рассудок. Точнее, он знал, что рассудка лишился уже давно, в тот день, когда эта милая тварь протянула ему руку и с фальшивой улыбкой промямлила немногословное «здаров, я Джеки», но геолог радовался, что всё ещё способен держать лицо большую часть времени. Да, сейчас он не сдержался, но он кровью и потом заслужил полное право на удовлетворение собственных потребностей. Карл нескромно раздвигает ноги и продолжает неторопливо ласкать себя одной рукой, пока перед его лицом мелькают совершенно разные фотографии объекта нездоровой слежки, который даже не подозревал о их существовании, как и о слежке в принципе. Вот здесь Джеки просто кропотливо работает — Карл молча незначительно сбавляет темп, даже особо не останавливаясь на подобных фото, лишь нескромно подмечая, насколько у девушки потрясающая сексуальная фигура даже в безразмерном рабочем комбинезоне; вот здесь Джеки дружелюбно общается с кем-то — Карл грубо сжимает свой член сквозь ткань трусов, незначительно подавляя своё возбуждение, чувствуя укол ревности и злобы в собственной груди просто из-за того, что эта шлюха улыбалась всем налево и направо, но ни разу не умудрилась даже оскалиться в сторону шахтёра, лишь орала, материла и применяла силу, хотя это и, таить уже бессмысленно, бесповоротно заводило геолога в любом случае; в один момент робот смахивает большим пальцем направо — и перед ним предстаёт Джеки в своей домашней одежде, сидевшая перед чем-то (если оперативная память не подводит Карла, то там был телевизор) в своей естественной позе, то есть, развалившись на диване с до неприличия раздвинутыми ногами. Он не сдерживает восторженный дрожащий вздох, переросший в сладострастный стон из-за собственной руки, которая по собственной воле прошлась по всей длине члена пару раз. Чувствуя, как удовлетворительно пульсирует половой орган, шахтёр лишь, прикусив губу, сжимает телефон в собственной руке, думая о том, что если он будет так остро реагировать на каждую фотографию, то до самой важной для него он не дойдёт никогда. Словно он мог теперь что-то поделать с собственной эрекцией, которая лишь усиливалась просто от лицезрения ненавистной девушки, которой в повседневной жизни не побоялся бы плюнуть в рожу. Конечно, с таким крайне нездоровым отношением её отстранение было лишь вопросом времени. И Джеки действительно начала избегать подозрительного робота, кажется, месяц на третий их общей работы: она в редком случае пропускала смены, на которых они практически всегда работали неизбежно вместе, но крайне остро реагировала на странные повадки геолога, причиной возникновения которых, сука такая, стала именно она. Карла несомненно расстраивало то, что бурильщица избегает с ним контакта и почти не разговаривает, лишь огрызается и угрожает «отпилить голову к хуям собачьим», если геолог не перестанет вести себя «так пиздецки странно, как последний уебан». Шахтёр лишь сдавленно хихикает, вспоминая о том, как сильно возбудился после тех слов, а та сцена дикого оргазма, который он получил чуть позже, прямо сейчас отозвалась крышесносной теплотой, от которой пенис стал гораздо чувствительнее, из-за чего робот был вынужден немного притормозить с мастурбацией, чтобы не сладострастно и жадно кончить раньше времени. Хоть Джеки и не знала о том, что за ней следят почти что год, отслеживают каждый её шаг, каждую новую привычку, каждого нового друга и каждого нового ёбыря, к которым геолог относился очень агрессивно, Карл прекрасно осознавал, по какой причине его избегают — и это страх. Проводя кончиками пальцев по чуть встрепенувшемуся члену в последний раз, робот-шахтёр подводит руку к собственному лицу, прикрывая широкую безумную дрожащую улыбку и ощущая, насколько нагрелся металл от этих соблазняющих мыслей. Да, Джеки именно боялась его, и, если отбросить нездоровое влечение и полное осознание того, что геолог в основном дрочит именно на её ебучий страх, Карл пытался и в какой-то мере понимал девушку — он и сам был чертовски напуган, когда столкнулся с первым программным сбоем, первой