Тишина звенящая в рамке темноты

      Всей этой истории могло не случиться, будь я хоть на три гроша умнее.       Увы, когда моим сестрам раздавали ум, я стояла в очереди за способностью тащить в свою жизнь всякую дрянь.        Ты смотришь на меня так внимательно, так испытующе. Будь твоя воля, ты бы утопила меня, как ведьму, или заставила бы плясать в раскаленных башмаках на собственной свадьбе, я угадала? Что же, это было бы вполне справедливо.       Давай я начну с начала, а ты сама сделаешь выводы. Я вижу, что ты пришла за ответами на свои вопросы.       Первый из них: когда все началось?       С моей бабки, отвечу я. Бабка была дочерью бедного рыцаря, но очень хотела блистать, хотела носить шелка и украшения из бирюзы, так шедшие к ее синевато-льдистым, похожим на мои глаза. У моей бабки ничего не было, кроме куцего дара, красоты и чутья на удачные вложения. И тем, и другим, и третьим она распорядилась блестяще.       Она попалась на глаза людям из дворца. Королева давно умерла, под официальной фавориткой шаталась земля — шутка ли, три выкидыша подряд испортят любой характер. Мужчины не любят больных и страдающих женщин. И тут моя бабка: свеженький, скромненький розанчик, глазки в пол, золотые косы, сама невинность.       Король клюнул, как клюет на червяка всякая рыба, и сначала взял бабку в свою постель, потом вышвырнул прежнюю фаворитку (она была маркиза и кричала на все королевство, что короля околдовали), затем назначил бабку официальной фавориткой, а через два года, когда родился долгожданный наследник, женился на ней. Маркизу тихо удавили.       Ещё через пять лет он умер, а бабка везде поставила своих людей и сделалась регентом до совершеннолетия сына, моего отца. Он в свой черед женился на моей матери, которая родила ему троих дочерей.       Что? Не замешано ли здесь в самом деле колдовство?       Отчасти, думаю, так и было. Моя бабка была вовсе не так проста, как хотела уверить всех вокруг. Женщине, знаешь ли, нужно иметь выдержку опытного царедворца, чтобы год за годом играть роль совершенной дуры. Думаю, ты уже знаешь, что у любого сильного волшебства…. У любого обета и зарока есть свои ограничения. Моя бабка должна была умереть, как только заимодавец выполнил бы все условия. Это бессовестное ростовщичество, это жизнь взаймы, но бабка… как я уже сказала, она мастерски умела дурить голову кому угодно. Знаешь ли ты, что пол ребенка всецело зависит от отца? Знаешь ли ты, что есть чары, которые позволяют обратить развитие плода вспять?       Что ты так изумлённо вскидываешь брови? Ну да, милая моя, твоя мачеха — передумавший мальчик. Нет, я ни капли из-за этого не страдала. И юбки я любила, в них, знаешь ли, теплее и не надо морозить задницу. А с лошадей, я подозреваю, не слезала бы что так, что этак. Временами я, конечно, чувствовала себя не в своем теле, но моя мать считала это бунтом против несправедливости жизни и природы. Не могу сказать, что она была так уж неправа.       Единственное, что меня печалило уже во взрослом возрасте — невозможность иметь детей. Мои сестры (к слову, мы все детство очень дружили, и отец нас любил, не думай всех этих сказочных глупостей) довольно рано вышли замуж. А я, самая красивая из них, засиделась до двадцати трёх. Отчасти это было следствием бесплодия, отчасти того, что отец нуждался в помощнике и секретаре, а отчасти… Давай ты лучше сядешь и перестанешь скакать из угла в угол. И вино достань, я до сих пор не могу спокойно рассказывать об этом.       Что, а во-вторых? Прости, я сбилась. Так вот, отчасти, конечно, виновата магия. Но ни одна магия не может сделать белое черным; она уже пользуется теми семенами, склонностями, которые есть в человеке. Семена прорастают, образуют завязь, а сеятель пожинает плоды.       Мне было лет тринадцать, и отец отправил нас на лето к бабушке. На самом деле он, конечно, спасал нас от чумы, которая унесла нашу мать. Я до сих пор не знаю, мор этот — в самом деле бабкина работа или нет: мать ждала ребенка, на сей раз мальчика, но мой брат не успел родиться.       Что? Почему я сомневаюсь? Милая, все лгут. Вольно или невольно, желая выглядеть лучше, из забывчивости… неважно. У меня есть серьезные причины, скажем так, сомневаться и делить свои знания на десять.       Знаешь, что меня поразило, когда я увидела бабку в тот год? Гладкая, будто не знающая ни горя, ни радости кожа, и страшные на таком молодом лице старые глаза. Она подобающе нас приняла, ее придворные дамы окружили нас заботой, и нам разрешали ходить везде. Кроме западного крыла.       — А что там?       — Отделочные работы. Там может быть опасно.       Само собой, мне сразу же захотелось попасть туда, и попасть любой ценой. Старшая сестра предостерегающе посмотрела на меня, но я стремилась найти лазейки ещё тогда.       — Бабушка, а если в вашем сопровождении?       Бабка щелкнула чётками.       — Нет. Стройка — не подходящее для детей место. Ни слова больше. Я запрещаю говорить об этом.       Чем строже запрет, тем больше искушение. Ты верно поняла, я нарушила приказ. Я не видела ни каменщиков, ни маляров, ни стекольщиков, ни злого, как тысяча ос, зодчего. С самого первого дня меня будто кто-то звал, а какие мне снились сны!       Да, ты верно все понимаешь. Я унаследовала способности бабки, вот только меня никто не потрудился научить. Всему, что я знаю, я обязана лишь себе. Посмотри на меня и дай слово, что как только у тебя появятся дети хоть с искоркой дара, ты не станешь петь им в уши про грех, а найдешь толковых учителей. Но я тебя знаю, ты же умная девочка, ты всегда умела учиться на чужих ошибках.       Сколько себя помню, если я чего-то очень хотела, то сами обстоятельства складывались таким образом, что рано или поздно я получала желаемое. Через месяц после нашего прибытия я слегла с грудной жабой, а мои сестры, бабка и двор уехали на охоту.       Да, да, некому стало смотреть за грешащим оком. Во сне это случилось или наяву, но вдруг мне стало невыносимо жарко, так, что я сбросила одеяло и, как сомнамбула, пошла за клубком из зеленоватого света, что открывал предо мной все двери.       Я шла мимо гобеленов, где невероятно талантливый мастер запечатлел сцены ужасающих мук грешников и сладострастников, и не понимала, отчего бабушка не пускает нас сюда, ведь мастер изобразил грех в его первозданной сути. Наконец, на двадцатой или тридцатой лестнице мой путь завершился у комнаты под самой крышей. Я толкнула приоткрытую дверь (как сейчас помню эту ручку в виде львиной пасти) и сделала первый шаг.       Я ждала… Нет, я предвкушала увидеть чудовище. Страшное, кровожадное и непременно с синими зубами. Или, знаешь, заколдованное веретено. Уколешься о такое — проспишь сто лет.       Каково же было мое разочарование, когда я увидела в пустой комнате зеркало в человеческий рост с изрядно исцарапанной старинной рамой, а в зеркале — прехорошенького мальчика в синем камзольчике, в пажеской беретке на черных кудрях, с лихо блестящим петушиным пером над ухом, с лютней в руках.       Что ты смотришь так недоверчиво? Ах, мои ожидания? Вспомни себя в тринадцать лет. Каждый ребенок — отражение своего взрослого, дорогая. В моей голове царила путаница и темный лес с легионом чудовищ. Моя мать только что умерла, и хотя отец любил нас, он все равно не мог сдержать разочарования от рождения третьей дочери. До светлой же мысли, что король правит головой, а не тем мешком, что в штанах, не додумался даже архиепископ. Вдобавок по стране гулял мор, а мы, королевские дочери, должны были не бояться, но лишь боялись сильнее, только не явно, исподволь.       Этот страх травил нас изнутри.       Точно почувствовав, что он не один, мальчик поднял голову и улыбнулся мне. О, как он улыбнулся!       Дальше он поклонился мне, как принцессе, извинился за бедность своего жилья, и попросил разрешения спеть.       Мне бы сбежать, мне бы прочесть молитву, мне бы, в конце концов, заткнуть уши, но я захотела услышать его голос.       Я кивнула.       Он мечтательно прикрыл зеленоватые глаза, перебрал струны и запел. По первым трем тактам я узнала старинный мадригал «О сладостном мучении»: его часто пели при дворе и мужчины, и женщины, но тогда, в тот день мне показалось, что я слышу голос ангела.              Столь сладко страданье       Усталой душе,       Что с милой свиданья       Не жду я уже.       И взоры, и речи       Её бессердечны,       Нет жалости в ней.       Но в вечной разлуке,       Приняв эти муки,       Я стану сильней.              Я не думала о смысле слов, я могла слышать лишь голос и восторженно внимала сетованиям на бессердечную красавицу. Под конец я, забыв манеры и воспитание, захлопала в ладоши, но этого мне показалось мало. Хорошим певцам и лютнистам в наших краях дарили золото и розы, и я… я вытащила серьги из ушей, я подбежала к подоконнику — стены замка обвивал плетистый сорт — и сорвала алый бутон.       В этот миг меня и поймали. Мальчик отложил лютню, радостно улыбнулся мне и поманил к себе. Это лишь сон, сказала я себе, во сне можно все, и без страха и трепета шагнула сквозь зеркало.       