Цезарь отводит Кору в свои покои и отворачивается — судя по всему, чтобы налить себе вина и успокоиться. Не то чтобы её прельщала перспектива разговаривать со спиной, проще просить о помощи, когда смотришь человеку в лицо, но выхода нет. Она надеется найти в Цезаре союзника, который поможет ей раскрыть Марку глаза на то, каким мерзким уродом стал его сын, и избавиться от нависшей над ними обоими угрозы. Теперь, когда Тиберию вернули мнимую власть, он может снова войти во вкус и начать творить всё, что ему заблагорассудится, не считаясь ни с кем. Кора не хочет, чтобы Тиберий когда-либо причинил ей боль снова. Не хочет, чтобы он опять навредил ей или их с Марком будущему ребёнку. Ребёнку… Ей ведь придётся и об этом ему рассказать… Что он подумает? Как отреагирует? Сдержит ли обещание и позволит ли ей выносить плод их любви? — Ты застала меня в дурном настроении. Не усугубляй его загадками и неясными целями! Почему и Цезарь счёл должным сорвать на ней своё раздражение? При их первом и единственном разговоре это он дал Коре повод злиться и до смерти напугал её, прикасаясь против её воли. Вместо того чтобы просить его о помощи, сейчас она с удовольствием высказала бы ему всё, что о нём думает. Но… Только в своих мечтах. Он высокородный римлянин, а она «всего лишь рабыня, забывшая своё место». Спасибо, что напомнили мне моё место, юный господин! — Многое изменилось. Мальчик, которого я прижимала к груди как дитя, повзрослел и утратил доброту молодости. Тот, кем он стал теперь, грозит лишить нас обоих желанного положения, — объясняет она, оплетая отвратительный поступок Тиберия словесными кружевами, скрывая собственный позор в надежде избежать осуждения. Ей хватило одного раза. Когда она пыталась пожаловаться на поведение Цезаря, хлёсткие слова госпожи, трактуемые однозначно как «сама виновата», наивно было думать, что он не захочет вкусить её прелестей, будто окунули Кору в ванну, доверху заполненную ледяной водой. Как ей было противно, что госпожа не проявила хоть каплю сочувствия. А она бы порадовалась, узнай, что её собственный сын взял Кору силой, чтобы отомстить отцу? А ведь в Риме Тиберий даже захотел за неё заступиться — с горящими мрачной решимостью глазами он спросил, где Цезарь. Как же она тогда была рада… Он хотел поступить как настоящий брат, расквитаться с обидчиком сестры… Наивная дурочка! Кто теперь заступится за Кору перед тем, кого она считала младшим братом? Кто защитит её от него? Хотелось бы верить, что благородный и справедливый отец пойдёт на это и накажет сына, заставив того выучить ещё один горький урок. — Я знаю, что мальчишка сделал с тобой, — чеканит Цезарь, разворачиваясь к ней лицом. Его слова падают с резким оглушительным звоном, точно недавно перевёрнутый им поднос с кувшином. — Как? Откуда? — Кора не верит своим ушам. Она стоит с разинутым ртом. Приказ «закрой рот» будто не проходит по натянутым нервам. Так он показывал злость и стоял к ней спиной, чтобы не выдать, что уже знает, какую управу она собирается найти на Тиберия? — Ты собираешься рассказать Марку об этом? — отвечает Цезарь вопросом на вопрос. Откуда. Он. Знает?! — Он должен встать на мою сторону! Как тогда на вилле, когда вы… …трогали меня без моего согласия. Давай скажи это! …трогали меня без моего согласия. Слова застревают в горле. Её до сих пор бросает в дрожь от воспоминаний о том, как Марк застал её полураздетую почти что в объятиях Цезаря. Марк тогда сказал ей, что ему не стоило посылать её к Цезарю, но вот что он подумал на самом деле — загадка… Не то чтобы Коре хочется знать на неё ответ. Некоторые тайны бывают смертельными. Какой может быть тайна, скрытая от всех внутри неё. Не мог же Марк подумать, что она сама захотела этого? Что она в принципе могла захотеть отдаться кому-то другому? Тем более его сыну… — Покусился на нечто неприкосновенное. На женщину самого Марка Лициния Красса, — заканчивает за неё Цезарь и со смехом отхлёбывает вина из кубка. Кора обхватывает себя руками за плечи. Вдыхает приторный аромат свечей, вызывающий горечь во рту и приступ тошноты. Состояние её тела прекрасно отражает то, что у неё на душе. Ей горько думать о том, что ею владел не только Марк, что теперь она больше не в безопасности, а его покровительство не гарантирует ей ровным счётом ничего, пока его сын чувствует полную безнаказанность, упиваясь вновь обретённой властью. И её тошнит от воспоминаний о грубых прикосновениях