Сахарная вата и крепкий чай

Из-под полуприкрытых век Канат вяло наблюдал за вереницей врачей и медсестер, что суетились вокруг него в первые часы после перевода в палату. Еще приходила мать, Азиз, а сразу за ним — Хазал. Канат бы не удивился, если бы со временем в его палате перебывало пол колледжа, вкупе с Мелисой, Лейлой и даже директором Фикретом. Но не с Эким. О, нет, Эким ни за что бы не навестила его. Конечно, чего же еще ожидать от этой упрямой! Канат маялся от вынужденного безделья и депрессивных мыслей, разрывающих голову. Отец выжил, Азиз окончательно сошел с ума, а мать только начинала сей сложный, но увлекательный процесс. Как же он хотел увидеть эту девчонку! Несносную, непокорную девчонку — его лекарство, его спасение. Лишь она одна могла защитить Каната от того хаоса и бесконечного кошмара, что творились в его жизни. Он вздохнул и сделал попытку сменить позу — все без толку. Даже повернуться не может! И телефон взять в руки — рук как будто нет. Каната это пугало, даже больше — повергало в ужас. Он никак не мог привыкнуть к своей беспомощности. Вот он сильный, ловкий, быстрый — мгновение, секунда, вспышка — и вот он уже лежит на бетоне возле собственного дома, недвижимый, переломанный, разбитый. Где же Эким, почему она так долго не приходит?! Наверняка хочет помучить его хорошенько. Канат признался ей в своих чувствах; трепетно сжимая руку, поцеловал ее так нежно, как только сумел… А она что? Сбежала, как ненормальная, с криками «нет», «невозможно», «нельзя»! Ринулась от него прочь, как от чумы, словно он, если бы настиг ее — проглотил целиком. Он раскрыл ей душу, отдал сердце, а она… не похоже, чтобы она разделяла его порывы. Канат чувствовал, что его любовь к Эким больше похожа на одержимость, но ничего не мог с собой поделать. А еще не мог нормально есть, спать, учиться. Все, чем он мог заниматься, это слушать любимую музыку и думать, думать, думать об этой строптивой девчонке, перебирая в памяти их особенные моменты. Их. Особенные. Моменты. Даже от этих слов делалось горячо и приятно в груди. А как хорошо ему становилось, когда он вспоминал, какие у Эким вкусные губы, словно сделанные из сахарной ваты и еще чего-то такого из детства, что Канат не мог вспомнить. Нет, если она не появится в ближайшие полчаса, он заставит медсестру набрать ее номер. Неужели Эким совсем-совсем не волнуется о нем? Неужели не хочет увидеть? Или кто-то из школы строит козни и препятствует их встрече? Ах, как же плохо быть обездвиженным! Случись что, он даже от Мелисы будет не в состоянии ее защитить. Проклятье! Канат замечал, как резко в последнее время меняется его настроение, каким покладистым он становится в присутствии Эким и каким неистовым — когда ее не было рядом. Такое с ним происходило впервые в жизни, и он не понимал, правильно это или нет, хорошо или плохо. Он просто знал, что так есть и, что самое пугающее, так будет теперь всегда, пока существует Эким и пока существует он сам. Так медленно для Каната минуты еще не тянулись. Даже на факультативах по социологии! Он буравил взглядом закрытую дверь, втайне радуясь, что поток посетителей к нему прекратился, иначе бы на каждый поворот ручки его сердце реагировало бы бешеным стуком. Словно издеваясь над ним, ручка двери медленно поползла вниз. Канат затаил дыхание, прекрасно зная, что это очередная медсестра или врач, что это просто не может быть она. И вдруг… Беспрестанно озираясь, словно карманник в подворотне, в палату осторожно прокралась Эким. Не отрывая взгляда от коридора, она плавно закрыла за собой дверь и только потом обернулась и посмотрела на Каната. Тот молчал, как будто набрал в рот не то что воды, а какой-нибудь серной кислоты. Молчал со значением. Эким тоже вместо слов мотнула головой в сторону, мол, что тут еще скажешь про этого остолопа, который чуть не убился в собственном же доме. Ее глаза жадно скользили по его фигуре, выискивая видимые травмы и повреждения. — Не пожелаешь мне скорейшего выздоровления? — наконец с трудом разлепив губы, хрипло спросил Канат. — Пожелаю, — как всегда с вызовом ответила она. — Пусть все пройдет. Ты как будто даже не удивился моему приходу. — Не удивился. Я ждал тебя. — Ждал? — Эким удивленно вскинула брови. — К тебе вообще-то посторонних не пускают. И, к слову, я сама не знала, приду или нет. — А я знал, вернее, надеялся… Нет, не так — я был твердо уверен, что рано или поздно ты придешь ко мне. — Вижу, самоуверенности в тебе нисколечко не поубавилось, — проворчала Эким, осматривая палату в поисках места, куда можно было присесть. В нескольких метрах от кровати у стены стоял