Будь я старше и умнее, я бы поняла, кто передо мной, я бы сбежала с визгом, я бы стояла на коленях в соборе Богоматери Лилейской, я бы дала обет молчания на сорок лет, но, тогда… тогда эта рыбка радостно заглотила наживку.       Дети не верят смерти, дорогая. Зато смерть верит в них.       Я прошла сквозь зеркало. Певец преклонил колена предо мной и испросил разрешения быть моим рыцарем и носить мои цвета.       — Мне так одиноко, — он смотрел на меня с застенчивой робостью, — старшая сестра заперла меня здесь и теперь совсем не приходит. Я так провинился перед ней!       Само собой, мне стало жалко юного пажа, и я спросила, достаточно ли будет слова принцессы, чтобы его освободили. Я очень хотела быть хорошей.       — Никто не может заставить сестру сделать то, чего она не хочет. Но мне нравится тебе петь. Приходи сюда ещё.       Я протянула ему сережки и розу, и… сама не заметила, как поранила руку, а на цветок упало три капли крови.       — Ты ведь придёшь ещё?       — Да, да!       Очнулась я на полу собственной спальни, в перекрученной и мокрой от пота рубашке.       Я почти убедила себя, что мне все это приснилось, но… выздоровев, я не нашла серег, а раны от шипов заживали медленно.       Бабка смотрела на меня странно и косо, будто я принесла домой чумную крысу.       Думаю, она начала что-то подозревать, но за руку поймать меня не могла.       Как ты понимаешь, в комнату с зеркалом я пришла ещё не раз, а когда в замок приехал наш отец, и вся стража выстроилась в почетном карауле, я наконец прокралась в западное крыло. Вообрази себе мое разочарование, когда я не увидела по дороге ни одной горгульи, ни одной сцены адских мук. Неизменной осталась лишь комната с зеркалом и тот, кто жил в ней.       Это смешно, но я всей душой привязалась к грустному мальчику и хотела ему свободы. Он не жаловался, не страдал, как те, кто жаждут сделать тебя пожизненно виноватой, но ждал каждой встречи. Я всякий раз возвращалась и гнала от себя мысль, что в зеркалах не может водиться ничего хорошего, а одна только дрянь.       Умом я понимаю, что он все просчитал, как хороший стратег, что он отлично расставил ловушку, но… веришь, нет, я не могу на него злиться.       В тот день он перепугался не на шутку.       — Зачем ты сюда пришла? Это же опасно! Она узнает!       Он всеми силами пытался оттащить меня от зеркала, на котором я заметила не просто старые царапины. Нет. Это были следы ногтей, будто человек пытался вырваться из тюрьмы или из гроба.       Однако поняла я это после. Тогда же я… тогда я мигом завелась, как юла, от громкого голоса.       — Кто?       — Старшая сестра! Тебе достанется!       — И что? Я вообще-то принцесса!       — А она королева!       — Да хоть священная императрица, — я топнула ножкой, — ни за какой проступок нельзя запирать детей в башне одних. Хочешь, я открою дверь?       Он задумался, будто взвешивая все за и против, и, наконец, заговорил.       — Этого мало. Я не могу уйти, пока не сбудутся все условия.       — Какие?       — У старшей сестры должен родиться внук. Дважды она меня одурачила, третий раз — решающий. Хочешь, я расскажу тебе сказку?       — Давай.       — Глубоко под землёй, там, где Тьма пожирает лучи солнца, есть город Дит. В этом городе живут отверженные — дети Звезды.       — Денницы, что ли? То есть Сатаны? Тебе врать не стыдно? Где твои рога и копыта?       На меня впервые обиделись, яростно засопели и тряхнули головой. Щелк — и передо мной стоял мелкий демоненок с яркими, как расплавленное золото, глазами.       — Эх ты, Фома неверующая.       Теперь оскорбилась уже я.       — Картезий говорит, что все надо подвергать сомнению. И вообще, приличный и хорошо воспитанный человек не будет попрекать другого ни цветом кожи, ни хвостом.       Мой рыцарь фыркнул и вновь вернул себе человеческий облик.       — А ты храбрая. Так вот, Дит — самое паршивое место на свете. Если ты не хочешь, чтобы тебя сожрали, ты должен брать в заклад души и заключать сделки. Знаешь, почему?       Я прилежно учила закон божий и уныло оттарабанила урок:       — Потому что человек обладает свободой воли и единственный может творить. И вы можете делать что-то только человеческими руками. Так ты, — я быстро считала в уме, — устроил все это, чтобы вырваться на свободу? Ты брал в заклад души, но тебя обманули, а потом приснился мне? А с чего ты взял, что я буду тебе помогать? Меня после уравнений Картезия ничем не запугаешь!       Сказала я с очень большой гордостью. Мой рыцарь скривился. Уравнения Картезия он терпеть не мог, как и математику в целом.       — А если я покажу тебе, кто виновен в смерти твоей матери и в том, что ты живёшь не свою жизнь?       — Какую такую не свою?       — А вот такую!       На обратной стороне зеркала разыгралось представление, и какое! Моя совсем юная бабушка свернула черному петуху шею на перекрестке, а когда к ней явился мальчик в пажеском камзольчике, бесстрашно улыбнулась:       — Хочешь заключить сделку?       — Кто же не хочет. Чего ты хочешь?       — Стать королевой!       — Это трудно, но я устрою. Цену с тебя возьму королевскую, не жадничай.       — Назови условие.       — Отгадай мое имя, или я заберу твоего первенца.       Бабка кивнула и опустила ресницы.       Изображение задрожало и свернулось, как лист бумаги. Моя бабка, теперь уже в гербовом платье, вновь вышла на перекресток и поправляла крошечное поясное зеркальце.       — И как меня зовут?       Спросил ее мальчик-паж предвкушающе.       — Сколько у меня попыток?       — Три.       — Спасибо, мне хватит и одной. Ними-ними-нот, а зовут тебя Том-Тит-Тот!       В этот миг голос бабки стал как будто басовитее, а я поняла, что паж так прячет от меня свое настоящее имя.       Поняла — и больше не верила ему.       В видении же паж задрожал, как от обиды, а бабка… не бабка, а тогда ещё молодая королева со всей силы вцепилась ему в ухо:       — Что, братец, не рад! Отныне ты мой слуга навечно!       — Не навечно! Ухо! Больно, дура!       Бабка со всей силы влепила пажу оплеуху, тот рухнул в пыль. Бабка наступила ему на плащ.       — Молчи, нечисть. Теперь я желаю властвовать и править. И быть молодой столько, сколько смогу. У меня твое имя, так что уж постарайся!       Паж беспомощно всхлипнул, но в его глазах… в его глазах я читала обещание больших неприятностей бабке. Она этот взгляд заметила и, ожидаемо, разозлилась ещё сильнее, сорвала с пояса зеркальце и… затолкала своего пленника туда, отряхнула подол и с довольным видом ушла обратно. Остановилась на полдороге, с неудовольствием оглядела трещины на раме и в досаде прикусила губу.       — Сильный, засранец. Надо пересадить, а то сбежит.       В третий раз я увидела уже привычную комнату. Паж играл на лютне, не обращая внимания на шипящую от ярости бабку. Она с гневом смотрела на свою покрывшуюся морщинами руку.       — Обмануть меня вздумал! И в чем?!       Паж в раздражении отложил лютню.       —Я не сказал ни слова неправды. Это ты, дура, не соизволила прочитать мелкий шрифт. У любого договора есть ограничения.       — Вот как?! И какие же!       — Сама подумай. Что такого ты захотела? Вечной молодости. Но старуха не станет девушкой, даже если напялит фату и откроет сиськи до пупа!       Бабка яростно молчала, а затем засмеялась.       — Мой сын! Мой сын три месяца назад трахнул горничную! Он ее обрюхатил, так ведь? Будет мальчик, мальчики же крадут красоту матерей! Меня что же, убьет собственный внук?!       Паж перебрал струны и издевательски пропел тот самый мадригал.       — Заметь, не я это сказал.       Бабка вздохнула и выдохнула три раза. Глаза ее безумно горели:       — Это мы ещё посмотрим! Пусть сначала родится!       Ту горничную…. Ту горничную отволокли в подвал, из которого она не вышла.       Я продолжала смотреть и проваливаться в ужас. Но все же часть меня стояла на страже и говорила: «Гляди в оба».       К моей чести, я не повелась, даже когда увидела, как матушкина камеристка преподнесла ей кубок с черничным вином, а слуги бабки бросили в реку три мешка с живыми крысами, которых они потом забили веслами, чтобы отравленная трупным ядом и мором вода потекла в город.       — Посмотри, — мой рыцарь схватил меня за руку и с отрепетированной злостью выпалил, — до чего она меня довела!       Я сообразила, что через меня хотят открытия врат, что все не то, чем кажется, что бабкин узник давит на лучшее во мне!       Окончательно меня добили замурованные в кладку замка провинившиеся и молоденькие служанки из окрестных деревень. Неотесанные девчонки, круглые сироты — их никто бы не стал искать. И среди них, та, самая первая женщина отца.       Последняя ячейка была совсем свежей. С оторопью ужаса я узнала служанку, которая выгребала золу из камина старшей сестры. Эту глупенькую, чуть старше меня девчонку поймали на воровстве. Я думала, ее выпороли и выгнали, бабка сказала, что больше она нас не потревожит, я… я и представить не могла, что для этой дурехи все кончится так!       Мой рыцарь горько засмеялся.       — Вот так она покупает молодость и здоровье, вот этим держит меня! Знаешь, в чем смысл их смерти?       — В отнятой жизни?       — В страдании. В мучительной смерти! В том, чтобы задохнуться во тьме, без воздуха и света! Это она все придумала, она, она хитростью вызнала мое имя, а я с тех пор сижу здесь! Знала бы ты, как я ненавижу свое бессилие!       В этот миг, дорогая, я окончательно поняла, где на мне играют, как на лютне. Не разумом, а тем чутьем, что древнее и сильнее ума. Нельзя обмануть демона, если он не хочет. Все он отлично знал.       Знал и согласился сидеть в башне ради даровой силы, ради того, чтобы бабка, желая удержать за хвост убегающее время, сотворила чудовищно много зла.       Много ли чести привести в ад мошенника и лгуна? Тысячи их.       Детоубийца и предатель доверившихся — совсем иное дело. Это, можно сказать, сразу повышение от лакея до сенешаля.       — Ты врешь!       — А ты трусишь! Ты даже не можешь потребовать своего!       Я сбежала, умыла пылающее лицо и попросила отца взять меня с собой.       — В городе все ещё мор.       — Я не заболею.       Моих мозгов хватило понять, что бабка будет очень недовольна, когда поймет, что к чему. Я попыталась заговорить с отцом, но… на мои уста кто-то словно повесил дубовый засов. Я не могла связать и двух слов.       Зато я вполне могла рассчитывать на себя.       Отец взял меня с собой, я вгрызлась в учебу и всеми силами старалась забыть то, что узнала в бабкином замке.       И продержалась я долго, целых четыре года, пока по мою голову не пришло несчастье.       Первая любовь.       Три года отец носил глубокий траур. Он действительно любил нашу мать, вдобавок надо было выдать моих старших сестер замуж, но через три года он все же женился на инфанте из соседнего королевства.       Отца и его второй жены давно нет на свете, но я… в свои шестнадцать я влюбилась в инфанту по уши. Она, только не смейся, казалась мне самой красивой и доброй женщиной на земле. Отец относился к ней с большим уважением, и поначалу политический брак, заключённый ради мира, очень быстро превратился в союз по любви.       Мы подружились. Вернее, она проявляла ко мне искреннюю дружбу и желала мне счастья, а я… я безумно ревновала ее к собственному отцу, я обмирала от каждого ее прикосновения и отчаянно жаждала большего.       Бабка держалась с ней учтиво-холодно и неодобрительно смотрела на ее округляющийся живот. То есть, как тебе сказать, на словах она всячески выражала одобрение и прислала свою акушерку, но я-то была внимательной! Я все видела.       — Земные плоды, — говорила бабка на поэтических состязаниях первой даме своего двора, — хороши, особенно когда созревают вовремя.       — Ваше величество правы. В этом суть благословения господа. Спасибо вам за мудрость.       И они понимающе кивнули друг другу.       На шестом месяце у мачехи чуть не случился выкидыш. Оказалось, слуги подливали в ее питье настой пижмы и мяты. Счастье, главный лекарь хорошо разбирался в травах. Виновных казнили, отец решил, что это все происки соседей, но я видела, чьих это рук дело.       Вот только сделать не могла ничего: у бабки была безупречная репутация королевы-матери. Бабка жертвовала на благотворительность и строительство церквей тысячи золотых, она аккуратно уничтожила тех, кто помнил ее безродной дочерью рыцаря, и отчаянно не хотела платить по счетам.       Я попыталась изложить историю письменно и…. Обварила крутым кипятком руку. В третий раз я побоялась превратиться в камень, ну знаешь, как в сказке про трёх голубок? Как там было, память моя память: «Ты тайну выведал у нас, но если ты проговоришься — в холодный мрамор превратишься, окаменеешь в тот же час».       Не прошло и месяца, как по приказу бабки в спальню мачехи, когда она дремала, подкинули пару змей. Они едва не задушили ее, начались преждевременные роды, вдобавок мой отец уехал на войну…. Я была в ужасе.       — Надежды нет, ваше высочество, — сказал главный лекарь. — Мужайтесь, вам ещё писать отцу.       Из покоев мачехи я вышла, не видя ничего.       Я знала, к кому идти.       Мой рыцарь выслушал меня, а потом спросил, чего я хочу, потому что бесплатно он работать не будет.       — Чтобы жена отца осталась живой!       — Это не ответ. Ты хочешь ее, ты вожделеешь ее, ты завидуешь своему отцу и пьешь яд невозможного. Так чего ты хочешь?       Он был прав. Я страдала невыносимо и злилась на судьбу.       Но я была королевской дочерью и страшно боялась продешевить, раз уж сделки было не избежать.       Ещё я хотела оказаться подальше от своей дурацкой и невозможной любви.       К тому времени я сделалась настоящей красавицей, и в ином мире отлично устроила бы свою судьбу, если бы… если бы не одно дурацкое обстоятельство. Его-то я и решила пустить в оборот, чтобы сделку признали невозможной.       — Свое королевство, — ответила я, — где я могла бы править. И свое родное дитя.       Иными словами, я поставила своему рыцарю условие в духе: «Когда на горе трижды свистнет взбесившийся рак».       Ни один король не женился бы на мне, а своих детей мне не полагалось от природы.       — А это уже любопытно. Хорошая ставка, — мой рыцарь щёлкнул пальцами и предстал передо мной щеголеватым мужчиной лет тридцати с бородкой и очень недобрыми глазами.— Совсем против судьбы я не пойду, но кое-что подчищу. Давай-ка заключим договор. Ровно через восемнадцать лет после того, как ты получишь престол и родится женщина красивее тебя, я приду за расчетом. Не пытайся меня обмануть. Каждый вечер ты будешь спрашивать вот у него, — мой рыцарь провел рукой по украшенной костями раме, — кто всех красивее. Не бойся, это очень хорошая сделка, и условия выгодные…. Обещаю, я не буду к тебе жесток. Когда придет время, ты просто уйдешь в лабиринт, а я встречу тебя.       — А если я разобью зеркало?       — Ты этого не сделаешь, ведь тогда мы умрем оба. Ну же, подписывай договор.       Вот так меня и поймали на крючок. Вот так я и сделала свой выбор.       Не стану пересказывать тебе всех обстоятельств. Моя мачеха выжила, мой брат — тоже, а я… я без трепета сдала свою бабку инквизиции, сделав так, чтобы святейшая коллегия узнала о замурованных в кладке ее замка служанках как бы не от меня.       Бабка не дожила до суда, за ней все же пришел заимодавец. Ну или отец не захотел портить нам жизнь.       Я же стала секретарем отца, который вернулся с войны победителем. Моей руки вдруг стали добиваться короли и герцоги, а я деликатно всем отказывала. Это печалило мою добрую мачеху, она-то хотела мне только лучшего. Она понятия не имела, какие страсти терзают меня.       Однако срок есть всему. Через пять лет я смотрела на неё уже не как на женщину, а как на доброго друга, и она…. Вдруг жестом фокусника она достала из дальних ветвей семейного древа своего кузена-вдовца, пригласила его в гости и сказала мне с намеком:       — Разве мой брат не хорош?       — Ваше величество знает мои обстоятельства.       — Это чушь, дорогая моя. Моему брату нужна королева с головой, а не детородное чрево. И у него уже есть наследница, к слову, совершенно очаровательное дитя. Не придется трудиться самой.       — Я благодарю ваше величество.       — Пожалуйста, подумай. Твой отец уже немолод и хочет устроить твою жизнь. Вы с братом хорошо ладите, так отчего бы вам не попробовать?       Отец и впрямь взялся болеть. Я решила, что лучше такая семья и такой дом, чем никакая, и согласилась.       Зеркало поехало со мной.       Помнишь нашу первую встречу? Тебе только исполнилось шесть, тебя окружала свита карлиц и карликов, под ногами сновали собаки, а я смотрела на тебя и поражалась тому, как отличаются твои черные волосы и глаза от светлых кудрей здешних красавиц.       А ещё меня поразило, какой печальной и одинокой ты была.       Мы быстро поладили, я взялась тебя учить. Двор хорошо принял меня, да и твой отец в ту пору меня не обижал, а его фаворитка так и вовсе отнеслась ко мне, как тетушка.       Мне и в голову не приходило жаловаться, пока однажды зимним вечером старшая фрейлина не вздохнула и не сказала:       — Ну и холод же сегодня. А помните, дамы, как ее величество сидела под окошком, вышивала, уколола палец и сказала: «Ах, была бы у меня дочь: белая, как снег, румяная, как кровь, и черноволосая, как чёрное дерево!»       — Да как не помнить? Через девять месяцев после этого наша принцесса и родилась!       Мне бы заподозрить что-то нехорошее, но я отмахнулась. Голова моя в ту пору болела о приезде летом северных соседей и заключении выгодного договора. Вдобавок… Скажу честно, дорогая, твой отец был неплохим человеком, мы хорошо относились друг к другу, но ревновал он меня к каждому встречному. Я отшучивалась, я говорила, что замужняя женщина обычно слишком занята, чтобы тратить время на измены. Он смотрел на меня немигающим взглядом и говорил:       — Как хорошо, что королева верна своему мужу и своей стране.       — Подозрения вашего величества беспочвенны и очень меня задевают.       — Да простит королева своего короля, но разве не станет бояться хозяин сокровища, что воры могут расхитить его богатство?       Мне сделалось неприятно, будто под нос подсунули дохлую крысу или чан с дерьмом.       — Мой государь, я не сокровище.       Вслух сказала я. Я не ваша вещь, вот что я подразумевала.       — Королева столь же красива, сколь и добродетельна. Не будем поднимать эту тему. Я уповаю на верность своей жены и на то, что она не даст повода ни в чем себя упрекнуть.       Как же меня это разозлило!       Я не любила твоего отца, но я твердо намеревалась выполнить все пункты брачного договора. Даром что некоторые придворные начали говорить о том, что королева умерла в день рождения принцессы, а его величество был не слишком рад дочери.       Не скрою, здесь мне попали в больное место. Я сочувствовала маленькой тебе, но ещё больше сочувствовала себе. Помнишь, я часто приходила к тебе тогда? А серого пони?       — Ваше величество, — говорила я твоему отцу, — вашему ребенку нужен отец, а не парадный портрет.       — Ваше величество, я знаю, что значит быть отцом наследника и сына. Дочь требует иного воспитания, более деликатного.       — Ваше величество умнейший и образованнейший муж в королевстве! Неужели эта наука так сложна? Девочка любит вас и скучает. Послушайте, не надо ни новых арок, ни стихов в виде фонтана. Иногда ребенку нужен просто папа. И пони.       Мне удалось до него достучаться, а ты повеселела. Я вновь вернулась к летней встрече.       Подготовка к ней и твое образование отнимало мои силы, на местные сказки и легенды времени не оставалось. А зря: если бы я дала себе труд послушать пару песен арфистов о дареных детях, то не попала бы впросак.       Ты чувствуешь, куда направляется дело?       Летом, на празднике, я только успевала поворачиваться. Все шло по плану, хотя некоторых менестрелей мне хотелось побить пюпитром. Вечером последнего дня я показала гостям лабиринт — новомодное чудо — и предложила сыграть в прятки.       — Мы все должны уметь не только трудиться и плести интриги, но и отдыхать.       Сказать по правде, я воспользовалась предлогом, чтобы сбежать, потому что наши почтенные гости, мой добрый муж и архиепископ надоели мне до смерти.       В самом дальнем углу лабиринта, где, как я думала, меня никто не найдет, я встретила его.       Необыкновенного красавца, высокого и стройного, с лютней в руках.       — Приветствую ваше величество, — он снял передо мной шляпу и поклонился.       — Приветствую кавалера, — вежливо сказала я, — не припомню вас среди наших гостей. Я бы вас запомнила.       Красавец искристо засмеялся.       — Верно, я не ваш гость. Я шел проведать собственную дочь, а встретил прекрасную даму, тоскующую по любви. Могу ли я утешить ее?       Я так удивилась, что не послала этого наглеца к черту.       — Дама замужем.       — Но муж ведь не даёт даме то, чего она хочет. Неужели королева не устала быть добродетельной?       Не спрашивай, что на меня нашло. И как я, я, такая здравомыслящая, позволила себя соблазнить?       Ни с кем в жизни мне не было настолько хорошо.       Через девять месяцев родилась твоя сестра, такая же черноволосая и хорошенькая как и ты. Твой отец ходил мрачнее тучи, все щупал голову, пытаясь найти рога, а я впала в немилость.       Здесь-то мне и доложили, что твоей матери пустили кровь и что я следующая, потому что его величество не выносит измены. И уже нашел человека, который устроит все надлежащим образом.       — Государыня, наш государь очень любит вас. Скорее всего, вам предложат на выбор удавку или монастырь.       Этого мне хватило, чтобы встать с постели и начать действовать.       Я поняла, что хочу жить. Ещё я поняла, что в разы умнее твоего отца и хочу власти, а не просто невыполнимой отговорки. Я знала, что он страстный охотник, и все подготовила для того, чтобы его смерть выглядели естественно. Ведь что может быть естественнее загноившейся раны?       Я вынесла ему приговор, но… обстоятельства сложились так, что мой супруг умер сам, получив на рыцарском турнире удар в глаз.       Какой камень свалился с моих плеч!       Я была счастлива, я приказала арестовать всех, кто искал против меня улики. В ночь похорон я вновь стояла в комнате с зеркалом. Мой рыцарь выполнил свою часть договора.       — Теперь дело за тобой.       Проснулась я с чувством того, что время утекает и того, что меня обманули. Но меня ждали дела, вы требовали внимания и… не могла же я струсить и бросить вас?       Да, не могла, не надо улыбаться так ядовито. Ещё два года у меня ушло на то, чтобы выяснить, кто ваш с сестрой отец. Беспутный и веселый принц Зимнего Двора, которого изгнала родная мать за страсть к человеческим женщинам. С тех пор он шатается по миру и наплодил множество красивых и гулящих дочерей. Я это выяснила, выдохнула и зажила, как прежде.       