***
Вечером, закончив дополнительную тренировку в непривычном одиночестве, Мидорима не выдержал. Кому: Такао. Завтра в десять встретимся на площадке у твоего дома. Нам необходимо тренировать наш пас. Отложив телефон, Шинтаро отправился в душ, на который, как обычно, потратил безбожно много времени. Не то, чтобы ему было за это стыдно. Личная гигиена требовала усердия и времени, и Мидорима не собирался этим пренебрегать. Выйдя из душа, он взялся за телефон, не вытеревшись толком. Пока с мокрых волос на плечи капала вода, он читал ответ Казунари. От кого: Такао. Прости, Шин-чан, завтра не смогу, у нас семейная вылазка в магазин, не могу слиться. На тренировке с командой буду. «Что за черт?!», — подумал Шинтаро, скрипнув зубами. Это было, во-первых, абсолютно не в духе Такао, а во-вторых, серьезно напрягало. Стало кристально ясно, что Казунари действительно не собирается в ближайшее время тренировать с ним пас, и Мидориме было крайне интересно, какого, собственно, черта.***
На следующий день Такао действительно не появился на площадке в десять — Мидорима лелеял в душе надежду, что это все какой-то дурацкий розыгрыш, Казунари же любит пранки. Но нет, его действительно не было. После обеда он, как и обещал, появился на основной тренировке. Появился, махнул Мидориме рукой, и тут же побежал к Мияджи-младшему, что-то громко рассказывая и смеясь. Мидорима не слышал, что конкретно тот рассказывал, потому что ему было не до того. Неожиданный мерзкий укол неприятного чувства где-то в груди привлек все его мысли — чувство было новое, до этого момента неведомое, поэтому он даже не смог его идентифицировать. Что ж, чувства никогда не помогали на пути к совершенству — Шинтаро отмахнулся от мерзкого ощущения, будто от назойливой мухи, и взял в руки мяч. Тренировка прошла… странно. Такао исправно пасовал на него, но даже не смотрел на него прямо, только искоса и только чтобы дать пас — стоило мячу оказаться в руках Мидоримы, тот тут же отворачивался. К концу тренировки Мидорима, если быть честным с самим собой, просто устал. В голове роились мысли — что не так, что он сделал, что Такао ведет себя вот так? Проблема крылась даже не столько в том, что Шинтаро не понимал, сколько в том, что ему было неприятно. И в глубине души он понимал, почему. И ему очень не хотелось быть честным с собой по этому вопросу — он точно не был готов признавать то, что придется признать, если он ответит себе на вопрос, почему же неприятно. Снова отмахнувшись от этой мысли, Мидорима заключил, что выход есть только один — успеть поймать Казунари и вытащить из него ответы на все вопросы, которых у него скопилось прилично. И желательно прямо сейчас. Впрочем, судя по всему, прямо сейчас не получится. Если спины заходящих в раздевалку сенпаев о чем-то говорили, то только о том, что сейчас там будет полно народа, и поговорить один-на-один не выйдет. Это немного злило — Такао точно успеет ускользнуть, учитывая, сколько времени Шинтаро тратит на душ, а пропустить душ он просто физически не может. — Что с лицом, кохай? — Весело, но в какой-то мере озабоченно спросил его еще не ушедший в раздевалку Юя. — У меня что-то на лице? — Уточнил Мидорима. — Ага. Такое выражение, будто ты какашку проглотил. Мы тут одни, давай, рассказывай, что не так. Между тобой и Такао, я имею в виду. И не ври, что все нормально, а то получишь по башке. Шинтаро вздохнул. Почему всем так необходимо лезть в его личные дела? Он не просил советов. И, разумеется, рассказывать ничего не будет. — Я ничего не понимаю. Я не понимаю, почему Такао решил, что нам не нужно тренировать наш пас, и не понимаю, почему он больше не ходит со мной на дополнительные тренировки, вот что. Что ж. Видимо, будет. — А с ним поговорить пробовал? — Серьезно спросил Мияджи-младший. — Еще нет. Планирую сделать это завтра, вот что. Мияджи хмыкнул и поднял бровь, на что Мидорима ответил тем же самым — он не понимал, на что тот пытается намекнуть. — С завтрашнего дня Такао не будет. — Что? — Он не говорил тебе?.. Это странно. Он уезжает с семьей на неделю. Либо лови его сегодня, либо жди. Советую успеть сегодня, кохай. — Спасибо за совет, Мияджи-сенпай, — несмотря на то, что совет был непрошенным и очевидным, Мидорима знал о правилах приличия достаточно, чтобы вежливо склонить голову в благодарность за помощь. Пусть она и была дурацкой. Определенно, очень дурацкой. На пути в раздевалку Шинтаро взвешивал свои возможности выйти из раздевалки без душа и принять его дома. Он почти решил, что он сможет, открывая дверь в раздевалку. — Такао! — Недовольно позвал он. — А Такао только что ушел, — сообщил один из запасных, — просил не скучать по нему. — Будто бы кто-то собирался, — недовольно буркнул Мидорима, не слушая ответ сокомандника, вместо этого торопясь к двери на улицу, чтобы успеть поймать глазастого придурка раньше, чем тот исчезнет из поля зрения. И он совсем не заметил удивленный шепоток, прошедший в рядах сокомандников, удивленных тем фактом, что он рванул за Казунари, даже не заглядывая в душевые. И, конечно же, он опоздал — Такао было нигде не видно. Придурок.***
