qualm

осознание стучит в рёбра и выбивает из привычного ритма сердце. руки достоевского в свете фонаря явно подрагивают, но клубки дыма выходят ровными, плавными, распыляются и расплываются в промёрзлом воздухе. достоевский много курит. иссиня-чёрные локоны пропитались табачным дымом, а бледные руки немного отдают пеплом. но дазаю всё равно хочется их прикосновений. он стоит всего в полуметре, украдкой всматриваясь в глубокие тёмные глаза, очерчивающие серые панельки напротив, слегка присыпанные первым снегом, и не может отвести глаз. смотрит, почти забываясь, на сухие губы, окутанные дымом. он уверен, что на вкус они ровно такие же, как и сигарета в руках у фёдора, но всё так же хочет прильнуть к ним губами. достоевский молчит, замечая пустой взгляд карих глаз на себе, молчит, пытаясь успокоить звенящую тревогу внутри себя. дазай взрывает в нём почти расщепившийся порох, когда смотрит вот так в полумраке под светом звёзд. когда в янтарных глазах прямо читаются все его мысли, когда бледные пальцы чуть дрожат, отчего осаму стыдливо прячет их в глубокие карманы куртки. осаму ужасно нуждается в тепле, и это отнюдь не потому, что на улице кружится первый снег. он нуждается в тепле достоевских рук, в тепле его сухих и потрескавшихся губ, нуждается в достоевском. и это невозможно не заметить, и от этого только больнее. фёдор никогда бы не посчитал себя достаточно хорошим для него. нет, боже, точно нет. дазай трескается внутри от всего того, что набатом стучит у него в голове и тяжестью отдаётся в суставы, но всё ещё люминесцентно-ярко улыбается, прячет всё, что сидит глубоко внутри и не даёт покоя. и достоевский ни за что бы не сказал, что он способен помочь осаму. рядом с шатеном должен быть кто-то живой. тот, кто сможет помочь ему с его чувствами, а не тот, кто не понимает собственных. тот, кто может укрыть от всех страхов и помочь, а не тот, кто сам едва ли не дрожит от осознания своих ошибок. достоевский не считает себя тем, кому дазай может довериться. фёдор в принципе никогда не считал себя заслужившим доверия. но глаза осаму светятся и переливаются звёздами на небе и роем пушистых снежных хлопьев, его глаза выглядят живо и по-настоящему, когда он вглядывается в бледное лицо без эмоций, подставленное холодному январскому ветру. достоевский явно не тот, кто заслуживает первого поцелуя дазая. но осаму колеблется лишь секунду перед тем, как расплавить поцелуй на чужих прокуренных губах. на лице у фёдора мешаются все эмоции разом, но мягкие губы дазая выбивают все мысли из его головы, а холодные руки в волосах вызывают мурашки и давно забытое чувство внутри. чувство необъяснимое, растекающееся по венам и внедряющееся в воздух вокруг, чувство, которое исходит от коротких выдохов осаму и слегка дрожащих пальцев рук, чуть касающихся плеч достоевского. дазаю не нужно ничего говорить, потому что фёдор чётко видит в глазах напротив опровергающую все его мысли фразу. осаму до беспамятства влюблён в достоевского, он позволяет ему любить себя в ответ и не боится ничего, когда тянется за поцелуем и льнёт к родной груди. он не оставляет фёдору ни секунды на то, чтобы подумать о том, что он не заслуживает дазая рядом. и остатки сомнений выбивает ветер, оставляя на губах обоих привкус табачного дыма. осаму вглядывается в глаза напротив уже увереннее, читая в них явный страх, и улыбается тепло, почти растапливая весь снег вокруг и окончательно решая что-то внутри себя. — я люблю тебя. достоевский больше не сомневается.