Тиберия, о его руках на её шее, о ладони, затыкающей ей рот, о его члене внутри неё, болезненно давящем на отвергающую его плоть. Остаётся только надеяться, что ребёнку Марка в её чреве нипочём любые испытания. — Не смешно, — отрезает Кора, проглатывая ком в горле. — О какой неприкосновенности теперь может идти речь? Тиберий отнял её у меня. Он отнимает у меня Марка! Глаза начинают слезиться. Срываясь на крик, она отворачивается и смотрит на заполняющие комнату теплом и светом свечи, не моргая. Пусть Цезарь думает, что она плачет из-за огня. Он — первый, кто назвал её не рабыней, а женщиной Марка Лициния Красса. Утешение для израненной души… Сладостные слова, которые совсем скоро не будут иметь ничего общего с реальностью. С каждым днём ей всё больше кажется, что она теряет своё положение подле Марка, а Тиберий, наоборот, всё сближается с ним. И всё страшнее попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы положить конец этому падению во мрак и одиночество. Марк ведь всё ещё поверит ей, а не Тиберию, да? Марк хорошо её знает, он должен понимать, что добровольно она бы никогда…! Как можно, сама мысль о том, что он станет подозревать её в измене с его собственным сыном, вызывает отвращение: она считала Тиберия младшим братом… — Так если Тиберий нанёс тебе столь глубокую рану, почему ты всё ещё молчишь о его преступлении? — слышит она из-за спины — в неожиданно мягком голосе Цезаря сквозит не любопытство, а что-то похожее на беспокойство. Кора с силой трёт глаза и разворачивается к нему. — А почему молчите вы? Вы же всё знали задолго до этого разговора! — возвращает она ему вопрос в ответ на вопрос — не хочется признаваться в том, что Тиберий ещё и угрожал взять её силой снова, если она расскажет Марку. — Но мы сейчас говорим не обо мне, верно? Если ты хочешь, чтобы я помог тебе, я должен знать то, о чём должен буду молчать, — выдаёт Цезарь и, кажется, усмехается — ему что, понравилось, как ловко он облёк мысли в слова? И вообще… Что это сейчас было? Что он только что сказал? — Что вы имеете в виду? — недоумевает Кора, поправляя завязки платья. — Зачем знать то, что вы не сможете использовать? И вообще… станет ли молчать тот, кто рассказал вам о… случившемся между мной и Тиберием? — Всё просто. — Цезарь с азартом улыбается и ставит кубок на стол позади себя. — Тот, кто владеет ответами, владеет миром. И да, она поклялась молчать. Когда мальчишку разжаловали и отправили в лагерь сопровождения, я на всякий случай поручил шлюхе Кантаре следить за ним. Она видела, как он выходил из твоей палатки. А до того слышала… звуки борьбы. — Я всё равно не понимаю… — признаётся Кора. — Разве недостаточно того, что вы знаете о моём позоре? — Чтобы переиграть Марка, нужно думать как минимум на ход вперёд. А лучше на десять. Тебе ли не знать? — объясняет он таким тоном, как будто рассказывает что-то очень простое и понятное маленькому ребёнку. — Да, но… Мы ведь должны обыграть не Марка, а Тиберия. Это… несколько проще… — Она скрещивает руки на груди и слегка наклоняет голову, как будто ждёт, какими ещё туманными намёками сможет удивить её Цезарь. Потерянное самообладание, кажется, понемногу возвращается. — Нет, на самом деле — их обоих. За Тиберием стоял и будет стоять его отец. Особенно если победа над Спартаком станет их общей. Тогда их связь может стать нерушимой, и мы… Кора как будто слышит пронзительный звон разбившейся на тысячи осколков хрупкой надежды на то, что Марк сможет приструнить сына. Зачем Цезарь говорит такие страшные слова? Зачем лишает её надежды? Зачем доламывает то, что осталось от Коры и её жизни? — Нет! Нельзя этого допустить! — в ужасе перебивает его она, разом теряя вернувшееся было самообладание. — Он лишит меня всего! Он лишит меня любви Марка! Всё равно что лишит жизни! К горлу вновь подступает ком, из глаз солёной рекой начинают литься горячие слёзы. Цезарь подходит к Коре и приподнимает двумя пальцами её подбородок. — Посмотри на меня! — не приказывает, а просит он — почти нежно, его тон резко выбивается из всего течения их разговора. — Посмотри и скажи, что ты будешь делать, если уже слишком поздно, если Марк не поверит тебе или не захочет наказывать проклятого любимого сына? Мне самому неприятно об этом думать, но… На десять ходов вперёд, помнишь? Она начинает рыдать в голос, сотрясаясь всем телом. Упавшие на лицо пряди неприятно липнут к коже. Чужие тёплые руки накрывают дрожащие плечи. О если