Следующий день Мидоримы начался с того, что он чуть не сломал телефон, когда на нем заиграла мелодия будильника. Его раздражало все еще со вчерашнего вечера — он даже чуть было не поссорился с сестрой, потому что случайно нагрубил ей, заходя домой. Спасибо, что Тсукико оказалась более понимающей, чем могла бы, и простила его достаточно быстро. Агрессивно стягивая с себя маску для сна, Шинтаро пошарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках очков. Тот факт, что он нащупал их не сразу, выбесил его почти невыносимо. Кому: Мияджи Юя. Я сегодня не приду на тренировку, но буду тренироваться один. Уверен, что превышу лимит «трех выкрутасов». От кого: Мияджи Юя. Часто так отлынивать не позволю, но сегодня ладно. Напиши Такао, кохай. Кому: Мияджи Юя. Еще чего. Перебьется. От кого: Мияджи Юя. Как знаешь. Этот ответ почему-то тоже разозлил Мидориму, до такой степени, что он не просто скрипнул зубами, а натурально рыкнул от злости. Самое отвратительное заключалось в том, что ему, по сути, не с кем поговорить об этом. Сестра поймет то, что он скрывает даже от себя, а его самый близкий друг… это Такао. Который, очевидно, на что-то обиделся. Следующая неделя обещала быть отвратительной.***
Такао уехал во вторник. В четверг Мидориме пришлось срочно бежать в торговый центр за талисманом, потому что в залежах всевозможных вещей неожиданно не оказалось ничего в форме птицы. Ловить живую птицу было бы слишком, а покупать в зоомагазине животное на один день как-то не положено, искать потом, кому отдать попугая, ему тоже не хотелось. Торговый центр был полон людей, и Шинтаро был готов поклясться, что он взорвется, если кто-то толкнет его или наступит на ногу. Если бы он знал, что это не самое страшное, что могло бы с ним случиться. — Мидорин! — Вдруг раздалось за его спиной. — Мидоримаччи, привет! — Тут же добавил почти нараспев другой голос. Мидорима повернулся. — Здравствуй, Мидорима-кун. — Дай-чан, поздоровайся нормально! — Момои пихнула Аомине в бок, и тот поднял руку в ленивом приветствии. — Йо. — Добрый день, — излишне формально поздоровался Шинтаро, чтобы всем своим видом показать, что не намерен оставаться с ними рядом ни минуты. — Мидоримаччи, пошли с нами в фудкорт! — Кисе улыбался во все зубы, и его лицо, пусть и прикрытое частично солнечными очками, было настолько узнаваемым, что Мидорима тут же подумал о том, сколько внимания тот будет привлекать. Еще не хватало оказаться на фото от папарацци рядом с этим придурком. — Абсолютно невозможно. — Ну Мидорин, — заканючила Момои, — Тецу-кун, уговори Мидорина остаться с нами. — Мидорима-кун, я по твоему лицу вижу, что у тебя что-то не так. Может, мы можем помочь решить твою проблему? — Это мое нормальное лицо, вот что, — настоял Шинтаро, хотя знал, что его, наверное, перекосило так, как в тот раз, когда Такао уронил ему еду на голову. — Чушь, — неожиданно встрял в разговор Аомине. — Обычно ты выглядишь, как будто дерьмом вокруг воняет, но не как будто оно прямо у тебя под носом. «Это что? Забота от Аомине Дайки?», — удивился про себя Мидорима, но вслух ничего не сказал, только вздохнул. Черта с два он собирается рассказывать этой компании придурков о своей проблеме. Но, похоже, придется провести с ними хотя бы несколько минут в фудкорте, чтобы они отцепились. — Сдохни, Аомине. Я пойду с вами в фудкорт, но не больше, чем на четверть часа. Я спешу, и у меня все еще нет талисмана. — А что сегодня у тебя за талисман, Мидоримаччи? — Поинтересовался Кисе. — Птица. Я хотел найти что-то вроде подвески или фигурки птицы, потому что настоящую покупать не слишком рационально, вот что. — Мы можем поесть и вместе поискать тебе птицу! — Я бы предпочел обратный порядок, чтобы на фудкорте не случилось опасных или неприятных ситуаций. Не хочу, чтобы ты облил меня соком, вот что. — Я даже не собирался брать сок, — возмутился Рёта, но тут же лучезарно улыбнулся. — Но раз так, то пойдем поищем тебе птицу. Д… Аоминеччи, ты же не умираешь от голода? Мидорима заметил, что Кисе оговорился, но не смог придумать, что тот мог хотеть сказать, поэтому отказался от размышлений об этом раньше, чем эта мысль прочно поселится у него в голове. — Вообще-то, умираю, — лениво заметил Дайки, — но если ты прекратишь тянуть меня за футболку, допустим, я потерплю. Кисе невозмутимо отпустил край футболки Аомине, исключительно чтобы взять его за руку. Шинтаро счел жест немного странным, но Кисе был прилипучим и тактильным до чертиков, так что Мидорима решил остановиться на удовлетворении от того, что тактильность Рёты была направлена не на него. Полчаса поисков фигурки птицы успехом не увенчались, и Шинтаро снова злился на весь мир, как вдруг его внимание привлекла витрина ювелирного магазина — в разделе мужских украшений висела серебряная цепочка с подвеской в виде хищной птицы. То, что надо. — Мы идем туда, вот что, — объявил Мидорима. — Ювелирный? А ты не гнушаешься любыми методами, — хмыкнул Кисе. — Я понял, что привлекло твое внимание, но это довольно дорого, Мидорима-кун. Впрочем, я не думаю, что это тебя остановит, и, полагаю, это не наше дело, — тут же исправил себя Куроко, заходя в магазин. — Рад, что ты нашел то, что искал. Толком не прислушиваясь к бывшему сокоманднику, Шинтаро уже стоял у витрины, указывая приветливой работнице магазина на подвеску, которую собирался купить. «Ну ты и мажор, Шин-чан!», — раздалось где-то на задворках его сознания голосом Такао. Отлично, теперь Мидорима думает о его голосе, даже когда его нет рядом. Скрывать от себя правду будет еще сложнее. «Почему-то хищные птицы ассоциируются с Такао», — внезапно подумал он. И потряс головой, чтобы избавиться от этой мысли. — Теперь ты доволен, Мидоримаччи? — Спросил Кисе, когда они выходили из магазина, а на шее Мидоримы красовалась подвеска. — Нет, но мне спокойнее. — А почему недоволен тогда? — Потому что без талисмана был настолько невезуч, что встретил вас, вот что. Раки сегодня на десятом месте, так что я не удивлен. — Грубо, — протянул Рёта, но, кажется, ничуть не обиделся. В принципе, общаясь с Аомине, можно выработать иммунитет к оскорблениям… И в этот момент Мидорима вдруг заметил, что Кисе так и не отпустил руку Дайки. Комментировать он это, конечно, не будет, да и думать об этом как-то не хочется. Отводя взгляд, Шинтаро столкнулся с внимательными глазами Сацуки, и та тут же взяла Кисе за свободную руку. — Идемте есть! — Радостно провозгласила она. Что ж. Мидорима уже пообещал. — Я все еще не собираюсь присоединяться к вам надолго, вот что. — Не ворчи, поешь с нами, Мидоримаччи!***
