По теории мультивселенной

У меня легкие горят огнем и наполняются твоим запахом, когда ты так отчаянно цепляешься за мои плечи, шепча мне на ухо о том, чтобы я не останавливался, и называя меня прекрасным. Ты скрещиваешь свои ноги на моей спине, обвиваешь руки вокруг шеи, губами касаешься где-то за ухом и стонешь громко, оставаясь на плаву только благодаря тому, что иногда я решаю остановиться. Проверить слушаешь ли ты меня. Замечаешь ли? Знаешь как меня зовут? По теории мультивселенной где-то в другом мире, отличающемся от нашего только денежной валютой и названием самого глупого чувства в мире, ты также самоотверженно хватаешься за меня и в бреду нашептываешь мое имя, пока я двигаюсь к тебе навстречу и называю тебя своим. Не как-нибудь иначе. Не глупыми прозвищами, придуманными вульгарными богатыми людьми, чувствующими свое господство над тем, кто решил разделить с ними постель. Не вычурным «малыш» или избитым «детка»… — Быстрее… — у тебя на щеках прозрачные соленые полосы, которые для меня — словно самый сладкий яд; на пальцах частички меня, что я тебе отдаю при каждом твоем касании; а в глазах — возможно — отражение меня другого, того, что из другой вселенной, но которого ты тоже обязательно не заметишь. — Пожалуйста, хен, я… А в моих ушах звенит твой голос, и в голове отпечатывается то, как грациозно выгибается твоя спина и как красиво твоя грудь льнет к моей. В этот момент я так глупо предполагаю, что это не инстинкты или инерция, а попытка быть еще ближе, и совсем не обращаю внимания на дрожащие от усталости руки, обнимаю тебя и обязательно прижимаю всем телом к себе. Кто-то очень романтичный и до ужаса сентиментальный мог бы сказать, что в этот момент мы похожи на единое тело, функционирующее только тогда, когда мы в экстремальной близости друг к другу. А я бы рассмеялся этому человеку в лицо, чтобы потом закусить дрожащую нижнюю губу и завыть в голос от того, насколько больно в груди от отсутствия очень долгое время твоего аромата в моих дыхательных путях. — Мой, — шепчет моя копия где-то за миллиарды световых лет и человеческих рассуждений, прижимая точно такого же тебя к своему телу, именно так, как это здесь и сейчас делаю я, но совсем не задумывается о том, что же сказать тебе, когда ты возразишь и упрямо скажешь: «Не твой. Я принадлежу только себе». — Только мой. — и ты прижмешься ко мне где-то там, что совсем не в нашем мире и не в этой комнате, наполненной твоими громкими вздохами и отчаянными криками, когда хорошо очень, настолько, что больно. Больно мне. Но также мне наплевать. В своей последней работе Стивен Хокинг говорит о существовании параллельных вселенных, похожих на нашу. Несмотря на то, что многие люди эту теорию называют бредовой или просто выдумкой, я ею живу и надеюсь на то, что в каком-то из бесконечного множества миров, идентичных нашему, мне не больно. И даже если будет, то ты обязательно будешь рядом, возьмешь за руку и подуешь на ранку, чтобы больше не щипало. Звучит опять же не очень, можешь счесть меня психопатом, безумно влюбленным в своего лучшего друга, но это единственное, что держит меня в этом нерадужном мире, рядом с тобой, таким дрожащим всем телом, когда мое естество проникает в тебя глубже обычного и попадает по той самой точке, которая заставляет тебя выгнуть спину. Неправдоподобная теория и уйма надежды, переполняющей мою грудь и поющей о том, что возможно… Возможно, когда-нибудь… Когда-нибудь твои пальцы будут касаться меня чуть иначе, более нежно и мягко, и перестанут причинять мне боль своими невесомыми прикосновениями, а твои вздохи не будут оставлять ожогов на моих губах, которых когда-то, возможно, ты захочешь коснуться. Возможно, когда-нибудь я смогу сказать тебе заветное «мой» и обнимать на этой же кровати, только тогда ты не будешь раздет, и у нас будет еще целая жизнь впереди и не нужно будет никуда спешить, ведь тебе не захочется от меня уходить. Возможно, когда-нибудь… Но сейчас ты все еще обжигаешь меня своей кожей, дыханием и словами о «быстрее», и двигаешь бедрами навстречу моим, чтобы прочувствовать все до последней клетки, получить как можно больше, чтобы было ярче ощущение наполненности, а встреча двух нервных скоплений была бы взрывоопасной. Сейчас ты вгоняешь свои ногти в кожу на моих предплечьях, дышишь тяжело и судорожно подрагиваешь от наплыва эмоций и скорого финала. Которого я не жду и который пытаюсь оттянуть любыми способами. — Джей, — мое имя из твоих уст звучит, как самая лучшая комбинация нот, на самом деле. И даже если оно произносится совершенно