бы это были руки Марка… Кора не хочет думать ни на один ход вперёд. Она упрямо хочет верить, что Марк всегда будет на её стороне. — Помню… — всхлипывает она. — И нет… не знаю… что мне… делать. — Расскажи мне всё, Кора! — Цезарь заботливо убирает намокшие пряди с её лица. — Тогда я помогу тебе что-нибудь придумать. И тебе сразу станет легче. Кора распахивает глаза и выпрямляется. Где-то она это уже слышала… «Расскажи мне, и тебе сразу станет легче». Это были слова Тиберия… Тогда на вилле в Риме, когда Цезарь… …трогал её без её согласия!!! О нет! Она начинает задыхаться, а её голова безвольно падает на грудь. — Расскажу… — сипит она. — Только… отпустите… — Как скажешь… — В его голосе сквозит сожаление, но с её плеча и лица уходит тяжесть чужих ладоней. Дышать сразу становится легче, и Кора пытается успокоить себя глубокими вдохами. На пятом выдохе она прекращает трястись и поднимает голову. В глазах Цезаря пляшут отблески свечей, и она почти ощущает кожей тепло его взгляда. Как ей хотелось бы, чтобы на его месте был Марк… Чтобы Марк так же позволил ей дать волю чувствам и сбросить с хрупких плеч непосильный для них груз, чтобы попытался её утешить если не словами, то хотя бы действиями… Слёзы всё так же текут по щекам, но уже беззвучно. — Тиберий, он… угрожал, что всё повторится… — Кора шмыгает носом. — Обещал оклеветать меня в глазах Марка и причинить мне боль снова, если я расскажу ему о… случившемся. О боги… — замолкает, чтобы собраться с мыслями, — Тиберий сказал бы, что я добровольно отдалась ему, чтобы избавить от боли, — и разражается безостановочным смехом на чересчур высокой, почти визгливой ноте. Эта мысль всё так же нелепа, как и в первый раз. Что с ней вообще такое происходит сегодня? То плачет, то спокойна, как Марк в своём обычном состоянии, то рыдает, то смеётся как безумная… Неужели это беременность так на неё влияет? Ох нелегко ей придётся в будущем… Как долго ещё она сможет скрывать своё положение если не от Марка, то хотя бы от его ближайшего окружения? Цезарь прикрывает рот ладонью — видимо, ему тоже очень смешно. Кора смеётся так, что давится воздухом и заходится в сильном приступе кашля. — Смочи горло — поможет. — Цезарь протягивает ей кубок с вином. — Только Тиберий может считать, что его отец поверил бы в такую несусветную глупость. Мне хватило одного взгляда Марка тогда на вилле, чтобы понять, насколько ты важна для него. И я вижу, как к нему относишься ты. Тиберий, Юпитер его раздери, знал, куда бить, чтобы тебе было больнее всего. Но ничего, скоро у него уже не получится давить на тебя. Ему придётся думать только о том, как бы самому не сломаться под давлением отцовского гнева. — Благодарю, но… От запаха вина мне с недавних пор становится дурно. Кора наконец прекращает кашлять и слегка приподнимает уголки губ в улыбке, но морщится, когда кисловатый запах вина проникает ей в ноздри и оседает терпкой вязкой горечью на корне языка. Она судорожно сглатывает подступивший к горлу ком — тошнота поднимается будто от самых кончиков пальцев ног. И в такой неподходящий момент! — Это почему ещё? И что теперь она должна ему ответить? Всё из-за Тиберия? Вино напоминает ей о его преступлении? Кто поверит в такую чушь? У неё нет времени придумывать хоть сколько-нибудь правдоподобную ложь. «С недавних пор…» Зачем она так неосторожно проговорилась? А чем дольше она будет затягивать с ответом, тем скорее Цезарь поймёт, что она лжёт или хочет что-то от него утаить. Он же попросил: «расскажи мне всё»… Что ж, придётся рассказать ему всю правду, и будь что будет… — Я жду ребёнка, — сообщает она с нескрываемой нежностью — брови Цезаря тут же начинают ползти вверх. — От Марка. Кубок с вином выскальзывает из его пальцев — будто им вмиг становится не под силу удерживать его — и с глухим стуком разлетается на черепки, разбросанные по небольшой луже. — Только этого ещё не хватало, — практически стонет он и хватается за голову. — Я про… твоё положение. Ты же не хочешь сказать, что… когда этот ублюдок Тиберий… воспользовался тобой… — Цезарь подбирает слова как можно осторожнее, но Кора понимает, к чему он ведёт, и ей совсем это не нравится, — ты уже… знала? Такая простая и в то же время сражающая наповал своей чудовищностью мысль. Тот, кого она считала младшим братом, жестоко надругался над ней — над беременной женщиной, над той, которая всячески заботилась о нём и всегда стремилась приободрить. Лицо Коры искажает