Каким образом Мидорима застрял с ними на час, он не знал. Он даже не брал много еды — ее можно было успеть съесть за четверть часа, но его как-то втянули в диалог. — И все-таки, Мидоримаччи, почему ты сегодня такой недовольный? То есть, я знаю, что это всегда так, но сегодня ты недовольный на каком-то особенном уровне… кстати! А почему ты без Такао? Этого вопроса Шинтаро боялся и надеялся, что не придется на него отвечать. — Такао уехал с семьей. И что вообще за вопросы? Мы не сиамские близнецы, чтобы всегда ходить вместе, вот что. — Но вы всегда ходите вместе, Мидорима-кун. — А куда он уехал? — Поинтересовалась Момои. Мидорима замялся. Проблема была в том, что он не знал. — Понятия не имею, я не спрашивал, вот что. Подобные вещи меня не интересуют. Кисе выпучил глаза и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его и улыбнулся. Потом все-таки заговорил: — Неожиданно, конечно, но довольно об этом. Что случилось-то? — Чего ты прицепился к человеку, Рёта? — Буркнул Аомине. «Не знал, что Аомине обращается к Кисе по имени…», — подумалось Шинтаро. И вдруг он вспомнил это «Д…» перед тем, как Кисе обратился к Аомине по фамилии. И пазл сложился. Это было… неожиданно. Что вдруг случилось в их отношениях, что они перешли на имена? Видимо, Аомине признал Кисе близким другом, учитывая, что до этого он обращался по имени только к Куроко и Момои. — Я не собираюсь делиться с вами собственными гипотетическими переживаниями, даже если они есть. Впрочем, я в полном порядке. У меня ничего не случилось. — Мидорима-кун, при всем уважении, я не готов тебе поверить. У тебя синяки под глазами. Это значит, что ты не выспался. Это нестандартно для тебя, мы все видим, что у тебя что-то не так. — Ты пойми, Мидорин, мы за тебя переживаем- — Я нет, — снова буркнул Аомине. — Мы за тебя переживаем, — с нажимом повторила Сацуки, пихая Дайки в бок, — и я не смогу остаться равнодушной и не выяснить, что же у тебя не так. Но нам всем будет легче, если ты расскажешь мне сам, чем если мне придется выяснять твои проблемы своими способами, — она виновато улыбнулась и сложила руки в извиняющемся жесте. И, как бы Мидорима ни не хотел признавать, она была права. — Это возмутительное вторжение в чужую личную жизнь, вот что, — попытался он. — Это забота о друзьях. И если не узнаю я, то рано или поздно узнает Акаши, — сочувственно вздохнула Момои. — Если Акаши вмешается в твои дела, будет совсем тяжело. — Когда я выпущусь из школы, я уеду на необитаемый остров, чтобы никто из вас не мог меня достать, вот что. — Выкладывай уже, Мидоримаччи. Мы все внимание. — Вы все отвратительные. Я вас ненавижу, вот что. И у меня нет никаких проблем. Проблемы есть у Бакао, который решил, что тренировать наш пас больше не нужно. Если вы думаете, что меня это волнует, то вы ошибаетесь, вот что. За их столиком воцарилось молчание. Аомине лениво прикрыл глаза, всем своим видом пытаясь не отсвечивать, Куроко задумчиво подпер подбородок рукой, а Кисе и Момои так же задумчиво переглянулись. Мидориме не нравилось это молчание, особенно учитывая то, как оно затянулось. — Ты говорил с Такао-куном, Мидорин? — Наконец, нерешительно спросила Момои. — Я пытался, вот что. Но у меня не вышло, вот что, — он начинал злиться на себя, потому что частое использование «вот что» выдавало его тревогу. — У меня есть… подозрения, почему Такао-кун так себя ведет. Но тебе лучше спросить его напрямую. Вам обязательно нужно поговорить, Мидорин. Ты поймешь, когда он расскажет тебе… если я, конечно, верно догадалась. — А я скажу то, что Момоччи стесняется сказать. Такаоччи обижен на тебя, и у него есть серьезная причина, — Кисе пожал плечами, вся неловкость вдруг куда-то исчезла, и взгляд его внезапно стал острым, будто нож. — Если честно, я удивлен, что ты даже не догадываешься о причине. Скажу только, что я на его месте бы тоже обиделся. От Мидоримы не ускользнул взгляд Рёты в сторону молчащего Аомине, но он был слишком занят своими мыслями, чтобы думать об этом. — Я бы хотел что-то сказать, но Кисе-кун и Момои-сан сказали все за меня, — наконец, заключил Куроко. — Я только должен добавить, что тебе нужно быть честным с самим собой и с ним, чтобы решить эту проблему. И под «честным» я имею в виду… очень откровенным, Мидорима-кун. Мидорима встал со своего места. — Довольно. Я отправляюсь домой, вот что. Желаю вам хорошо провести время. Что именно так разозлило его, что он решил покинуть компанию, он даже не мог сформулировать. Может быть, это настойчивость Момои в желании влезть в его личные дела. Может быть, это неприкрытая суровость Кисе, которой никто не ждал и не просил. Может быть, это совет Куроко, который будто бы знал о том, что именно Шинтаро прячет от себя на задворках своих мыслей. Может быть, вообще все сразу — зная себя, он бы выбрал этот вариант. Тем не менее, оставаться дольше в их компании он просто физически не мог.***