небольшой синий диванчик, и Канат забеспокоился, что она выберет это место, чтобы держаться от него подальше, но Эким с сомнением покосилась туда и все же присела на краешек его кровати. — Для этого мне надо было расшибиться сильнее, — широко улыбнулся Канат, пряча за шуткой безумную радость от того, что она все-таки здесь, с ним. — Не смешно, — нахмурилась Эким и тут же выдала ему следующий диагноз. — Дурак. — Пусть дурак, — легко согласился Канат. — Скажи, ты беспокоилась обо мне? Переживала? — Это единственное, что тебя интересует? «Да!!!» — Канат, что произошло? Что с твоим отцом? А Азиз? То, что он рассказал психологу, правда? — О… Как много вопросов, госпожа Эким, у меня даже голова разболелась… — Не увиливай! — Не увиливая, говорю прямо — я сейчас не собираюсь отвечать ни на один из них. А даже если бы и хотел… Все слишком запутано. Ты не поймешь. — Так объясни! — Как можно объяснить что-то человеку, который тебе не доверяет? Я же вижу, что ты становишься сама не своя, пообщавшись с Азизом. Но хочу предостеречь тебя, Эким, не верь всему, что слышишь от него… Она рассмеялась. Сначала улыбнулась своей заразительной и самой обворожительной улыбкой, а потом громко расхохоталась. — Не верить всему, что слышу от него? — переспросила Эким, все еще смеясь. — Ты не поверишь… — Он то же самое говорит обо мне, — совершенно серьезно закончил за нее фразу Канат. Улыбка погасла на ее лице. — И кому же мне верить? — спросила она тихо. — Верь своему сердцу, Эким. — Сердцу? — она вскочила с кровати и заметалась по палате, в волнении поправляя растрепанные волосы. — Верить сердцу? Сердце — самый ненадежный союзник! Оно предаст в первую очередь, это твое глупое сердце! — Неправда, — спокойно возразил Канат. — Глаза могут обмануть, разум может ошибиться, но сердце… Сердце не умеет притворяться. Внезапный спазм сковал его горло, Канат закашлялся и тут же застонал от боли. — Что такое? — Эким за секунду вновь оказалась рядом с ним. — Позвать врача? — Не надо, такое бывает, от лекарств. Ты так и не сказала мне… — Что? — тревога еще не полностью выветрилась из ее взгляда и приятно щекотала самолюбие Каната. — Ты волновалась за меня? — хитро прищурившись спросил он. — Вот же дурак, — закатила глаза Эким. — Волновалась. Да, волновалась! Как волновалась бы за любого ученика школы, если бы тот чуть не умер, выпав с балкона! — Врунишка, — улыбнулся Канат. — Не стыдно тебе обманывать пострадавшего, а, Гюлерйюз? — Если ты сейчас же не замолчишь, я уйду! — Угрозы, шантаж, запугивание, — продолжал дурачиться Канат. — Я буду вынужден обратиться за защитой своих прав. — И каких же именно прав, господин пострадавший? — подыграла ему Эким. — Я имею право на приветливую улыбку и доброе слово от девушки, которую я люблю. — Очень интересно, — она сделала вид, что помечает что-то в своем невидимом блокноте. — Что-нибудь еще? — Да… — Канат мечтательно прикрыл глаза. — Еще я имею право держать ее за руку, но, так как пока не в состоянии этого сделать, я также имею право на утешительный поцелуй… — Еще чего! — Хотя бы в щечку! — Держи карман шире, Канат! — она резко поднялась на ноги. — Все, мне пора. — Постой, Эким! — он постарался скрыть разочарование на своем лице за болезненной гримасой. — Помоги, пожалуйста, перевернуться. Я… Я не могу… Эким подошла ближе и в нерешительности замерла. — Что… нужно делать? — Обхвати меня за плечи, а я найду опору... в смысле, обопрусь на тебя и немного сменю положение… Я себе уже все, что можно, отлежал. — Ладно, не ворчи. Давай. Она склонилась к нему близко-близко и сделала, как он просил. Ее волосы щекотали ему лицо, а ее запах — ноздри. Губы, сделанные из сахарной ваты, были так близко… — Канат! Ты заснул, что ли? — Прости, — он сделал движение и почувствовал несказанное облегчение в мышцах, — ох, так хорошо… Спасибо. Эким отпустила его плечи, но не отстранилась. Канат не мог оторваться от ее глаз цвета крепкого чая. — Если бы… — тихо спросил он. — Если бы мы и правда никогда больше не увиделись, ты бы расстроилась? — О чем это ты? — также тихо произнесла она. — Если бы меня не стало, например. Если бы я умер, Эким, из твоих прекрасных глаз пролилась бы хоть одна слезинка? Он видел ее, эту самую слезинку, что дрожала сейчас на длинных ресницах. — Ты дурак! — шепнула Эким разгневанно, быстро прижалась губами к его губам и ураганом вылетела за дверь. Несколько секунд Канат растерянно моргал глазами, еще ощущая кожей дуновение ветра, оставшееся после нее. И оставшийся после нее аромат. И вкус сахарной ваты на губах. Затем он рассмеялся и, превозмогая боль, откинулся на подушки.