ссорой, её первым взглядом, полным напуганной злобы, и первым стояком в порыве животной ненависти. Но с течением времени это стало привычной нормой, рутиной и в какой-то мере неповторимым смыслом жизни. Не она, а все те чувства, которые она подарила ему, даже не зная об этом, даже не догадываясь о том, что из-за неё он слетел, блять, с катушек, она доломала внутренние механизмы, вынудила нагреваться, чувствовать что-то противоречивое и, самое главное, возбуждаться лишь от одного её существования, потерять свою совесть, страх и стыд. Продолжая листать такие горячие компрометирующие фото, робот судорожно выдыхает пары чересчур нагретого воздуха, чуть ли не захлебываясь и задыхаясь ими, чувствуя, как низ живота неприятно тянет, словно умоляя вновь уделить внимание, закончить начатое и просто забыться на короткий промежуток времени. Это она, это она сломала его! Эта блядь уничтожила его, и она заслуживает всё то нездоровое внимание, которое ей уделяет уже неисправный робот, как и то, чтобы понести наказание за всё то, что наговорила и наделала. Рано или поздно. Перелистывая фотографии с предвкушением чего-то до боли грандиозного и борясь с желанием сжать бедра и с громким скулежом доставить себе удовольствие несколько болезненным способом, Карл смотрит на Джеки с разных ракурсов, в разных местах и с разным настроением, и, думая о том, что это всё становится в какой-то мере надоедающим, хочет пролистнуть ещё раз… но останавливается. Знакомые полупрозрачные шторы, мокрые распущенные волосы, обнажённые плечи… нет, блять, Карл не может так, не может терпеть — рука сама по себе вновь тянется вниз, ноги выпрямляются, резинка трусов растягивается, и из-под них виднеется давно затвердевший половой орган, весь влажный от предэякулята, продукта нездорового похотливого влечения, такого грязного и грешного, но всё равно правильного. Геолог снимает с себя бельё, чуть ли не срывает его, и он остаётся один на один с той самой фотографией, от которой терялся дар речи, «лёгкие» непроизвольно опустошались, а выработка предэякулята ускорялась. В голове мелькают воспоминания о том июльском вечере, как Карл просто решился «прогуляться» до дома своей дражайшей коллеги точно так же, как «прогуливался» вчера, позавчера, несколько дней назад, недель, месяцев… воспоминания о том, как он просто вновь припадает к окну нужной квартиры (которую узнать для механического сталкера вообще не составило никакой трудности), надеясь немного проследить за вечерней однотипной рутиной девушки и несомненно пополнить свою коллекцию новыми фотографиями, если произойдёт что-то экстраординарное… но наткнулся на ебучий джекпот. Он до сих пор помнит чересчур чётко — в коридоре мелькает знакомая фигура, вышедшая несомненно из душа, Карл видит её мокрые растрёпанные волосы, широкие плечи, чётко выраженные ключицы, смотрит ниже, изучая всю фигуру, уже мысленно щупая её, касаясь… и понимает, что она, блять, совершенно голая, лишь влажные трусики прилегали к её телу, скрывая самые желанные и грешные изгибы. Кажется, в тот момент на робота упала атомная бомба, поразила его ударной волной и убила его вместе с его разъёбанным сознанием, иначе он до сих пор не может объяснить то, с каким усердием что-то встрепенулось внутри него, взгляд судорожно забегал, слёзы попали на край каски, дыхание стало походить на отчаянные напуганные сопения, все конечности словно вышли из строя, не отвечая на команды главного процессора, но в области паха образовалась знакомая теплота, тянущаяся вверх и поражающая всё тело, и ещё более знакомый твёрдый стояк, такой пугающий, но такой возбуждающий. Непроизвольно сжав ноги, лишь бы хоть немного погасить это вездесущее чувство и не начать мастурбировать прямо здесь и сейчас, Карл кое-как пересиливает себя и начинает фотографировать на уже подготовленную к этому камеру всё, не разбирая, попадает ли нагая шахтёрка в кадр или уже пропала из него в связи с предательски дрожащими руками робота и её неторопливым перемещением. Он сходит с ума, поддавшись