гримаса боли — как будто ей в спину со всей силы воткнули нож. Губы сжимаются в тонкую полоску. Она только и может что коротко кивнуть. — Да его оскопить мало! — Глаза Цезаря горят — снова совсем как свечи — только на этот раз от гнева, а руки сжимаются в кулаки и дыхание учащается. Конечно, любой нормальный человек рассвирепел бы, узнав, какое гнуснейшее преступление совершил Тиберий. Всегда спокойный Марк будет так же взбешён, хоть и именно его сын — виновник большинства её страданий? — Действительно мало, — горько усмехается Кора. — Как вы думаете, найдёт ли Марк причину встать на сторону… сына? Обвинит ли меня во лжи? Решит ли, что ребёнок не от него? Или решит не оставлять меня в Синуэссе прислуживать Тиберию, как он задумал ранее? — У тебя есть только один способ узнать — прямо рассказать ему всё, что ты только что рассказала мне! — Цезарь почти опускает руку на её левое плечо, но в этот раз останавливается, не успев коснуться кожи, и одними глазами будто спрашивает: можно дотронуться? — И именно для этого мне понадобится ваша помощь. — Она опускает взгляд и хлопает ресницами, будто давая ему разрешение. Ну наконец-то он додумался спросить её согласия на прикосновения. Пусть и без слов. — Я вас очень прошу, проведите меня к Марку на Мелийский хребет. Надеюсь, он меня выслушает и примет решение лишить Тиберия титула и вообще… отправит его куда подальше с глаз долой. Чтобы он больше не отравлял мне жизнь… Вы — моя единственная надежда поговорить с Марком с глазу на глаз, пока не станет слишком поздно… Кора жмурится от осторожного прикосновения к плечу. Ей тепло и… почти не страшно… Почти… Она прикрывает глаза и представляет, что это Марк ласково гладит её, невесомо пробегаясь пальцами от плеча к шее и обратно. — А что ты сделаешь, если уже слишком поздно? Мы должны найти ответ и на этот вопрос! — напоминает ей Цезарь о том, о чём ей вообще думать не хочется. — Тогда я уже ничего не смогу сделать… Остаётся только надеяться на его милосердие… Хуже, чем оказаться в полном распоряжении Тиберия, может быть… только смерть от руки Марка… — медленно проговаривает Кора и сама вздрагивает. Цезарь прижимает ладони к вискам и, видимо, погружается в собственные мысли. Как и она. Хуже не придумаешь! Но… Если Марк ей не поверит, обратив в прах всё, что между ними было, но оставит ей жизнь… Сможет ли она оправиться после такого удара? Прикажет ли он избавиться от ребёнка? Как она вообще сможет жить с таким грузом на душе? Оклеветанная, обесчещенная, намертво придавленная горем к земле… Покорится ли она жестокой судьбе или не вынесет таких тягот и предпочтёт избавить мир от своего существования? Мир-то от её смерти точно ничего не потеряет… Что ей делать? О Юпитер всемогущий, ниспошли ей озарение! Или Цезарю — с его сосредоточенно-нахмуренными бровями. Он точно должен быть хорош в хитроумных планах и ловком преодолении, казалось бы, безвыходных ситуаций. Не зря его внедрение в лагерь Спартака помогло Марку взять Синуэссу. — Слушай меня внимательно, Кора! — Цезарь отнимает ладони от лица, появившиеся от тяжёлых дум морщины разглаживаются. — Когда я оставлю тебя у Марка, не вываливай на него все свои злоключения прямо с порога. Начни издалека, например, с того, останешься ли ты в Синуэссе, когда он вернётся в Рим с победой… Аккуратно переведи разговор на Тиберия и его прошлые прегрешения. Если ты поймёшь, что Марк теперь полностью на стороне этого гадёныша, то… Ничего ему не рассказывай. А я дождусь подходящего момента и разыграю твои карты. — И где буду я в этот подходящий момент? К тому времени Тиберий сможет безнаказанно творить со мной всё, что захочет, и никто не сможет ему помешать. — Предложенный Цезарем ход разговора кажется ей здравым, она и до этого думала, что именно в таком ключе попытается обсудить с Марком поступки Тиберия, но… в плане Цезаря определённо есть какая-то незавершённость… — Это ещё не весь план. Упроси Марка позволить тебе остаться в лагере на Мелийском хребте. Там сейчас вполне может разыграться метель, и возвращаться в город уже будет небезопасно. Дождёшься ночи и сбежишь, пока весь лагерь будет спать. Самое главное — незаметно проберись мимо часовых у его палатки. Если нужно, укради у Марка нож и убей часового. Но так, чтобы никто ничего не слышал. Будешь сомневаться — помни: на кону твоя жизнь и жизнь твоего ребёнка. Беги к людям Спартака. Они… не обидят тебя. В конце концов, ты для них — очередная