не той интонацией, о которой я мечтаю, и звучит лишь тогда, когда тебе очень хорошо или когда я вновь для тебя самый обычный друг. — Джей, пожалуйста, я скоро… А я скоро свихнусь, если честно. Потому что каждый твой хриплый стон или то, как ты сжимаешься вокруг меня, когда совсем близок к разрядке, — это все срывает мне крышу и уносит ее совсем далеко. Как и мои планы чуть оттянуть время прощания с тобой. Глупо, знаю, очень глупо пытаться остановить время, и попытки очень часто оборачиваются против меня, раз за разом, делают все больнее, когда утром я не встречаю напротив своих глаз твои, и твои красные волосы не бывают разбросаны по моей подушке, которую ты всегда забираешь, оставляя меня спать на запасной, и наполняешь своим запахом. В такие моменты я бесконечно надеюсь на то, что ты это делаешь, чтобы поглубже вдохнуть аромат шампуня, которым я пользуюсь, и отпечатать его в своей памяти. Но потом я, конечно же, вспоминаю о том, что все это тебе не нужно. А единственное, что ты от меня хочешь, ты уже получаешь. Прямо сейчас, в эту минуту, и в любую другую — тоже, если только захочешь. Тебе даже не нужно просить. Мы оба знаем, что я сам буду готов приползти к тебе и в дождь, и в снег, и в нашествие зомби или инопланетян, тебе только стоит сказать. И я приду. Или приму тебя, если вновь окажешься на пороге моей квартиры. В темноте комнаты, когда очередной толчок моих бедер выливается твоим секретом прямо на грудь — мою и твою, я осторожно покидаю твое тело, совсем не заботясь о себе и лишь думая о том, чтобы тебе причинить как можно меньше дискомфорта. При выключенном свете и зашторенных окнах пытаюсь максимально осторожно встать с кровати, чтобы проследовать в душ и привести себя в порядок, чтобы поскорее вернуться к тебе, лечь рядом и не засыпать очень долгое время в надежде уловить каждую морщинку на твоем лбу, когда ты будешь хмуриться во сне. Я тогда включил бы свет на своей стороне, чтобы суметь видеть твое прекрасное лицо и ловить каждую эмоцию, запоминать каждую черту, которой ты лишаешь меня такими ночами, как эта, прося выключить свет и что-то от меня пряча. Возможно, ты не хочешь видеть моего лица. Возможно, ты пытаешься представить на моем месте того, в кого влюблен так же, как я в тебя. Горячие капли касаются кожи, но ожогов не оставляют, — они совсем не похожи на твои пальцы. Я жмурю веки, растираю глаза, вгоняю пальцы в кожу, но никак не могу заставить себя перестать представлять то, как по приходе в комнату я тебя там не найду. Как увижу включенный свет ночника, заправленную кровать и отсутствие твоих вещей на полу. Наваждение не проходит, как бы я не старался. Оно слушается только тебя и только тогда, когда твои пальцы, обжигая, касаются моих и заставляют отстраниться их от лица, а потом тянутся к рычагу и добавляют чуть больше холодной воды в пространство между мной и тобой. — Кожа будет потом болеть, хен, — знал бы ты как мне плевать на это и как болит мое все, когда ты находишься вот так вот близко, но дотянуться до тебя я все равно не в силах. Знал бы ты, что мне намного легче почувствовать физическую боль, чем ту, что мне причиняешь ты. — Чонвон… — я хлопаю глазами словно дурак и смотрю в твои, скрытые за намокшей красной челкой, и совсем не верю в то, что это все правда. Что ты правда здесь и…заботишься обо мне. — Что ты здесь делаешь…? — по моим расчетам ты должен был уйти около десяти минут назад и больше никогда не возвращаться к порогу моего дома и меня к своему не пускать, ведь сегодня я позволил себе слишком много. Сегодня я оставил на тебе свой след, который имеет форму укуса и который я не имел права оставлять на тебе, как бы сильно не хотел это сделать. Но ты здесь, ты зачесываешь мои мокрые волосы назад и слабо мне улыбаешься, чтобы смотреть куда угодно, но только не на мое лицо, и нервно облизнуть губы. Жестоко… Очень. — Я подумал… — и выдыхаешь рвано, совсем на себя непохоже, дрожа всем телом и жмуря глаза. Что с тобой? Тебе холодно? — Я подумал, что это нечестно… — Нечестно что, Чонвон? — Что хорошо было только мне… — твои руки на моей плоти совсем не обжигают, не делают больно, а заставляют зажмурить глаза и подумать о том, как же прекрасно ощущать всем телом твое внимание и заботу, обращенные только мне, и как же сильно мне не хватало этого в эти полтора года нашей близкой дружбы. И этот день — единственный раз, когда моя надежда на то, что утром ты будешь лежать рядом со мной, когда я проснусь, становится больше размеров нашей планеты. Единственный и последний. Ты уходишь утром.