нездоровому возбуждающему влечению, но не может удовлетворить себя, цепляясь взглядом за какую-то конкретную голую часть тела такой сочной девушки, но тут же соскальзывая на другую, потеряв способность концентрироваться. Ощущалось это так, будто он вот-вот умрёт, либо задохнувшись, либо обкончавшись. Но ничего из этого не происходит — Джеки, словно вспугнутая птица, расправляет свои блудные крылья, вновь шмыгает по коридору и возвращается в ванную, а Карл, судорожно и резко пряча телефон в карман безразмерной толстовки, без задней мысли покидает знакомый район, нет, убегает в каком-то животном шоке и оцепенении, пока в голове мелькало лишь две мысли: то, что Карл обязательно обдумает увиденное чуть позже, когда окажется в безопасном месте (а терпеть было пиздец как трудно), и то, что с каждым днём маленький секретик Карла становится всё больше, тяжелее и опаснее… и таким образом он лишь глубже копает себе могилу. — Ах, Дже-ек-ки, — слишком измученно и нездорово тянет геолог, возвращая ладонь к лицу и без промедления покрывая её своей слюной, сил и терпения искать более разумную альтернативу не было. Он неотрывно изучает фотографию, уже изученную миллиарды раз в вечера, подобные этому, в которой уже не было ничего нового и особенного, но она всё равно безнадёжно заводила больного робота, доводила до сильнейшего оргазма не один раз. Рука возвращается вниз и без каких-либо сомнений и желания больше медлить из-за сильнейшего и убивавшего разум возбуждения обхватывает стоявший колом металлический член, размазывает собственную слюну, и извращенец получает собственный островок недолгого благополучия и забытия, тотчас наращивая темп, жадно скуля и гортанно рыча от получения желаемого. Карл откровенно истязает свой орган, непроизвольно разводит ноги и выгибается, но продолжает прожигать взглядом эту грязную и порочную фотографию, каждую её ебучую деталь, погружаясь в тот день, мастурбируя на эту обнажённую фигуру ненавистной шлюхи так безрассудно, потеряв себя, своё имя и истинное предназначение так давно, чтобы помнить об этом. В комнате чересчур тепло, влажно и грязно. Он тяжело дышит, дрожит и так безумно стонет, рассматривая упругую подтянутую грудь, которой так хотелось прикоснуться, торчащие от холода соски, так и манившие больно прикусить их и смочить липкой вязкой слюной, впалый, но всё равно рельефный и подкачанный живот с ярко выраженным прессом, элегантный изгиб позвоночника, на удивление тонкая талия, до скрипа в зубах толстые бёдра с маленьким просветом между ними, эти серые трусики, скрывавшие сочные ягодицы и, самое главное, основной мотив преступлений робота, его благословение, падение, порок, радость, смысл жизни; смысл жизни, который чёткими очертаниями выделялся из-за влажности и причуды самого нижнего белья, так дурманил, так сводил с ума, так возбуждал… геолог громко и очень желанно выдыхает горячий воздух, толкаясь в свою руку так остервенело, охватывается мимолётной судорогой, из-за которой чуть приблизился к долгожданному оргазму. Да, так было всегда: он был создан для того, чтобы быть помешанным на Джеки, чтобы испытывать к ней адский коктейль противоречивых эмоций, чтобы каждый раз дрочить на неё, её ненависть и страх, каждый раз чувствовать одно и то же нездоровое влечение и возбуждение до блядской дрожи в ногах, неспособности здраво мыслить и дышать в полную грудь… просто раньше он не понимал этого, он был слеп, но сейчас он исправен и делает то, что должен! Но почему-то в груди лишь поселяется кровожадное ощущение того, что этого чертовски мало, что ему нужно больше. Даже и столкнувшись с этим впервые в порыве нечеловеческой страсти и восхищения своим объектом воздыхания, Карл спокойно с дрожащей униженной улыбкой подчиняется своим желаниям, смотря на такую до неприличия любимую фотографию в последний раз, запечатлевая все её сладенькие детали вновь и откладывая телефон, если не откидывая его в сторону. Утратив последний источник освещения и рычаг воздействия на собственный стояк, робот-шахтёр, сильно