беглая рабыня. Догадаются по клейму, кто твой хозяин, — можешь наплести им что угодно, например, что Марк брал тебя силой и всё такое… но только ничего не говори о его ребёнке. Никто не должен знать, что связывает вас на самом деле. Марк подумает, что ты его предала. И я ему подыграю… Кора холодеет, чувствуя, как каждый незаметный волосок на её коже встаёт дыбом. В глазах щиплет, сердце стремительно падает в район пяток, а кровь в жилах на мгновение останавливается, но лишь затем, чтобы пуститься по ним бурной рекой. — Я не хочу, чтобы он так думал! Я никогда его не предам! — устало возражает она, повышая голос. — Ты и не предашь. Но все подумают, что предашь. На самом деле, это не так важно. Считай, что ты выполняешь мой приказ, как я выполнял приказ Марка. Я найду способ вернуть тебя ему, но только после того, как разыграю твои карты и подонок Тиберий потеряет всё. В лагере Спартака тебе сейчас будет безопаснее. Хочешь спрятать дерево — прячь в лесу. Хочешь спрятать рабыню от гнева её господ — отправь её к хорошо вооружённым беглым рабам, — мягко убеждает её Цезарь, смотря ей прямо в глаза. В его взгляде столько невиданной доселе заботы, что Коре снова хочется плакать, но она сдерживается и лишь кивает, вытирая кулаком появившуюся было слезинку. — Я верну тебя Марку… — повторяет он, пытливо заглядывая ей в глаза и слегка улыбаясь. — Обещаю! А пока что… Так будет лучше! Никакой угрозы со стороны Тиберия. Никто там тебя не тронет без твоего согласия. Они смогут тебя защитить. Там даже некоторые женщины… весьма боевые… Кора ухватывается за его обещание и улыбку. Пока человек жив, ему нужно на что-то надеяться. Цезарь возвращает ей надежду на спокойную жизнь в объятиях Марка. — Если ваш план сработает, я… даже не знаю, как вас благодарить… — Кора растерянно накручивает выбившуюся прядь на палец и тут же выпускает её. — Просто продержись, пока я не вернусь за тобой! — Улыбка Цезаря становится шире. — Этого будет достаточно.
До пропасти остаётся ровно один шаг. Один последний шаг, который сможет оборвать её жизнь вместе со всеми проглоченными горькими слезами, неуслышанной мольбой о помощи и несбыточными мечтами о будущем рядом с любимым мужчиной. Жизнь, разорванную зарвавшимся мальчишкой, едва-едва почувствовавшим вкус власти, безнаказанность которого подкрепляется мощнейшей стеной из облечённого — почти безграничной — властью отца. Противостоять которой у Коры нет ни единого шанса. Жить ожиданием редких встреч с Марком, подчиняясь тому, кто превратил её жизнь в вечное наказание, храня на себе несмываемую печать позора, постоянно чувствуя отголоски грубых жестоких прикосновений того, кого она считала младшим братом, и не забывая ничего, ни единой секунды унижений, куда более невыносимо, чем оказаться вдали от Марка навсегда. Пальцы Тиберия будто всё ещё сжимают смертельным холодом беззащитное горло. Его ладонь будто всё ещё затыкает приоткрытый рот, не давая высказаться, выговориться, снять с сердца часть тяжеленного груза. Если Кора останется в Синуэссе в качестве его верной помощницы, эти призраки будут преследовать её до самой смерти, сводя с ума и лишая надежды на нормальную жизнь. Она так и будет вечно вздрагивать, если Марк пожелает дотронуться до её щеки, подойдя со спины? Он так напугал её в прошлый раз — она решила, что это может быть Тиберий. Она боялась, что Тиберий будет мучить её ещё и ещё, не церемонясь с ней. Пока не насытит свою глупую жажду мести отцу, не желая признавать собственные ошибки и брать за них ответственность. Марк ничего не знал о своём сыне. Не знал, какую змею взрастил в собственной тени. И какую змею пригрела она, одаривая заботой и утешением. Сын — отражение отца? Только через очень кривое зеркало, разбитое, а затем собранное вновь и изуродованное соединением не сочетающихся друг с другом осколков. И всё же Марк любил Тиберия — своё собственное чудовищное порождение — гораздо больше неё. И по-настоящему не услышал бы ни слова из того, что так хотела сказать ему Кора и в итоге так и не сказала. «Тогда женщине становятся ясны веления её сердца». Ещё до того, как Марк поцеловал её и стал раздевать, Кора, смотря на любимого с плохо скрываемым ужасом в глазах, поняла: она воспользуется запасным планом Цезаря и покинет римский лагерь, легко вольётся в ряды мятежных рабов, притворившись беглой рабыней, и растворится в них. Но она не смогла отказать себе в желании провести последнюю ночь в объятиях Марка и тем самым попрощаться с ним.