***

Где-то обязательно взрываются миры, и пропадают навсегда вселенные, когда-то похожие на наши, исчезают наши с тобой копии, и мы лишаемся снов, когда в один день я встречаю тебя у своего дома, промокшего до нитки и с покрасневшими от слез глазами. У тебя уже не красные волосы — они теперь цвета горячего шоколада и напоминают мне о том, что я не видел тебя достаточно долгое время. Не слышал твоего голоса, не сталкивался взглядом с твоим, не чувствовал мягкий аромат осадком в своих легких, не касался тебя — больше месяца. После того самого утра, в который я проснулся с грудью, полной надежд увидеть твои глаза перед своими, и с остывшими простынями на второй половине кровати, что эту же надежду выбили мне вместе с ребрами. Болит до сих пор. Да так сильно, что в тот момент, когда сквозь мокрые ресницы я улавливаю напротив себя твой силуэт, даже спустя сорок один день я ощущаю в груди зияющую дыру и впившиеся в легкие осколки некогда целых ребер. Дышать неимоверно сложно. Но не от боли. А от того, что страшно становится за тебя, за твой слабый организм, который не переносит холод. — Что…что случилось? — мой голос такой хриплый, что я сам его пугаюсь. Как и пугаюсь твоей мокрой обуви и такой же - тоненькой кофты. Она облепляет твое тело и выставляет на показ мышцы груди и сильные руки, и в любой другой раз я бы обязательно задержал свой взгляд на твоем красивом теле, но только не сегодня и не сейчас. Сейчас я обеспокоенно осматриваю твое лицо на признаки повреждения, подбежав ближе и хватаясь за твои щеки ладонями. Они холодные, они больше не такие мягкие и пухленькие, как месяц назад. — Чонвон? — из повреждений только глаза — красные и полные слез. Из того, что заставляет сильнее нахмуриться — искусанные дрожащие губы, которые ты поджимаешь и выявляешь мне милые ямочки. Они еще больше пугают своей глубиной. — Почему ты так похудел? — Хен… — твой голос дрожит точно так же, как и губы и зрачки глаз. Ты тянешь свою руку к моему лицу и убираешь мокрые волосы с моего лба. Надо же, я только сейчас замечаю, как сильно они мне мешали. — Почему ты на улице? Нельзя гулять под дождем, глупый… — и снова эта забота. И снова грудь полная надежд. И снова одичавшее сердце. Но теперь еще и уверенность в том, что все это напрасно. — Чонвон… — Я такой болван, Джей, — горячие капли друг за другом падают на мои ладони, и я поднимаю на секунду голову вверх, пытаясь понять, вышло ли вдруг из-за облаков солнце, но совсем скоро понимаю, что из нас двоих настоящий болван — это я, который сразу не понял того, что его любимый человек плачет. — Такой идиот, хен, — рыдания, вырывающиеся из твоей груди на секунду кажутся знакомыми. Я жмурю глаза и вспоминаю каждую ночь, в которую впивался пальцами в подушку и плакал точно так же, как ты сейчас. Что произошло с тобой, Чонвон? Ты тоже любишь безответно? — Мне так жаль… — Вон-и, ты чего? — и даже если мне больно безумно от того, что ты плачешь по кому-то, кто не я, я готов побыть для тебя платком, побыть аварийной подушкой и принять весь удар на себя, лишь бы тебе было мягче. И лишь бы ты не глотал воздух так, словно твои легкие отказываются работать, а сердце бьется ужасно медленно, лишь бы ты не хватался судорожно за мои руки, пытаясь выплыть из-под толщи воды, под которой оказался по чьей-то вине. — Чонвон, пошли домой, ладно? Не надо здесь стоять. — Нет, нет, хен, ты не понимаешь, — как вернуть те миры, которые когда-то взорвались? Как отправить тебя туда, подальше от меня и того, кто сделал тебе