стукнувшись, вжимается в стену и устремляет свой потухший взгляд на потолок, предавшись тому, чему до сих пор боялся подчиняться — своей воспалённой безумной фантазии. В голове вновь стали мелькать воспоминания о том злополучном дне, когда жизнь в очередной раз разделилась на «до» и «после», забрала у робота возможность жить, как раньше. В какой-то момент каждому становится мало того, что он имеет, не так ли?.. Возможно, если бы тогда Карл не смог собрать крохи своей совести и разума и убежать прочь от объекта своего нездорового похотливого влечения, не успев натворить нечто непоправимое — он бы это сделал. Возможно, вломился в её дом, роняя неосторожные смешки и вязкую слюну, с подкошенными ногами и вялыми руками разбил окно и забрался в него, предвкушая ожидаемую реакцию бурильшицы. Хоть девушка и не из робкого десятка, не каждый ожидает того, чтобы в их дом вваливался зависимый, одичавший и обезумевший от собственного возбуждения коллега, не перестающий трогать себя между ног и не отрывающий взгляда от голой девушки с чертовски дрожащей злобной улыбкой, именно от этого едва стоящий на ногах и громко дышащий. Он явно показывает свои намерения. Метая искры, Карл срывается с места и быстро настигает свою коллегу, пребывающую в оцепенении, немного попотев, хватает её за запястья и вовсе не ожидает соответствующего отпора — неоднократные драки с Джеки показали ему то, что, невзирая на то, что он выглядит смехотворно и уязвимо, он сильнее. Геолог восторженно и вожделённо вздыхает, лишь представляя перед собой эти напуганные до чёртиков глаза, как запястья девушки синеют под натиском металлических пальцев, как волосы мелькают перед его лицом, как нагая грудь едва качается по инерции, пока горячее тело валится на пол лишь от какой-то подножки и грубого толчка. Она, может быть, и сильна, но она не так сообразительна, как её личный сталкер! Карл тихо хихикает и, слыша хлюпающие звуки, раздающиеся между его ног, ощущая то, как с его лица начали стекать первые слёзы и слюни, с тихими озабоченными стонами неумолимо продолжает своё грязное дело, изредка поглаживая головку большим пальцем, а затем двигаясь в свой кулак так грубо и беспощадно, утратив всё своё терпение, свою манерность и человечность. Может, он бы мог так же беспощадно прижать её к полу и зафиксировать её дрожащие от животного страха руки чем-то, например, веревкой — на деле, у шахтёра не было никакой верёвки, но ему не составило труда проигнорировать эту деталь и представить её существование. Он бы мог сесть на неё сверху, на бёдра, уставиться в её милое и такое блядское личико, слушать её ругательства и маты из-за того, что не может пошевелиться, видеть её первые слёзы, полные отчаяния и раскаяния. Но Карла не остановить, что бы Джеки не делала — это возбуждает его ещё сильнее, ещё сильнее толкает сделать то, чего он так давно возжелал. Но перед этим он выполняет свои менее глобальные прихоти: проводит по рвано вздымающемуся животу и жадно хватается ладонью за мягкую грудь, сжимая её до невыносимой для Джеки боли, от которой та выгибается, но это лишь веселит рвано дышащего от собственного стояка робота, пробуждая в нём лишь больший азарт. Подверженный искушению, он наклоняется ко второй груди и неаккуратно кусает её за торчащий сосок, едва касается его кончиком языка, сжимает зубы чересчур сильно, не зная чувства меры, слышит отчаянные вопли, и лишь после этого ощущает малочисленные тёплые капли крови на своём языке. Карл с неохотой отстраняется от трепещущей его нутро груди, смотрит в заплаканное и страдающее лицо «мученицы», вдоволь насладившись её болью, переводит взгляд на укус, оставленный собственными зубами и вовсе не похожий на человеческий, на месте которого уже образовалась бордовая роса, и лишь озабоченно улыбается, параллельно начиная тереться собственным членом между бёдер коллеги, напрочь игнорируя её крики, маты, угрозы, мольбы, слёзы, но следуя только за своим возбуждением, отдающим чертовски приятными волнами, которому больше не мог