Марк покрывает поцелуями её грудь и шею. Её тело, как и всегда, отзывается сладкой дрожью на каждое его прикосновение — особенно когда он ладонями обхватывает её плечи и с жадностью приникает к её губам. Кора отвечает с тем же пылом. Он не должен заподозрить, что здесь и сейчас, распластанная под ним, она — кто бы что ни обещал — прощается с ним навсегда. А в её голове вновь и вновь проносятся обрывки разговоров с Марком и Тиберием. «Я захватил Синуэссу для тебя. Чтобы у нас было место, куда я мог бы приезжать часто. Подальше от ревнивых глаз и болтунов. Это не наказание, а подарок». В другой жизни её глаза бы загорелись — проводить время с Марком не таясь, зная, что его жена далеко-далеко… Кора хотела бы этого больше всего на свете, но Тиберий загнал её в угол, и единственный выход оттуда — провалиться сквозь землю, пока никто не видит. Марк отстраняется, и теперь уже Кора поднимает руки, чтобы дотронуться до его плеч. Она смотрит на него во все глаза. Пока ещё может. «Будет очень жаль, если тебя выгонят из нашего дома или подвергнут жестокому наказанию, если он узнает, как ты добровольно отдалась мне, чтобы избавить от боли. Если хоть слово вырвется из твоего рта, ты пострадаешь. От руки императора. Или моей». Ты победил, Тиберий. Из моего рта не вырвется ни слова против тебя. Благодаря тебе я вообще больше никогда не заговорю с Марком. И с тобой, к счастью, тоже. Марк пронзает её тело, и Кора со стоном выгибается. Как же ей нравится, когда он заполняет её, и как же ей будет не хватать этого ощущения. «Я хочу, чтобы ты всегда была рядом». Я хотела бы быть рядом с тобой больше всего на свете, но прости, Марк, я не смогу. Твой драгоценный сын лишил меня этого права. Рядом с тобой мне больше не найти покой. Кора сводит руки у Марка за шеей и гладит его, сначала зарываясь пальцами в его волосы, а потом — по щекам, по спине, по напряжённому животу — везде, куда только может дотянуться. Пока она ещё может быть рядом с ним… Её узкая ладонь скользит по сильным плечам. Но каждого прикосновения к нему ей всё ещё недостаточно. Почему-то именно сейчас, в последнюю ночь в его объятиях, в ней рождается дикое желание всё время касаться Марка руками — особенно его лица. Как будто (не)зрячие пальцы могут что-то запомнить и сохранить на всю оставшуюся жизнь… «Когда ты в моих объятиях, меня больше ничто не беспокоит». Самые лестные, самые нежные и искренние слова, которые Марк когда-либо говорил Коре, — сродни признанию в любви — теперь вспоминать мучительнее всего — теперь, когда она прощается с ним каждым вздохом, каждым прикосновением, каждым стоном. Он жадно сцеловывает с её губ каждый стон и каждый тихий выдох. Они дышат одним воздухом на двоих. Снова. Как и раньше. Только это больше никогда не повторится. «Я знаю, как ты дорога ему и он — тебе. Ты помогла мальчику, каким он был, превратиться в мужчину, каким он стал, и мне не найти ему лучшего советчика». Знал бы Марк, как его сын усердно затыкал рот «советчику» и в прямом, и в переносном смысле… Кора хотела для Тиберия чего угодно, но только не чтобы он стал таким мужчиной — в высшей степени не похожим на благородного отца. И такому мужчине уж точно не понадобились бы советы рабыни. Он бы использовал Кору совсем для других целей — в том числе для развлечения, пока от неё не осталась бы лишь безжизненная оболочка. Коре хочется, чтобы Марк стёр, сцеловал с неё следы рук Тиберия, раз и навсегда избавив от поганых воспоминаний, но вместо этого он отдаёт её своему сыну в услужение, обрекая на вечный страх и вечные муки. И тем не менее именно сегодня Марк предпочитает не выпускать её из-под себя, всё время закрывает собой, пряча и защищая — как будто понимает, что именно это сейчас ей нужно как никогда. Защищая её — грязную, запятнанную, осквернённую… И хорошо, что он не знает о… случившемся… Так Кора хотя бы может разделить с ним одну последнюю ночь. Она обнимает Марка за спину. Сильнее прижимает к себе. Чтобы между ними не осталось и тоненького слоя воздуха. Она хочет то, что любит больше всего, когда они слиты воедино, — ощущать на себе всю тяжесть его могучего тела. Ей всегда нравилось, когда он вжимал её всем телом в постель — так она чувствовала защищённость. Но теперь под ним — лишь иллюзия безопасности. Марк не станет защищать её от собственного сына. И потому безопаснее будет только вдали от них обоих. «Ты забыла