Весь четверг Мидорима провел во фрустрации от слов бывших сокомандников — спасибо, что хотя бы Аомине промолчал, если бы он выдал какой-то отвратительный комментарий, Шинтаро бы взорвался, это точно. В пятницу была тренировка, и Мидорима пришел на нее заранее, а ушел позже всех, потратив добрый час на оттачивание и без того идеальной (по чужим словам) техники броска. В субботу тренировки не было. Бросать в одиночку — а без Такао ему было некого позвать на один-на-один — целый день было невозможно, приглашать какого-нибудь Аомине или Кагами — о других даже теоретически речи идти не могло хотя бы по причине их проживания не в Токио — он не планировал, поэтому вечером он сидел дома. Тсукико, обычно заглядывающая к нему в свободное время, видела, что брат не в настроении, поэтому не заходила в его комнату. Хотя Мидорима изо всех сил старался не думать о том, что ему сказали бывшие сокомандники, у него не получалось. Феномен белой обезьяны явно работал — если тебе скажут «не думай о белой обезьяне», единственное, о чем ты будешь думать — это белая обезьяна. Ему об этом в детстве рассказывала мама, и сейчас он как никогда чувствовал правдивость этой глупости. Голову заполняли две мысли: как продолжать скрывать от себя то, что уже почти на поверхности, как не признать то, что уже очевидно хотя бы ему самому; и как избавиться от ощущения вины непонятно за что — и Момои, и Кисе, и Куроко намекнули (или даже сказали прямо), что он в чем-то перед Такао виноват. Вину Шинтаро почувствовал почти сразу же, а оставшись наедине со своими мыслями — прочувствовал ее острее. Но за что? Он не понимал. Он переиграл в голове все последние диалоги с Такао, но свыше обычного он ему не грубил, а к его обычным грубостям Казунари был привыкшим и на них обычно не обижался. Может, Мидорима где-то перешагнул какую-то незримую черту? Задел какой-то триггер, о котором не имел понятия? В какой-то момент Мидорима почти отправил Такао сообщение с содержанием «Почему не сказал, что уезжаешь, дурак?», но в последнюю секунду убрал палец от кнопки «Отправить» и стер текст. Дело ведь явно не в отъезде Казунари. И, кажется, ему срочно надо было с кем-то поговорить, чтобы привести мысли в порядок. Не то, чтобы он мог выбрать кого-то, кроме Тсукико — она была самым близким и родным человеком, ей можно было доверить все что угодно. Даже то, что нельзя было доверить самому себе. Через минуту он стоял возле двери в комнату сестры и вежливо стучался — не в его интересах было заходить в неподходящий момент и нарушать ее личные границы. — Заходи, Шин, — приветливо позвала она. С Тсукико они были погодками, поэтому Шинтаро не переживал о том, что она не поймет его переживаний. — Как твои дела? — Бездумно поинтересовался старший Мидорима. — Что за дурацкий вопрос? — Хихикнула девушка. — Мои дела нормально. Ты хочешь поговорить? — Хочу, вот что, — кивнул Шинтаро, неловко топчась у закрытой за собой двери. Сестра похлопала по своей кровати, усаживаясь на ее половине по-турецки. Мидорима чинно сел рядом, сложив руки на коленях. — Ну, выкладывай. Ты всегда можешь со мной поделиться тем, что тебя беспокоит, ты же в курсе? — Она положила ладошку на его колено в поддерживающем жесте, и Шинтаро размыто подумал о том, что она пошла миниатюрностью в мать, и на его фоне смотрелась настолько маленькой, что ему на секунду стало сложно видеть в ней относительно взрослую девушку. Он тряхнул волосами, избавляясь от этой мысли. — Я не объясню, что меня беспокоит, сходу. Потому что я… себе это еще не объяснил, вот что. — Все так сложно? — Подтолкнула его Тсукико. — Сложно, вот что. Я знаю, что я могу тебе доверять, но мне нужно четко с тобой проговорить, что все, о чем мы будем сегодня говорить, должно остаться между нами и ни в коем случае не дойти от тебя до родителей. Особенно до отца, вот что. — Я никогда не выдаю секреты. Тем более я не выдам секреты своего любимого брата. Пусть даже и родителям, Шин, я не расскажу. Ты можешь быть уверен. Мидорима глубоко вздохнул. Как объяснить другому человеку то, что не понимаешь сам? — Я чем-то обидел Такао. И я не знаю, чем. Но дело даже не в том, что я ломаю над этим голову, — быстро заговорил Шинтаро, будто бы кидаясь в омут с головой. — Проблема в том, что я беспокоюсь больше, чем должен бы. — «Больше, чем должен»? Кому должен, Шин? — Мягко спросила Тсукико. Мидорима промолчал. Он прикрыл глаза и сделал еще один глубокий вдох. — Я думаю, что не должен думать об этом так много, как я думаю. — По каким критериям ты судишь, что ты должен, а что нет? — …по отцовским? — Неуверенно предположил Шинтаро. — Этого осознания достаточно для тебя, чтобы ты понял, что эти критерии следует… использовать чуть менее твердо? — Не уверен, — признался он. — Тем не менее, я чувствую, что не должен думать об этом так много. — Ты уверен, что это то, что ты пытаешься сказать? Тебя смущает твое чувство долга? — Продолжила задавать наводящие вопросы сестра. — Это не то, что я пытаюсь сказать. Чтобы сказать то, что я пытаюсь сказать, мне нужно… больше смелости. Или меньше страха. — Тогда скажи, чего ты боишься? Может, я смогу убедить тебя, что эти страхи пустые? — Все так же мягко предложила Тсукико. Шинтаро внимательно посмотрел в ее зеленые глаза. Оттенок был немного другой, но форма и цвет в целом были такими же, как у него. И все-таки ее глаза были совсем другими — она смотрела открыто, мягко и по-доброму, как он, наверное, вовсе не умел. — Я боюсь… что перестану быть для тебя любимым старшим братом. — Ты же знаешь, что у меня нет других старших братьев? — Хихикнула она. — И младших, кстати, тоже. Мидорима нахмурился. — Я имею в виду, что то, что я собираюсь сказать, может тебя оттолкнуть, вот что. — А может и не оттолкнуть, верно? Ты не узнаешь, пока не скажешь. В одном могу тебя уверить точно: я готова принять тебя любым, пока ты не вредишь другим людям. — Я ненавижу, когда ты настолько права, — выдохнул