так больно? Как сделать так, чтобы ты перестал плакать и зашел в дом, чтобы переодеться и не заболеть? — Я должен тебе сказать, я… — Все хорошо, Вон-и, все хорошо, я тебя выслушаю, хорошо? — твое лицо прячется в моей груди, а пальцы цепляются за мою мокрую одежду, словно за спасательный круг. И мне нужна буквально пара секунд, чтобы успокоить дыхание и взять себя в руки и занести тебя в дом. У меня получается. — Только давай сначала зайдем в дом, м? Я обещаю, что ты скажешь мне все, что захочешь. Короткий кивок, и я совсем не мешкаю перед тем, как подхватить тебя под бедрами и заставить обвить мою талию ногами, чтобы уже через пару секунд оказаться в долгожданном тепле.

***

Где-то, в какой-то части мультивселенной, я могу тебя обнять и поделиться своим теплом с тобой, им тебя успокоить и согреть твои дрожащие пальцы. В какой-то же части, ты сам жмешься ко мне, делаешь первый и единственный шаг навстречу, чтобы все остальное расстояние сократил я и опять же поделился своим теплом и согрел твои плечи. В нашей — ты получаешь тепло от моей одежды, теплого пледа и чашки горячего лимонного чая. Я же — стою у плиты и старательно замешиваю то, что в будущем должно стать вкусным супом, который ты так любишь и который окончательно уймет твою дрожь. — Хен, прекрати и сядь, я не голоден, — мне физически больно слышать твой голос, охрипший после долгого времени, проведенного под дождем, но я заставляю всеми силами свои плечи не горбиться, а веки не жмуриться болезненно, чтобы не вызвать у тебя лишних вопросов. — Я тебя не спрашивал, Чонвон, — я зол, зол безумно на тебя, на того, кто довел тебя до такого состояния, и на себя за то, что никак не могу решиться и сказать тебе то, что тяготит сердце уже почти два года, а потом начать тебя добиваться. У меня ведь все привилегии, так? Я бы мог, я думаю, что смог бы хоть немного твоего внимания обратить на себя, лишь бы ты сейчас не был в таком состоянии. — Злишься? — Нет, почему я должен злиться на тебя, Чонвон? — и правда, почему? Какую именно причину ты хочешь услышать? Ту, что о том, что ты не должен так наплевательски относиться к своему здоровью? Или ту, что о том, что ты не должен так загибаться по какой-либо причине? Понимаю, я сам не лучший на свете пример, но… — Разве у меня есть право это делать? — но, несмотря ни на что, ты все еще безумно мне дорог. Даже если опустить все мои недружеские чувства к тебе и то, чем мы занимаемся, когда никто из наших друзей не рядом, ты все еще самый близкий мне человек и никто этого изменить никогда не сможет. — У тебя его больше, чем у кого-либо другого, Джей. — Прекрасно, — хмыкаю и резким движением выключаю плиту. Поворачиваюсь к тебе и сразу же ловлю взгляд твоих красных глаз своими. Они не такие, как всегда, в них нет бесконечной нежности и плохо скрываемой любви, там сейчас только ярость и желание тебя ударить за твою глупость. Наверное, поэтому ты резко отшатываешься, когда я сажусь напротив тебя. Стол маленький, но расстояние между нами кажется таким огромным, что неосознанно хочется взвыть. — Тогда скажи мне, какого черта ты в таком состоянии?! — от звука ударившегося о стол кулака ты жмуришь веки и вновь дергаешься от меня в сторону. А я ненавижу себя за это еще больше. — Я…хотел поговорить с тобой… — глупый, глупый мальчик, для этого давным-давно изобрели телефон, мессенджеры, для этого существуют такси, автобусы, метро, твоя машина, черт возьми! Так почему…? — Я не хотел говорить по телефону или тратить время на дорогу в машине, сейчас