своё место. Ты всего лишь рабыня». И ей впервые кажется, что Тиберий был прав. Что на самом деле она лишь заблуждалась. Кора считала себя частью семьи Марка. Считала, что он любил её достаточно сильно, чтобы защищать от всего на свете. Считала, что Тиберий всегда будет добр к ней. «Нет проступка, который отец не простил бы своему драгоценному сыну». И все иллюзии разлетаются вдребезги, взрезая обманутое сердце. Когда летаешь высоко, больно падать с небес на землю. Она всего лишь рабыня. Всего лишь вещь, с которой можно сделать всё что угодно и угрозами заставить молчать, не заботясь о её чувствах. Ладонь Марка опускается ей на бедро, а затем — на рёбра и добирается до её шеи. Кора целует его и закрывает глаза. Ей больше не хочется на него смотреть. Слишком больно. Он никогда её не услышит. Никогда не сделает ради неё то, чего она от него ждёт. И слишком… стыдно. Она боится, что он сможет прочесть всё по её глазам, узнать, какой она стала — испорченной, осквернённой, недостойной его любви и нежности. Марк медленно двигается, подаётся выше, Кора успевает поцеловать его в подбородок, а потом прячет лицо в изгибе его шеи. Всё лишь бы избежать взглядов глаза в глаза. Она лишает себя удовольствия наблюдать за его лицом, хотя всегда любила это делать во время занятий любовью. Марк до отвращения нежен. А она больше этого не заслуживает! И больше всего на свете ей хочется плакать. Ей слишком хорошо с ним. В последний раз. «Я всегда буду рядом, пока сами боги не падут с небес!» Обещание, которое она не сможет сдержать. Я больше не буду рядом никогда! Прости, Марк! Прости! Прости! Прости! Их пальцы переплетаются. И Кора отчаянно не хочет расцеплять их. Хочет побыть рядом с ним как можно дольше, так близко, как больше не будет никогда. «Но теперь мы с ним заодно». Если бы Марк знал, как сильно он мучил её каждым словом, кричавшим о том, что он целиком и полностью на стороне сына… Если бы Марк знал, как мучительно каждое его движение внутри неё, приближающее их к финалу… «Похоже, тебя он любит больше». «Вы очень далеки от истины». Вы! Очень! Далеки! От! Истины! Прощай, Марк! Кора замирает на пике блаженства и, набираясь храбрости, заглядывает Марку в глаза. Ей столько хочется сказать ему и получить в ответ заботу, защиту и утешение. Остаётся лишь смотреть, теперь уже, наоборот, надеясь, что он прочитает всё по её глазам. Кажется, он тоже хочет ей сказать что-то, что не может облечь в слова, и потому лишь исступлённо её целует, ловя губами каждый стон. Как ей хочется, чтобы он не стал думать, что она решила его предать. Она буквально кричит через закрытый — точнее полуоткрытый — рот. Я не предам тебя, Марк, никогда. Я ухожу, потому что твой сын не оставил мне выбора. Я не могу остаться рядом с тобой, потому что ты приблизил его к себе, а это пытка для меня. Пытка даже хуже, чем ты устроил для пленных рабов, захваченных в Синуэссе. Под угрозой моя жизнь. И не только моя. Я не предаю тебя. Я не предаю тебя. Я не предаю тебя. Разве я могу предать свои руки или ноги? Мне без них не выжить. Как и без сердца. Ты — моё сердце, Марк, и я умру без тебя. Без тебя моя жизнь равна медленному ожиданию смерти. Без тебя я не живу, а лишь существую. Я сбегаю не чтобы вернуться и навеки получить от тебя незаслуженное клеймо предательницы. Я сбегаю, чтобы дать шанс нашему ребёнку родиться вдали от моего бессилия что-либо изменить. Может быть, однажды он даст мне шанс снова начать жить, а не существовать. Пожалуйста, пойми меня. И, быть может, прости. И помни, что я люблю тебя. Всегда любила. И всегда буду. Настолько сильно, что отрывать себя от тебя сродни тому, как если бы меня пополам разрубили мечом. Жаль только, что никто об этом никогда не узнает. Особенно ты сам. Марк подсовывает ладонь ей под спину и, чуть приподнимая, теснее прижимает её к себе. Двигается в ней быстрее и короче. Кора по-прежнему обнимает его, сводит ноги у него на пояснице и не хочет выпускать его из себя, но… Задыхаясь, он стонет её имя и расслабляется под её руками, утыкаясь носом ей между ключиц, обдавая шею жарким дыханием. Она чувствует, как внутри растекается его семя, и… — Маааарк… Кора словно стремительно взмывает в небеса, на миг забывая обо всём, и столь же стремительно возвращается обратно — на ложе Марка в палатке на Мелийском хребте, проверяемом на прочность снежной бурей. Тяжесть чужого тела исчезает, воздух слегка холодит разгорячённую ласками