сопротивляться. Он не мог и раньше сопротивляться ему, но сейчас, когда перед ним лежит связанный и уязвимый враг номер один, страдающий от боли и страха, уже не показывающий свои клыки, не спорящий, не дерущийся и не сопротивляющийся — как он может после такого удержать собственный хер в штанах? Похотливо и очень грязно облизнувшись, робот молча раздевается — точнее, вновь просто скидывает с себя короткие шорты, кое-как удержав всё-таки не до конца успокоившуюся суку руками, после чего проделывает аналогичную работу со своими трусами, прожигая Джеки своим дрожащим и обезоруживающим взглядом. Она так напугана, мелкая шаболда. Пропуская мимо ушей последние умоляния своей коллеги, Карл увлечённо и очень озлобленно проходится пальцами вдоль желанной талии, от которой в жилах стынет машинное масло, и хватается пальцами за серое нижнее бельё. Дыхание перехватывает, внутри робота что-то колотится и словно кипит, пока руки начинают дрожать ещё сильнее, стягивая трусики вниз, ведь только одно осознание того, что прямо сейчас извращенец увидит то, что так заботливо припрятала девушка именно для него, окончательно сводило с ума. — Б-боже, да!.. — совсем неразборчиво мямлит шахтёр с растянутой улыбкой, практически неестественно выгибаясь навстречу богоподобным ощущениям, однако не переставая безудержно и жестоко наяривать свой половой орган, желая выдавить из него сладострастный и такой мерзкий оргазм до последней капли, толкаться в свой измазанный слюной и предэякулятом кулак и получать неестественное и такое ублюдское удовлетворение от своих вездесущих мыслей, которых просто накопилось чересчур много, чтобы их можно было сдерживать. Он умирает, он погибает прямо здесь и прямо сейчас, но это так хорошо, он готов кончить лишь от этого. Он бы изнасиловал её. Да, изнасиловал, грубо и с некоторым сопротивлением раздвинув ноги, преднамеренно вцепившись в толстые бёдра металлическими пальцами, жестоко проникнув в неё без какой-либо подготовки и предупреждения (в этот момент Карл судорожно вскрикивает и глотает собственные стоны и слёзы, чуть сбиваясь в ритме дрочки из-за накатившей волны до боли приятного вожделения), после чего жадно начинает двигаться, довольствуясь лишь собственной чёрной смазкой, не прекращая громко дышать, хихикать, стонать и захлёбываться всеми звуками, чувствуя, как похоть окончательно поглощает его безвольное и неподконтрольное тело, пока Джеки кричит, плачет, извивается и пытается вырваться из цепкой хватки из-за отвратительной боли, что у неё в любом случае не выйдет. Почему же она плачет? Она так не плакала, когда веселилась и трахалась со своими ёбырями, шлюха. Сейчас она проиграла, она полностью принадлежит Карлу, и должна наслаждаться им, дышать и жить им точно так же, как он наслаждается её страданиями прямо сейчас, вдалбливаясь в тёплое и такое неприступное тело, которое вовсе не принимало его, но было вынуждено делать это с каждым резким толчком, сопровождаемым гортанным рыком с обеих сторон, правда, беспощадным и возбуждённым со стороны геолога и отчаянным и напуганным со стороны бурильщицы, с каждым озабоченным вздохом сверху, с каждым болезненным жаждущим прикосновением и с каждой единичной каплей слюны, по чистой случайности падавшей на низ живота шахтёрки, оставляя там нестираемый след преступления. Этот праздник животной жестокости и сексуального насилия так завораживал, хотелось ещё, ещё, ещё, поглотить и уничтожить девушку целиком, толкаться в её узкое и сухое влагалище ещё глубже, хвататься за её тело, наслаждаясь его заполучением до последней капли, отрывать кусочек за кусочком, чтобы она потеряла себя так же, как когда-то потерял себя Карл, чтобы эта блядь понимала, каково это. Вжимая свои скованные ладони в талию чуть утихомирившегося женского тела, геолог чуть налегает на неё, наконец толкаясь ещё глубже и испытывая самое сильное сексуальное напряжение в своей жизни, громко стонет и скулит, выгибается в животном удовольствии, нарицая Джеки своей и только своей чуть ли не вслух, и только в этот