Вой

      Джереми выскребает кровь из-под своих ногтей, кидая косой взгляд на луну. Она безразлично смотрит на него в ответ, выеденным краем обдирая звездное небо. Равнодушная и пустая, больная в пятнах кратеров, ожидающая, когда он наконец падет на колени и поблагодарит ее за спасение.       Если бы Джереми мог, он бы выцарапал мерзкую койму ее лика с неба, чтобы она чахла в отражении луж бордовых тонов, что утратили выпотрошенные тела померших лизоблюдов его отца. Они оставались тихими, чавкали под ногами, ломаясь в костях, только когда он ступал по ним.       Трупы все еще были трупами.       В воздухе стоит запах разорванной плоти — он ощущает его на зубах, и, прячась от лунного взора, прикрывает лицо рукой, собирая движением языка останки содранной с кого-то кожи.       Джереми чувствует себя голодным, злость рвет его изнутри по краям, оставляя за собой лишь хлипкие швы едва удерживаемого здравомыслия.       Шарлотта как-то сказала ему, что он похож на пса без намордника, вшивого и зараженного бешенством. Джереми ловит себя на том, что скребет онемевшее горло, пытаясь позволить себе рычать, пытаясь растерзать иллюзорную цепь, стягивающую ему глотку.       Он не может отрицать, что не представляет себе «человечность». В доме Агриче никогда не существовало такого понятия, в Агриче не существовало людей — грешники, обожающие страдания, и обреченные, восторгающиеся собственной болью. Среди них не было ничего, напоминающего благоразумие.       Джереми вполне способен принять себя за животное, какую-нибудь дикую тварь монстроподобную, воющую на луну. Его существо бесцельно стремится к ней, выворачивая наизнанку холоднокровие, рождая раздражение в недостижимой попытке коснуться.       Он обречен смотреть на нее издалека. Как собака, послушно ожидающая своего хозяина.       Джереми знает, что отдал сестрице Сане свой поводок — и она теперь по жизни его владелец, пока он не сдохнет сам, оставляя за собой только тухлую груду мяса и колких костей.       Может быть, когда он помрет, Луна наконец заберет его.       Деон прошипел ему, что такая шавка, как он, должна откинуться в одиночестве. А Джереми, кажется, именно этого и боится — единственное, к чему он научился испытывать страх, вместо того, чтобы потерять его. Даже если это всего один человек при жизни и одно нечто после, Джереми меньше всего желал не быть разделенным с кем-то.       Он привык, что его используют, привык исполнять приказы, не раскрывая рта и не задавая никаких вопросов. Джереми не нравится подчиняться, но       Джереми выучен быть послушным.       До момента, пока ему не позволят сопротивляться, упиваться дрожащим дыханием с раскроенных ртов и слезами в раздавленных глазницах черепа, проявляя сдержанную внутри ненависть. Ухмыляясь по-волчьи радостно, безумно растягивая уголки синеющих бледных губ.       Всегда будет кто-то выше, выше его собственной воли, кто-то, к кому проложено его отчаяние, его желания и его чувства, изуродованные в замкнутой пустоте безусловной нечеловечности. Он стремится к чужому существованию, чтобы быть скованным, потому что это то, что он умеет — принадлежать, будь то Луна или сестрица Сана.       Вечная преданность взамен на вечное наказание.       Он будет страдать, потеряв сестру, даже если обретет Луну, но он не может ее достичь, пока Сана удерживает своей тонкой рукой ошейник, оттягивая его жесткий конец и позволяя ему дышать.       Джереми не может представить себе, что будет, если его бросят. Когда. Он не был настолько глуп, чтобы не знать себя.       Не так нужен, как Деон.       И не так важен, как синий ублюдок Феделиан.       Джереми может Деона ненавидеть, но без него чертово восстание против отца не произошло бы, по крайней мере, так скоро. Джереми может желать закопать Касиса заживо, но он не будет делать то, что не понравилось бы сестрице Сане, то, что наверняка бы ее расстроило. Это противоречит в самых его корнях, ломает хребет в тонких позвонках шеи, приказывая склонить голову.       Холодная ночь ласкает чернотой рот, принимая пар разгоряченного дыхания и легким ветром касаясь точеных скул.       У Джереми нет абсолютно никаких шансов.       -Сообщение от Роксаны,- сладкий голос вырывает его разум из сдержанной тишины.       Он оборачивается. Холодный приказ из вторых уст без какого-либо объяснения, равнодушный, не заинтересованный совсем в его чувствах.       Чувства Агриче. Джереми не уверен, что такое сочетание слов имеет свое право на существование. В их доме есть одни лишь желания и инстинкты, одни лишь монстрами выращенные чудовища. Не знающие любви, но знающие помешательство на том, что способно еще отдать ее.       Одержимость остатками человечности.       Подобно Деону, тянущемуся к слезам Роксаны.       Подобно Марии, тонущей в ангельском лике Сиерры.       Подобно ему самому.       Его окровавленные пальцы сжимают ткань, тут же пачкающуюся в грязном уродстве не ссохнувшейся еще жизни, мертвеющими остатками раздражающую холодную кожу.       Приказы — слова, не несущие в себе доверия, кривыми клыками стискивают подставленное им горло, и он подчиняется, ища тепла, ища сердце, забитое крыльями усопших бабочек, но способное ему улыбаться.       Джереми слышит далекий вой.       Сбежавшие демоны пляшут, превращая черный Агриче в красный, разукрашивая отталкивающие тона в ядовитый мрак. Это банка с насекомыми, переполненная пожирающими друг друга обреченными существами.       На родовом ужине Джереми никогда не хотелось есть.       Крики смешались с зовом, тошнотворная вонь привычной пылью осела в легких.       Слуги ступают за ним, дрожа, боясь найти палача в Агриче с глазами синими предрассветной тьмы и острыми когтями зверя. Но Джереми не смотрит на них, Джереми прожигает светило тоскливой яростью, и вой повторяется снова, лаская слух, заставляя чесать раздраженно горло, не в силах ему ответить.       Луна смотрит вниз, она зовет его, как одного из своих созданий, и он усмехается в ответ, разворачиваясь к ней спиной.       Джереми нет нужды в том, чтобы быть свободным.       Сестрица Сана ждет его.       Трупы хрустят, рвутся, плачут. Оставляют эмоции вырезанного ужаса кривиться на блеклых лицах. Их безобразный посмертный лик упирается слепым взором в небо мутное разочаровывающе и пустое от ярких звезд.       Инстинкты скручиваются в груди. Беспокойный, озлобленный и жестокий. Жаждущий похвалы от своей хозяйки.       Шаг, раздавливающий гортань, заставляет воздух вокруг болезненно выть.       Луна молчит.       Ожидая нетерпеливо, когда Джереми наконец помрет в одиночестве.