Шинтаро. — Ты так рациональна, что я горжусь тобой, вот что. Но мне все равно тяжело будет сказать. — Иногда нужно преодолеть что-то, чтобы на душе стало легче. Я уверена, что ты сможешь. Если хочешь, можем просто помолчать, пока ты готовишься сказать то, что тебе нужно сказать. Шинтаро взвесил эту опцию и помотал головой. Молчание точно будет тяжелым грузом на его плечах, и вряд ли поможет высказаться. — Не подходит? Тогда просто выпали это, как будто прыгаешь с большой высоты. Просто знай, что у тебя есть страховка. Говорят, что свободный полет это сначала страшно, а потом очень здорово. Я бы, кстати, когда-нибудь попробовала. В любой другой день, в любом другом разговоре, Шинтаро бы ужаснулся тому, что его сестра хочет попробовать что-то вроде банджи джампинга. Сейчас ему, конечно, было вовсе не до этого. — Давай, Шин. Я не стану тебя осуждать, я уверена на все сто процентов. Просто быстро скажи это и сними этот груз с себя. Мидорима подумал, что совет сестры может сработать. Надо только один раз набраться смелости на то, чтобы произнести заветную правду, и все будет позади. Он зажмурился. — Я думаю, что я так сильно переживаю, потому что стал дорожить Такао сильнее, чем был к этому готов. Что ж, сказать совсем откровенно не получилось, но хоть что-то… что-то получилось. Шинтаро открыл глаза. Тсукико смотрела… все так же мягко. И почему-то улыбалась. — Это же прекрасно, Шин. Ты наконец-то к кому-то привязался. В этом нет ничего предосудительного. Я рада, что ты нашел человека, который тебе близок. — Ты не поняла, Тсу, — Мидорима снова зажмурился. — Я думаю, я в него влюблен, вот что. В этот раз открывать глаза было страшнее, поэтому он несколько секунд просидел, не глядя на сестру. Та молчала, а неизвестность пугала, поэтому глаза снова пришлось открыть. Взгляд сестры никак не поменялся. — Я думаю, я поняла тебя с первого раза. И своих слов назад я не возьму, мой глупый братец. — Ты же знаешь, что оскорблять старших непозволительно грубо? — Мама и папа учили меня никогда не врать, — парировала Тсукико, хихикая. — А глупый ты потому, что до тебя так долго это доходило. — Что? — Я подозревала, что ты скрываешь свои истинные эмоции по отношению к этому парню от себя. Не знала, что именно, но была уверена, что скрываешь. Тебе стоило догадаться раньше. — Ты хочешь сказать, что по мне… очевидно? — Загнанным голосом уточнил Мидорима. — Нет, не хочу так сказать, — девушка замахала рукой, будто пытаясь прогнать эту мысль из головы брата. — То есть, мне очевидно, потому что я хорошо тебя знаю и вижу каждый день. Я видела, как ты на него смотрел, когда он ночевал у нас. И он носит твои футболки, а ты такое бы раньше никому не позволил. И еще множество вещей, которые заметить могла бы, наверное, только я, потому что маме с папой ты так не открываешься, как мне. Если ты переживаешь о том, что отец мог догадаться, то сомневаюсь, что такое вообще может прийти ему в голову. К тому же, даже я была наполовину уверена, что дело просто в крепкой дружбе. Мидорима откинулся на спинку кровати сестры, снова закрывая глаза и сжимая переносицу под очками. Все, что он сейчас услышал, нуждалось в долгом обдумывании и переваривании. — Не думай слишком много, Шин, — позвала его Тсукико. — Лучше прими себя таким, какой ты есть. В любви нет ничего предосудительного, понимаешь? — В любви к человеку своего пола? — В любви к человеку, Шин. Неважно, какого пола. — И ты не считаешь, что я… ненормальный? — Не-а, — просто покачала головой девушка. — Ты такой же, каким был пять минут назад. Мой старший брат, которого я очень люблю и ценю. Шинтаро сжал губы в тонкую полоску. Он знал, что его сестра замечательная и крайне понимающая, но лавина эмоций, которые он испытал от ее слов, была сильнее этого знания. — Только не говори мне, что так растрогался, что сейчас заплачешь, — весело подколола его Тсукико. — Еще чего, — хмыкнул Мидорима, едва заметно улыбаясь. — Ты поговоришь с ним? — Я не знаю, как, — выдохнул он. — Это сложно, вот что. Я не понимаю, что я сделал не так. — Тогда тебе точно нужно поговорить с ним, — продолжила девушка. — Такао-кун выглядит как разумный человек, который не станет избегать разговоров. Насколько я его знаю, конечно. — Если бы ты была права, он бы прямо сказал мне, что его не устраивает, вот что. — Возможно. Значит, что-то не дает ему сказать. Что-то останавливает его. Это ли не повод подумать о его чувствах и сделать первый шаг? Я не говорю, что нужно обрушивать на его голову признание в чувствах, особенно если ты не готов. Но, как мне кажется, стоит узнать, что пошло не так и как ты можешь помочь это исправить? Мидорима моргнул, глядя на сестру. — Ты слишком умная. Я начинаю чувствовать себя ребенком на твоем фоне, вот что. — Ты просто слишком много думаешь, Шин. Я думаю меньше, поэтому мне полегче. — Я как будто сходил на сеанс к психотерапевту. — Я, конечно, планирую стать врачом, но точно не психотерапевткой, при всем уважении к этой тяжелой и полезной профессии. Мидорима хмыкнул, придвигаясь ближе к сестре. — Спасибо, Тсу. Ты мне действительно очень помогла. — Поговори с ним как можно скорее, Шин, не дай себе потерять того, кто дорог, ладно? Это может быть страшно, но потерять его дружбу должно быть страшнее, верно? — Я поговорю. Обещаю, вот что. Остаток вечера Шинтаро провел в комнате сестры, слушая ее рассказы об увлечениях, о том, как ей надоело учиться играть на скрипке, и что она хочет попробовать фортепиано, как он, потому что фортепианная музыка красивее звучит, и о ее подругах — слушателем он всегда был неплохим, говорить было всегда тяжелее. А слушать сестру он любил особенно, потому что та рассказывала обо всем интересно — или ему было интереснее, потому что она была одной из немногих любимых людей в его жизни.***