момент удосуживается взглянуть в карие слезящиеся глаза, вдоволь визуально насладившись её телом. Глаза пусты, лишь немое безразличие и холодная, пронизывающая насквозь ненависть. Боже, она так ненавидит Карла… но, наверное, она вовсе не расстроится, если узнает, что Карл ненавидит её не меньше. — Я н-ненавижу теб-бя… — шахтёр одними губами шепчет в пустоту такие нужные и желанные слова лишь в качестве подтверждения своих мыслей. Но не проходит и секунды, как робот закатывает глаза, удовлетворительно стонет, часто дышит и вновь поджимает ноги в коленях, пока активная рука скользит вдоль всего члена, замирает на мгновение и вновь двигается с прежним безумием, с прежними хлюпаньями и прежним удовольствием. Совсем скоро наступит переломный момент и он кончит, получит своё и сможет благополучно жить в социуме ещё некоторое время, храня свой маленький секретик в глубине своего разума… но нет, он не может закончить так просто, нужно что-то новое и особенное. Руки отпускают талию, на которой остались бы синяки, и тянутся к шее Джеки. Девушка тотчас трепыхается, дёргается и бьётся в конвульсиях, не позволяя роботу сделать это в отчаянной попытке изменить неизменное, но Карл твёрд и непреклонен — именно поэтому руки обхватывают дёргающуюся шею и сжимают её чересчур сильно и грубо, вжимаясь в кожу подушечками пальцев. По комнате вместе с шлепками и обезумевшими от похоти и желания смешками тотчас раздаются гортанные звуки борьбы за глотки воздуха, в которой бурильщица несомненно проигрывала. Тело быстро начало вновь биться в конвульсиях и пытаться оторвать от себя механические дрожащие руки, но уже не для того, чтобы спастись от безнадёжно возбуждённого робота и его члена, продолжавшего словно вдалбливаться во внутренности девушки, а для того, чтобы просто, блять, выжить. Но Карл сильнее, Карл не думает, Карл делает то, что хотел, хочет и будет хотеть всегда — душить и трахать ненавистную шлюху, не зная меры, точнее, полностью её игнорируя, подчинившись нечеловеческой мерзкой страсти, не имевшей совести, морали и какого-либо смысла. Лицо быстро теряет прежние краски, конечности становятся всё более вялыми, звуки из сжатого горла становятся всё тише и слабее, а сопротивление уменьшается, пока безумец продолжает душить и толкаться в практически бездыханное тело до тех пор, пока глаза бывшей шахтёрки не стали стеклянными и она не свалилась замертво — именно в этот настолько страстно желанный момент тело Карла не выдерживает, содрогается, замирает… С громким скулежом он, зажмурив глаза, жадно и безумно кончает, едва двигая кулаком и бёдрами, пачкая свою ладонь и пол, не переставая думать о том, что с диким желанием изливается в свежий и тёплый труп, чувствуя прекрасный и такой сильный оргазм каждым сантиметром своего дрожащего тела, утопая в нём и забывая о том, кто он такой. Карл вновь облокачивается на стенку и устремляет свой опустошенный взгляд на потолок, позволяя себе расслабить все конечности и в принципе отдохнуть от такого захватывающе сильного эмоционального потрясения. Комната погружается в долгожданную тишину, лишь громкие безэмоциональные вздохи с нотками былого влечения заполняют пространство и больную голову геолога. Вот и всё, он снова в норме, он снова опустошён и не видит в своей убогой жизни красок… но, учитывая то, каким ужасным ублюдком без понимания норм морали он стал за такой короткий промежуток времени, так даже лучше. Чуть отдышавшись, Карл устало переводит взгляд и смотрит в другой угол комнаты. Там виднелись очертания чёрной сумки, которую робот собрал в порыве очередного маниакального всплеска чувств несколько недель назад, когда точно так же думал, что больше не сможет терпеть. Сумки, в которой скрывалось его идеальное преступление. Таким нечеловеческим поступком он, на самом деле, лишь отсрочил совершение этого ужасного и грязного преступления. На день-два, пока в голове вновь не щёлкнет это преследовавшее его повсюду больное чувство нездоровой зависимости и он не будет уничтожен им снова. Не более того.