Каждый вечер я уныло спрашивала у зеркала, кто всех прекраснее. Каждый вечер оно уныло отвечало, что я, пока однажды, четырнадцать лет спустя, не выдало, что нет никого красивее моей падчерицы и моей дочери.       Вот здесь я впервые в жизни испугалась почти до потери рассудка.       У меня был способ продлить себе жизнь на несколько лет. Ну, ты знаешь, отравленное яблоко, гребень, корсет. Но…. Я королева и дочь королей, а не безумная убийца!       Я не моя бабка.       Я не желала лишать свою страну будущего.       Я призвала своего главного егеря, дала ему флакон с зельем забвения, велела убить двух оленят и смешать их кровь с вашей.       — Ваше величество… это же очень опасно. Не шутите со старой магией!       — Делай, что приказали.       Я не желала, чтобы мои дети видели, как их мать превращается в чудовище. А я неизбежно превратилась бы. Слишком уж сладостен был соблазн.       Знаешь, на чем поймали мою бабку? На жадности. Она не захотела вовремя остановиться, она всякий раз требовала все больше. Она совсем не думала, как и чем будет платить. Но разве можно отказаться от того, что так отчаянно вожделеешь?       Я посмотрела на охотника так, что он посерел.       — Я сделаю.       — Скажи девочкам…. Стой. Ничего не говори.       В конце концов, это только мой счёт. Никто меня заключать тот договор не заставлял.       Придворным я объявила, что услала вас в монастырь у себя на родине. Учитывая, с каким видом я ела оленьи сердца, никто не посмел спросить, почему принцессы поехали без свиты. Все всё прекрасно поняли. Это-то мне и было нужно.       Единственным, кто решился задать мне вопрос, был мой рыцарь.       — И каково тебе жрать собственных детей?       — Разве не все родители в мире делают это?       Я вытерла салфеткой рот, я молилась… я молилась, чтобы у вашего отца хватило ума и совести признать вас детьми своего народа. Тогда нашлась бы лазейка, которая позволила бы мне ускользнуть.       Мой рыцарь с удовольствием разевал вонючую тысячезубую пасть.       Вот и вся история, дорогая. У меня осталось, чуть-чуть, не больше охвостья. Я думала, что победила и выиграла, но… нельзя обыграть шулера в крапленые карты. С дня вашего ухода… с дня вашего ухода я начала болеть. Моя жизнь утекала сквозь пальцы, и погляди на меня сейчас. Я развалина, я каждый день сопротивляюсь пучине безумия, в которой собственными руками убиваю вас. Не надо меня жалеть. Каждый день я ухожу в лабиринт за зеркалом все глубже.       Три года мне удавалось дурачить зеркало, пока кто-то из вас… пока ты или твоя сестра не вышли в мир людей.       Оно вновь запело ту же песню. Что же, мой час близок. Оставь меня, пожалуйста, и не оглядывайся, сегодня должны прийти за договором. Скажи своей сестре… а, впрочем, ничего не говори.       Главное, что вы выросли и в безопасности.       Что ты так улыбаешься? Беги, беги глупая, неужели ты не слышишь шаги на лестнице. Это… это за мной.       Беги. Не смей оглядываться! Ну же, бе… Дай же мне встретить конец достойно!       Уходи. Я прикрою. Что?! Ты опять меня не слушаешься?!       — А с чего? Я ничего не забыла. Зелье забвения не взяло меня, я для него слишком сильная. Знаешь, я тебя ненавидела, я мечтала открутить тебе голову, а ты… ты что, не могла все рассказать сразу?       — Это так не работает, я….       — Помолчи! О половине я догадалась, в половине ошиблась. Я рада, что ошиблась. Мама, ты дура. Я остаюсь с тобой.       — Что?!       — Что слышала. Сестра решила, что пойдет по дороге отца, но я тебя не брошу.       — Каждый умирает в одиночку. Убирайся!       — А кто сказал, что я дам тебе умереть?       — Какая милая сцена, ваше величество, ваше высочество. Я пришел за платой. Меня опять попытались обмануть. Как это по-человечески….       — А предлагать сделку тринадцатилетней соплюхе, что, по-человечески?       — Не больше, чем читать морали демону. Отойдите, ваше высочество. Или, быть может, заключим сделку? О! Это что?       — Дорогая, без рукоприкладства! Это же рыцарские доспехи твоего дедушки!       — Да хоть Гроб Господень! Демон, кто тебе сказал, что я буду выполнять твои условия?       — Ваше высочество, это уже хамство! Вас что, в лесу воспитывали?!       — Кто тебе сказал, что я вежливая?       — Да вы грубиянка и нахалка!       — Совершенно верно. Я дочь этой женщины и этой земли. А ещё слуга матери нашей церкви и святой инквизиции. Она, старый ты козлина, очень не любит тех, кто берет хороших людей в кабалу. Побеседуем?       Никто не увидел, что зеркало пошло длинными, глубокими, точно смертельная рана, тёмными трещинами.