Воскресенье Мидорима провел наедине с собой. Тсукико зашла утром, проверить его настроение, и убедившись в отсутствии ухудшений его боевого настроя, улетела на встречу с подружками. Такао возвращается во вторник. До вторника нужно умудриться не растерять запал на откровенный разговор, сохранить силы и не вляпаться в очередную глупость вроде того разговора с Кисе, Момои и Куроко с Аомине. Купленная подвеска в виде птицы висела над его рабочим столом и размыто напоминала о Казунари — хоть на подвеске явно был орел, а не ястреб, ассоциации с его хищными глазами вылезли сами собой. Думая об этом, Мидорима вдруг резко осознал, что скучает. По бесконечным шуткам и подколам, по ставшему привычным сокращению имени, по веселому голосу и пронзительному цепкому взгляду. По тому, как Такао знал о нем все, что сам Мидорима никогда никому не говорил, по тому, как непринужденно тот обходил острые углы в отношениях с ним, по тому, как тот помогал ему в сложных и болезненных ситуациях… Казунари действительно заслуживал, чтобы его ценили. И Шинтаро был бы сильно не прав, если бы позволил себе упустить его дружбу. О большем он как-то и не задумывался. Вряд ли Такао не гетеросексуален, поэтому особой надежды на взаимность лучше не питать. Это, наверное, почти невозможно просто по теории вероятности.***
Во вторник Мидорима проснулся сразу нервным. Вся уверенность в своих будущих действиях куда-то улетучилась, оставляя вместо себя лишь беспокойство. — Тсу, скажи мне, что у меня все получится, — серьезно попросил он. Оха Аса советовала заручиться поддержкой близких. — Я в тебе не сомневаюсь, Шин. Ты справишься, я в тебя верю, — так же серьезно ответила ему сестра. Галочку напротив «выполнить совет Оха Асы» можно было поставить. Талисман был в наличии, футболка счастливого темно-синего цвета — тоже. Ничто не могло пойти не так. Кому: Мияджи Юя. Сенпай, есть просьба. Оставь, пожалуйста, Такао на дополнительную тренировку со мной. Если я что-то смыслю, тебе он не откажет, вот что. От кого: Мияджи Юя. Решился-таки? Давай-давай, кохай, не облажайся. Нам вы нужны в виде слаженно функционирующих игроков, не то обоих в запас переведу, и плевать мне будет, что вы «свет и тень Шуутоку», а ты вообще из поколения чудес. Посажу на скамейку и делайте что хотите. Кому: Мияджи Юя. Я сделаю все от меня зависящее, вот что. Не говори ему, что я попросил тебя это сделать, сенпай. От кого: Мияджи Юя. Зачтем это как первый выкрутас за день. Мидорима вздохнул и потер виски. День обещает быть непростым. Придя на тренировку, он первым делом заметил Такао. Тот был загорелым, на вид отдохнувшим, но слишком серьезным. Не улыбался, как обычно. — Добрый день, — вежливо поздоровался Шинтаро, не отрывая взгляда от Казунари. Тот едва повернул голову на его приветствие, коротко махнул рукой и двинулся в противоположный конец площадки для разогрева. Зная их слаженную игру, сенпаи никогда не ставили их в разные команды во время тренировочных игр между игроками Шуутоку. Сегодняшний день исключением не был, но, кажется, Такао совершенно не был настроен на игру с Мидоримой — сказать, что он получил сильно меньше обычного пасов во время этой игры было бы значительным преуменьшением масштабов проблемы. Мидориме хотелось поговорить прямо сейчас, вытащить из Такао правду о том, что пошло не так, но необходимо было дождаться вечера, когда все разойдутся и они останутся наедине. Слово «наедине» так сильно зацепило мысли Шинтаро, что он почти пропустил пас от Мияджи. Тот бросил на него хмурый взгляд из-под насупленных бровей, показывая два пальца. Второй выкрутас за сегодня. Что ж, это было справедливо. Тренировка тянулась для Мидоримы необычайно медленно, но в то же время пролетала неумолимо быстро. Видимо, дело было в том, что он одновременно ждал возможности поговорить с Такао и боялся этой необходимости. — Тренировка окончена, — наконец, объявил Мияджи, хлопая в ладоши. — Все свободны, кроме Такао. Ты пропустил неделю, так что летишь отрабатывать. Мидорима проследит. — Но сенпай! Мы не договаривались так! — Возмутился Казунари. — Мы вообще ни о чем не договаривались, — хмыкнул Мияджи. — Если сегодня свалишь, завтра будешь пахать в три раза больше. И играть не будешь, только упражнения поставлю делать. Мидорима сделал вид, что он не при деле, чтобы Такао не заметил облегчение, абсолютно точно отразившееся на его лице, когда все ушли, а тот остался, растерянно подбирая мяч с паркета. Шинтаро крутил мяч в руках, не торопясь делать бросок. Он слышал, как Такао тренирует финты, и думал, как начать разговор. Чего он не видел, так это полных непонимания взглядов Такао в его затылок — он и не заметил, что стоит с мячом в руках неприлично долго. — Такао. — М? — Тут же отозвался Казунари, впрочем, безо всякого энтузиазма. — Надо поговорить. — О чем, Шин-чан? — С улыбкой спросил тот. И Мидорима вдруг понял, что эта улыбка его бесит. Натянутая, фальшивая, абсолютно лживая улыбка. Он мог бы честно сказать, что ненавидит видеть лицо Казунари таким. — Много о чем, вот что, — уклончиво ответил Шинтаро. И тут же прикусил язык. Не увиливать, говорить прямо и четко — единственная стратегия, которая может сейчас сработать. — Если ты хочешь сказать, что я сегодня не очень выложился, то прости человека, который только вернулся с Окинавы. Не успел вернуться в рабочий ритм, — Такао продолжил фальшиво улыбаться, вдобавок потер затылок в совершенно фальшивой беззаботности. — Идиот, — выдохнул