кожу. Утомлённый, Марк осторожно укладывается рядом и целует её ладонь. — Я даже рад… что ты нарушила мой приказ и приехала ко мне. Завтра… я буду биться и ради того, чтобы вернуться к тебе целым и невредимым, — обещает ей он, улыбаясь и ласково поглаживая по плечу. Не будешь и не вернёшься. Завтра утром ты обнаружишь пропажу и решишь, что я всех обманула и предала тебя. Ты обрушишь свой гнев на Цезаря, который виноват лишь в том, что привёл меня к тебе. Обрушишь своё отчаяние на Спартака и его людей. — Ты главное возвращайся живым, Марк! — шепчет Кора, целуя его под подбородком. В носу отчаянно щиплет от подступающих слёз, но она стискивает зубы и не даёт им прорваться. Марк не должен ничего заподозрить. Он должен быть уверен, что смог утешить её, что у неё снова всё в порядке, что завтра она будет такой как прежде — верной ему рабыней и любящей его женщиной. Завтра у него важный день, быть может, самый важный в его жизни, который должен обернуться триумфом. В этом дне не должно быть места для неё и её глупых слёз. Конечно, он всегда будет любить сына сильнее и занимать его сторону. Глупо было надеяться, что он сможет поступить иначе. Интересно, сможет ли он полюбить так же сильно их общего ребёнка, если тот появится на свет подле него? Точнее смог бы, ведь Кора знает: это не случится никогда. Реальность бьёт Кору наотмашь. Ни завтра, ни сегодня — никогда… …Марк не посмотрит на неё с нежностью… …не сожмёт её в своих объятиях… …не заставить её млеть и таять в его руках… …не сорвёт с её губ ни один стон наслаждения… …не скажет ей ни одного ласкового слова. Предательница не заслужит этого, даже если однажды вернётся к Марку и его легионам. Поэтому проще будет никогда не возвращаться. Ни завтра, ни сегодня — никогда. Ценой собственного сердца — и жизни.
Один последний разговор. Одна последняя ночь в объятиях Марка. И Кора запомнит её на всю оставшуюся — возможно, очень короткую — жизнь. Запомнит каждую чёрточку на любимом лице. Сумасшедший ритм сердца, которое хотя бы недолго, но билось только для неё. Тепло его тела, всегда согревавшее её и не сумевшее согреть сегодня — в один последний раз. Один последний раз перед тем, как она шагнёт в пропасть и избавит мир от своей жалкой жизни. Даже если она не сделает этот шаг, она больше не увидит Марка таким влюблённым как прежде. Он не простит ей побег, сочтёт его предательством. Даже если Цезарь вернётся за ней в недосягаемом будущем, Марк не поверит ни слову правды о сыне и обвинит её во лжи, как и самого Цезаря, наверное, если тот попытается передать Марку рассказ Коры. А может, даже слушать их не станет и прикажет казнить её. Кора пытается найти хоть одну причину цепляться за жизнь. Живот простреливает неожиданной болью. Ребёнок… Кажется, единственное, что держит её в этом мире. Где-то там, в туманном будущем, скрытом снежной бурей длиною в целую жизнь, она сможет в одиночку воспитать их с Марком ребёнка достойным человеком. Куда достойнее Тиберия. Вдали от всех. Вдали от интриг и войн. Вдали от зависти и мерзкой бессильной злобы. Если она ещё и может о чём-то мечтать, то только об этом. Если она больше никогда не увидит Марка, то он не сможет отобрать у неё ребёнка — его кровь и плоть. У Коры останется вечное напоминание о былой любви — и боли. Единственное, что у неё останется от любимого. Она будет молиться, чтобы он никогда не услышал о ней и тем более о её ребёнке. И она всеми силами будет бороться за себя и за его будущее. А позже она поругает себя за то, что совсем недавно хотела избавиться от… плода своей мучительной больной любви. Когда будет в безопасности как можно дальше от лагеря Марка. Пока человек жив, ему нужно на что-то надеяться. Кора будет надеяться, что, не лишив себя жизни этой ночью, она сможет увидеть рождение своего ребёнка и дать ему достойную жизнь. Вдали от всех, кто когда-то был ей дорог. У неё будет целая жизнь на то, чтобы попытаться вновь собрать воедино осколки собственного сердца. Хоть и кажется, что в груди на его месте остаётся зияющая пустота, а само её сердце — ещё живое, ещё тёплое, ещё бьющееся на пределе возможностей — вынули, раскрошили и куда-то спрятали. Сердце Коры навсегда остаётся в палатке Марка на заснеженном Мелийском хребте. Кора разворачивается спиной к пропасти и уверенно шагает прочь — навстречу людям, отвоёвывающим своё право быть свободными у Римской республики, стремящейся загнать их обратно под гигантский молот рабства.