везде пробки. — ты будто слышишь мои мысли. — Это так срочно? — Больше некуда. — Ладно, ладно… — выдыхаю. — Тогда я тебя внимательно слушаю. Раз уж это было так срочно… — Хен, ты можешь сесть рядом со мной? Ты хоть знаешь, что ты у меня просишь? Ты хоть знаешь, как это звучит? Знаешь, какие будут последствия? Ты знаешь, сколько бессонных ночей у меня будет из-за тебя теперь? Я послушно выполняю твою просьбу. — Я тебя слушаю, — и твой взгляд этот… Ты знаешь, как надолго он мне запомнится и сколько раз я буду воспроизводить его перед закрытыми веками, успокаивая свое плачущее сердце? Почему ты не можешь быть чуть лояльнее ко мне? — Хен, почему… — несмотря на твой спокойный взгляд, голос у тебя дрожит и ломается. Поэтому ты прочищаешь горло и начинаешь снова. — Почему мы это делаем? — я смотрю внимательно и непонимающе. Я не понимаю, о чем ты. Не понимаю, почему под сердцем тянет от неприятного предчувствия. — Почему ты не прогоняешь меня, когда я прихожу к тебе? — Почему…я должен тебя прогонять? — Потому что я делаю тебе больно. Я все еще не понимаю, почему ты говоришь все это и откуда ты знаешь о том, что творится у меня внутри. Я все не понимаю, как ты читаешь мои эмоции и как еще не послал куда подальше в таком случае. — Что? — прыскаю пренебрежительно, несмотря на то, что творится в груди, и как всё живое в очередной раз засыхает от страха тебя больше не увидеть. — С чего ты взял, что… — Не надо делать вид, что это не так, ладно? — твои руки касаются моих, и мое сердце не сходит с ума почему-то. Оно настороженно прислушивается и бьется как обычно, когда ты не рядом. Я где-то читал, что так и должно быть рядом с тем, кого по-настоящему любишь. — Я знаю. Я понял это, хен, но… — Но…? — теперь дрожит мой голос, и в горле пересыхает. Я не осмеливаюсь на тебя посмотреть. — Я должен знать, почему? — Чонвон, я… — я не знаю, что собираюсь сказать. Я совсем не знаю, как должен был бы выйти из этой ситуации. Я не знаю ничего, и даже то, как меня зовут, в тот момент, когда твои губы легко касаются моих, словно для них это обычное дело, словно они делали это тысячи раз, словно они для этого были созданы…или подсмотрели у тех, что находятся в далекой параллели. — Я не хочу быть твоим другом, хен, — ты отстраняешься быстро, оставляя меня нервно кусать губы, которых только что касались твои, и смотреть на тебя непонимающе и немного напуганно. Не хочешь…? — Хочу, чтобы ты был для меня кем-то большим. Вот моя причина. — Кем-то…большим? — ты киваешь. — Да. Очень хочу. И целовать тебя хочу. И держать за руку на посиделках с ребятами, чтобы Хисын больше не заглядывался на тебя. А еще хочу носить твою одежду. — на последних словах ты неловко смеешься и все еще смотришь на меня теми же глазами, которые мне обязательно будут сниться по ночам. — Можно? Мой осторожный кивок, совсем не обдуманный и полный страхов о том, что я понял все совсем не так, как должен был, и ты уже оказываешься обнимающим меня и осыпающим мое лицо поцелуями и прикосновениями своих пальцев, что сейчас совсем не обжигаются, а — наоборот — делятся своим теплом и согревают мои внутренности. Как это делали наши копии в бесконечном множестве других миров, которые в этот момент собираются воедино и делают нас бесконечно счастливыми. В нашей вселенной ты делаешь самый большой шаг для нас, а я делаю самый последний, когда притягиваю тебя к себе на колени, обнимаю крепко и делюсь своим теплом, чтобы твои пальцы впредь грелись не о чашку горячей жидкости, а о мою любовь.