Мидорима. — Я хочу сказать, что я честно пытался понять, чем я тебя задел, но не смог, вот что. Тем не менее, если я где-то пересек какую-то неизвестную мне границу, я хотел бы извиниться перед тобой, вот что. Шинтаро говорил, опустив взгляд в паркет, и только закончив осмелился посмотреть в янтарные глаза Казунари. Сейчас эти глаза совсем не выглядели привычным образом. Не было ни пронзительного взгляда, ни хищного блеска. Кажется, Такао смотрел на него сквозь пелену слез — Мидорима не успел рассмотреть, потому что тот быстро заморгал и отвернулся. — Кто еще тут идиот, Шин-чан, — усмехнулся Казунари, но его смешок звучал как-то задавленно и даже жалко. Мидорима сложил руки на груди, но тут же выпрямился и опустил руки по швам, чтобы не выглядеть недовольным. Ему не хотелось, чтобы Такао сейчас воспринимал его как агрессора. — Такао, — позвал Шинтаро снова. — Нам нужно поговорить. Мне… тяжело будет это делать, но это необходимо, вот что. Мы не можем играть нормально, пока между нами… все вот так. Он не смог описать, что именно происходит между ними, поэтому просто сделал еще шаг ближе — в груди снова кольнуло, когда Казунари продолжал смотреть в сторону, а потом сделал два шага назад, чтобы вернуть дистанцию между ними. Что ж, вероятно, он чем-то заслужил. — Я не хочу говорить. Не хочу, Шин-чан. Просто подожди, и я вернусь в норму. Мидорима тихо выдохнул. — Дурак. Я могу ждать, баскетбол не может. Мы должны тренироваться, должны тренировать наш пас, чтобы не растерять сноровку, вот что. Такао снова усмехнулся. — Что смешного я сказал? — Ничего, Шин-чан, забей. Я просто невовремя вспомнил дурацкую шутку. Шинтаро был готов разозлиться, но мягкий голос сестры в его мыслях напомнил, почему он здесь, и он снова сделал шаг ближе — Казунари мгновенно отошел назад, и это снова больно укололо его, но он не стал настаивать на сокращении дистанции. Значит, пока что нет. — Такао. Если ты не готов тренироваться в полную силу, давай хотя бы потренируем наш пас. Не сегодня, завтра, но это необходимо. Конечно, нам, скорее всего, не придется в игре против Кайджо использовать наш пас, но- — Замолчи, Шин-чан! Просто прекрати! — Внезапно сорвался Такао, настолько шокируя этим Мидориму, что он действительно замолчал. Казунари поднял на него злой и болезненный взгляд. — Что ты заладил?! «Наш пас», «наш пас», как будто это действительно наш пас! Это просто прием, ничего особенного! Прекрати делать на нем такой акцент. Играли без него, поиграем еще. Первым, что Мидорима почувствовал в этот момент, было то, как его брови невольно поднимаются, а потом хмурятся. После физических ощущений пришли остальные — и их было так много, что он не смог сразу разобраться в этом цунами, поэтому просто молчал, глядя в злые янтарные глаза напротив. Он почувствовал, как его ноги без какой-то внятной команды от головы делают шаг вперед — Такао снова отходит, упирается спиной в стену и озлобленно фыркает. Мидорима снова шагает вперед — Казунари хочет уйти, оглядывается по сторонам, и Шинтаро блокирует его попытку ускользнуть, упираясь обеими руками по бокам от его головы. Он все еще молчит — ему неприятно, нет, почти больно от того, что Казунари говорит про их пас. И в то же время ускользающее понимание, которое он еще не может ухватить, появляется где-то на заднем плане мыслей. Он не может сформулировать, но готов поклясться, что причина проблемы вертится у него на языке. Он почти, почти понял. — Такао. Он зовет его, чтобы не молчать, и Казунари поднимает на него все тот же озлобленный, загнанный взгляд янтарных глаз. Он смотрит прямо в глаза Мидориме, и тот ненавидит этот взгляд. Такао не должен смотреть так. — Такао, скажи, что не так с пасом. До него внезапно, наконец, доходит, как только он говорит это вслух. Казунари молчит. — Это из-за того, что мы сделали его с Акаши? От звука фамилии Сейджуро Такао дергается как от пощечины. Он зло щурится, отводит взгляд. — Мне плевать. Играй как хочешь с кем хочешь. — Такао. Казунари молчит, и Мидорима хочет взять его за плечи и с силой встряхнуть, но применять физическую агрессию нельзя, он это понимает, поэтому сжимает ладони в кулаки и не двигается. — Посмотри на меня. Такао поднимает колючий холодный взгляд, и у Шинтаро на языке вертится лишь одно слово. «Чужой». Это чужой Такао. Не его друг, который всегда рядом и всегда навеселе, готовый подколоть его увлечение гороскопами или усердие в учебе, готовый подставить плечо или плакать с ним вместе после тяжелого поражения, готовый отбить «пять» или стукнуться кулаками после триумфальной победы, это не он. И это так плохо, что Мидорима чувствует, как сердце в груди сжимается, так сильно, что он готов поклясться, что его сердце стало белым карликом, плотным и маленьким, готовым разбиться прямо сейчас. — Ты думаешь, что Акаши значит для меня столько же, сколько значишь ты? Казунари по-прежнему молчит, на этот раз лишь кривит губы при звуке фамилии его бывшего сокомандника, и Шинтаро понимает, что попал в точку. — Если ты так думаешь, то ты не прав, Такао. Это не так. Говорить правду тяжело, говорить о своих чувствах тяжело, каждое слово приходится выдирать из себя раскаленными щипцами, но Мидорима понимает: либо так, либо никак, и если никак, то Казунари останется «чужим», и что-то, что было между ними все это время, просто лопнет, разобьется, как ваза, которую задели и уронили, и он чертовски этого не хочет. — Знаешь, Шин-чан, — вдруг говорит Казунари, и в его голосе столько яда, что Шинтаро кажется, будто если его сцедить, то им можно будет отравить целую армию, — я всегда считал, что действия говорят