Дыши

— Все будет в порядке, — голос Изуку дрожит, у него горит в груди и боках. Он едва может бежать. — Все будет хорошо, мы обязательно доберемся до больницы, ты только потерпи немного. Каччан дышит тяжело, с глубокими хрипящими вдохами и противным надсадным присвистом, словно у него переломаны ребра, и их осколки впились в легкие. Скорее всего, так оно и есть. Изуку страшно от этого дыхания. Оно набатом гремит у него в ушах, и он не слышит ничего, кроме чужих отчаянных, тяжёлых хрипов. Не в силах сдерживать удушливую панику и беспорядочную паранойю одновременно, он сдается и чуть скашивает глаза, чтобы проверить бледное до серости, запачканное кровью лицо Каччана. Чужие опаленные ресницы чуть дрожат, но лицо остается на удивление спокойным. Застывшим. Каччан все еще без сознания, и единственным доказательством того, что он ещё жив — остаются его мучительно долгие, скрипящие вдохи. Изуку упрямо стискивает зубы и изо всех сил пытается игнорировать собственные ранения. Его искалеченная правая рука висит безвольной плетью, ноги отчаянно дрожат, а левая рука — тоже изрядно пострадавшая, едва выдерживает вес Каччана. Ему мучительно тяжело двигаться, но он все равно бежит на пределе своих возможностей, не может иначе. Ведь это Каччан. — Мидория! — Деку! Выдергивая его из мутной паники, прямо перед ним навстречу выскакивают обгоревшие, страшно потрепанные, но — слава богу — живые Урарака, Иида и Тодороки. У Изуку тут же мутится в глазах от слёз облегчения, но темпа он не сбавляет. Еще рано. Каччан еще не в безопасности больницы. Изуку еще его не спас. — Ребята! Слава богу, с вами все в порядке! Я так боялся!.. — он на секунду замолкает, чтобы сглотнуть вставший внезапно в горле ком задавленных рыданий, и чужое дыхание вдруг прерывается. Ледяной ужас впивается в его сердце так, как никогда не смог бы лед Тодороки. Изуку ускоряет бег, и оборачивает умоляющее лицо в сторону тут же поспешивших за ним друзей. — Каччан! Ему нужна помощь! Но когда они догоняют его и наконец присматриваются к сидящему у него на спине Каччану: Урарака вскрикивает, прижимая ладони ко рту, Иида потрясённо замолкает, а Тодороки странно кривит рот, и медленно, будто с трудом, выдавливает: — Мидория. Изуку едва слышит его, паника снова туманит ему голову, заставляя сосредоточиться только на беге и чужом хрипе, с каждой минутой звучащем все натужнее. — Злодеи были слишком сильны, мы едва справились, — бормочет Изуку, не в силах в такой момент бороться со старой привычкой. — Но Каччан! Он серьёзно пострадал, его руки… Пожалуйста, возьмите его, я вот-вот упаду. Нужно как можно скорее… — Мидория! — Это я виноват, нам нужно было… — Изуку! — Тодороки кричит, хватая его за плечи. Изуку, резко остановленный чужой крепкой хваткой, спотыкается о собственные ноги, едва не падая. Рука дрожит и он только чудом не роняет Каччана. — Тодороки-кун, сейчас не время для споров, Каччан нуждается… — Бакуго! Мёртв! — с трудом, словно собственные слова приносят ему боль, но твердо отрезает Тодороки. Изуку замирает, ошалело смотрит на искаженное, отчаянное лицо Тодороки. В чужих глазах стоят слёзы. Где-то позади всхлипывает Урарака. — О чем ты… Да что ты… Что ты говоришь? — он едва разлепляет вмиг пересохшие губы. Тодороки, должно быть, просто не в себе. Видок у них с Каччаном, конечно, не очень, но чтобы говорить такое? Нет, это невозможно. — Все в порядке, Каччану только нужно в больницу и Исцеляющая девочка мигом… — Изуку, — и в этот раз голос Тодороки дрожит, да и сам он тоже дрожит. Иида позади него опускает голову, а Урарака тянет к ним руку, кладя свою мягкую, теплую ладонь ему на плечо. Тодороки громко сглатывает, но уже твёрже повторяет: — Бакуго мёртв. — Этого не может быть! — Изуку в бешенстве дергает плечами, стряхивая чужие руки. — Он ведь дышит! Ты должен это слышать, я же слышу! Этого не может быть. Все это ошибка. Их не было здесь, когда… — Изуку-кун, — Урарака смотрит ему в лицо, и чуть качает головой. В ее взгляде разбитая безнадёга. Изуку замолкает. Он все еще страшно, ослепляюще зол, и его трясет. Ему кажется, что он тонет, будто что-то огромное и неподъемное накрывает его с головой, высасывая все силы и тепло. В ужасе, он вцепляется в свисающую с его плеча ладонь Каччана. В этом мире, где внезапно сошли с ума, она кажется спасительным якорем. Вот только рука Каччана холодна, как лёд. Изуку замирает, воздух мгновенно пропадает из его легких, и на одно мучительно долгое, бесконечное мгновение, он не может дышать. А затем кислород, застрявший в его глотке, словно взрывается, одновременно разрывая ее на части. Изуку заливается страшным, булькающим кашлем, капли крови вылетают из его рта, пятная ткань костюма стоящего вплотную Тодороки. Изуку беззвучно раскрывает и закрывает рот, но все еще не может дышать. Тяжёлые, хриплые вдохи замолкают точно обрубленная нить только чтобы с исступлением начаться заново спустя пару секунд, когда он уже почти падает в обморок от недостатка кислорода. Это страшное дыхание. Его, Изуку, дыхание.