больше, чем слова. И это слышать тоже тяжело. Мидориме тяжело говорить, тяжело рассказывать правду, и слышать, что это не работает, еще тяжелее. Он не знает, что делать, и паникует. А потом сдается. Убирает руки от головы Казунари, делает два шага назад и смотрит в сторону. — Знаешь, Такао, однажды Акаши значил для меня… что-то такое, похожее на то, что значишь сейчас ты. Ты можешь возненавидеть меня после того, что я скажу, потому что это ненормально, и возможно, ты уже ненавидишь меня, — он делает глубокий вдох, — Акаши никогда не был моим другом. Но я испытывал к нему… чувства. Сейчас их нет. Знаешь, почему? — Он возвращает взгляд на Такао, но смотрит не в глаза, а на переносицу, потому что еще не готов к тому, что он увидит в его глазах. — Потому что сейчас я испытываю их к тебе. И никакая игра с Акаши не способна это изменить, равно как и то, что я считаю тебя своим самым близким другом. Я не могу прямо сейчас сделать ничего, чтобы доказать тебе это, и не уверен, что тебе это все еще нужно. Сказать правду — все, что я могу сейчас сделать. Он закрывает глаза и дышит глубоко, чтобы не позволить жжению в уголках глаз превратиться в горячие душащие слезы. Такао молчит, и Мидорима мысленно готовится к тому, что тот посмотрит на него с отвращением и уйдет так же молча. Такао молчит, и Мидорима медленно открывает глаза, смотря прямо в янтарные напротив. Такао смотрит на него взглядом, значения которого Мидорима не понимает, и плачет. Мидорима чувствует неведомое раньше желание притянуть его к себе и обнять — он не тактильный человек, и желание физического контакта ему ново. Он не рискует выполнить его, потому что Такао все еще смотрит на него странным, непонятным взглядом, и ему кажется, что засунуть руку себе под ребра и вырвать к черту бьющееся со скоростью света сердце проще, чем продолжать вот так стоять. Он делает шаг назад. Казунари смотрит на это, а потом в нем словно что-то щелкает, он делает шаг вперед, затем еще и еще — их разделяют считанные сантиметры. А потом загорелая рука хватает его за футболку чуть ниже воротника и с силой тянет вниз. Кажется, ткань трещит в этой хватке — Мидориму резко перестают заботить такие глупости, потому что губы Такао на его губах, и это так неожиданно и так сложно в это поверить, что все остальное перестает иметь какое-либо значение. Шинтаро никогда не думал, что его первый поцелуй будет таким. Мокрым от чужих слез, агрессивным и почти злым. Тем не менее, на поцелуй он отвечает, неумело и жадно, не зная, куда деть руки. В конце-концов он решает: будь что будет. И зарывается ладонью в черные как смоль волосы, а вторую кладет на чужую поясницу и притягивает ближе в какой-то иррациональной попытке достичь максимально возможной физически близости. Такао отстраняется, чтобы восстановить дыхание, и Мидорима осознает, что все это время жмурился, и свет ламп в спортзале бьет ему по глазам — ему плевать. — Ты такой тупица, Шин-чан, — наконец, говорит Казунари, после чего шмыгает носом. Шинтаро смотрит в его глаза и с облегчением видит, что это его Такао. Его ли? — Не обзывайся, вот что, — нервно ворчит Мидорима. — Я сказал достаточно много откровенных вещей, так что то, что я скажу сейчас, будет последним на сегодня. Мне отвратительно сильно необходимо узнать, что теперь будет между нами, иначе я умру на месте от разрыва сердца от волнения. — Ох, Шин-чан, не знал, что ты такая драма квин, — хихикает Казунари, и нарочно тянет паузу. — Даже не знаю… Мидорима пихает его ногой в колено, и тот смеется. Так искренне и открыто, что Шинтаро вздыхает с облегчением — его Такао на месте и, кажется, больше не собирается пропадать. — Ладно, так и быть, скажу тебе, что я думаю на этот счет. Мне кажется, то есть, я полагаю, что есть такая нужда, или даже лучше сказать «необходимость»… в общем, будь моим бойфрендом, Шин-чан? — Ты… идиот, вот что. Я должен тебе отомстить и ответить таким же длинным предложением с непонятной концовкой, но я буду великодушнее и просто скажу «хорошо, Бакао». Такао ничего не говорит, и на целую секунду Мидорима пугается, потому что «а вдруг что-то пошло не так?», но через эту целую секунду Казунари улыбается в новый поцелуй, и Шинтаро так легко это принять, будто не он волновался о том, как это неправильно и ненормально. Через некоторое время он отстраняется, чувствуя, что его щеки и уши пылают так, будто их в прямом смысле подожгли, и поправляет очки. — Но с одним условием, вот что, — Такао по-птичьи склоняет голову набок и смотрит вопросительно. — Ты не молчишь, когда тебя что-то беспокоит. И не притворяешься, что все нормально. Никогда со мной. Других можешь обманывать сколько влезет, но мне только правду, вот что. — Я понял, Шин-чан, — серьезно кивает Такао, — но у меня встречное условие. Почаще говори правду, как сегодня. Это многое меняет. — Хорошо, — кивает Мидорима. — Я обещаю стараться быть откровенным чаще, вот что. Но только с тобой, — тут же добавляет он. — Никаких откровений с Кисе, Момои или Куроко, вот что! — Ты так говоришь, будто тебя кто-то заставляет, — хихикает Казунари, вытирая со щек почти высохшие дорожки от слез. — Мне пришлось тяжело, пока тебя не было, вот что, — вздыхает Шинтаро. Такао смотрит на него внимательным, цепким взглядом, но в его глазах пылает насмешливый огонь готовящейся шалости — и Мидорима чувствует в этом взгляде что-то такое родное, что почти заставляет его почувствовать себя «дома». А в следующую секунду Казунари снова целует его, и единственное, что его смущает, это то, что он точно целуется совсем не так хорошо, как его новоиспеченный бойфренд, и это надо исправлять. Практикой.