***
Это была прекрасная ночь. Луна и звёзды озаряли багровую землю своим светом. Это была изящная ночь. Розовые лепестки кружились в изумительном танце. Это была холодная ночь. Сильные порывы ветра гнули нежные ветви вишнёвого дерева. Это была алая ночь. Некогда прекрасная сакура окрасилась в кровавый цвет. Это была ночь, воспоминания о которой были утеряны мною навсегда.
В своих снах я видела комнату: тёмную, безжизненную, ничем не пахнувшую. В ней не было дверей, через которые я бы смогла выйти, но в то же время не было дверей, через которые можно было бы войти. Хоть и не было никакого способа попасть внутрь, почему-то каждую ночь я открывала глаза, уже стоя на том же самом месте, видя один и тот же затягивающий пейзаж из дымчатой тьмы. Засыпая в своей комнате, через мгновение я оказывалась в этой – в продолжении другой из реального мира. Они и близко не походили друг на друга, но меня не покидало чувство, что обе они были связаны, словно должны были напомнить мне о чём-то. Одна существовала при свете дня, другая же была окутана удушающим мраком, но в действительности не такие уж они были и разные, разве нет? То, что мы любим называть домом – самым безопасным местом в мире – может оказаться не больше, чем обычной темницей. Это были мысли, о которых я обычно никогда не думала, но теснота тех четырёх стен заполняла голову всевозможными думами, на утро обычно растворявшимися в смутном омуте памяти. Я видела много разных сцен в голове, напоминавших вспышки света, как от резкого выстрела в ночи: непонятные картинки, неразборчивые слова, перемазанные лица. Ни наш разум, ни наше сердце не способны хранить воспоминания о вещах, о которых доселе никогда не слышали и которые никогда не видели, но я, вопреки здравому смыслу, наблюдала историю, написанную рукой неизвестной мне персоны. Она не принадлежала мне, но я видела её. Нет, мне позволили увидеть её. И эти осколки памяти, и эта комната – не больше, чем подарок чьей-то доброй воли для меня, а его отправитель – девочка, всегда сопровождавшая меня в мире снов. Всё всегда повторялось, строго придерживаясь написанного сценария: в пустой комнате в один момент вдруг появлялась девочка в белом изорванном платье без рукавов. Стоило мне только моргнуть, как уже был виден её блеклый силуэт, в который вгрызалась темнота вокруг. Девочка без имени; девочка без прошлого; девочка, у которой никогда не будет будущего. Неподвижно она стояла в центре тесной комнатушки, отрешённо вглядываясь в потолок, казавшийся бесконечно далёким. Сколько бы я ни пыталась позвать её, она не отвечала, да и мой рот, скованный страхом, всё равно не мог издать никаких звуков помимо невнятного блеяния. В комнате больше никого не было, поэтому всё моё внимание было посвящено ей одной, но та в ответ ни разу даже не взглянула на меня. Ну а как иначе: ведь девочка, чья кожа была белее первого снега, а глаза на цвет красные, словно спелые плоды вишни, ничем не отличалась от меня. На лицо не больше пятнадцати, но в остальном – вылитая копия, сошедшая с зеркала из прошлого. Она была мной, или это я была ею? Ответ не должен был иметь значения, ведь тогда мы вместе видели один и тот же сон, делили один разум, и, наверное, вместе жаждали чего-то. Следующая часть ужасной постановки была хороша мне известна, ведь импровизация жестоко пресекалась. Актёры были обязаны следовать каждой строчке, и потому комнату окрасило алым. Потолок, который до этого, казалось, не имел конца и края, залился ярко-красным свечением, и девочку обволокло багряным безумием. Всё это время она глядела не в пустоту, но смотрела в душу самой комнаты: над нами раскрылся огромный глаз. Своим взором он оглядывал каждый закоулок пустой комнаты. Он видел всё, но одновременно с этим смотрел только на девочку. На её безразличном лице по-прежнему не было ни капли страха или удивления, ведь она давно привыкла, прекрасно понимала, что ждёт её в конце. Этот сон – неописуемый кошмар – она видела бесконечно много раз, но, как бы безынтересно или скучно ей ни было, как бы сильно ни хотелось что-то изменить, комната не терпела неповиновения. Глаз закрылся – упала тьма, а в ней снова и снова начал разноситься неприятный мокрый звук, напоминая кисть, которую грубо окунали, почти что вдавливали в чернильницу туда-обратно, разбрасывая чёрные капли по только что протёртому столу. Когда глаз снова открылся, то я смогла разглядеть источник шума. То был далеко не первый раз, но снова внутри всё съёжилось от одного только вида, ведь той самой раздражающей чернильницей была девочка с моим лицом, а кисточкой – измазанный красной кровью нож. Он входил в её живот резво и точно, пронзая тонкую плоть с такой лёгкостью, что его кончик в ту же секунду упирался в деревянный пол с оглушительным стуком, и каждый раз, когда лезвие выходило из ребёнка, несколько алых капель обязательно разлеталось по сторонам, въедаясь в её белое платье. В роли мучителя выступала чья-то высокая тень, а её владелец, наверное, давно сгинул, а его кровожадная натура продолжила жить в чужих кошмарах. Сжимая рукоять, палач продолжал терзать тело девочки, нависнув над ней, словно ненасытный падальщик в ожидании последнего вздоха жертвы. Своими пустыми глазами девочка молча глядела сквозь него, не отводя взгляда. «Стук-всплеск, стук-всплеск, стук-всплеск» – два звука, напоминая часы, без конца повторялись, а я была обязана наблюдать, не в состоянии показать на лице хотя бы толику сожаления. Тень вонзила нож в один последний раз, застыла на месте, а затем резко повернулась ко мне, явив широкий оскал из острых зубов и изогнутый прищур ядовито-жёлтых глаз. То было не лицом человека, но мордой жестокого демона – ёкая из детских страшилок. Прошло ещё мгновение, и глаз над нами моргнул во второй раз. После секундной тёмной вспышки в комнате снова загорелось красным, а также прибавилось на одного человека. Уже не один, но два безликих фантома, сидя друг напротив друга, продолжали глумиться над телом девочки с моим лицом. Своими действиями они не оскорбляли мёртвых, но унижали живых: ещё осталась в ребёнке сила, чтобы сделать новый вдох, пускай даже самый немощный. Ножи впивались в её внутренности несинхронно, создавая чавкающий ритм двух лезвий. Тени с человеческими ртами презрительно ухмылялись, и вряд ли они творили это из определённой злобы или ненависти. Вряд ли у них вообще была причина, так почему они так сильно наслаждались? Бессмысленная, кровожадная и в своей дикости чудовищная сцена, но виноваты в ней были люди. Больше никто не в состоянии понести на себе вес греха кроме людей, потому что только люди были созданы с возможностью грешить, и, кто знает, возможно наше рождение уже само по себе грех. Поэтому существа, облитые невинной кровью, продолжили делать именно это, как было уготовлено им судьбой. Глаз на потолке моргнул в третий раз, и вот их было уже трое, стучавших вразнобой сверкающими орудиями убийства. Тьма упала снова, а затем их стало четверо. Без остановки свет в комнате мигал, и, подобно полупрозрачным картинкам, грехи увеличивались в числе. Наслаивались, накапливались внутри комнаты, пока тени проводили страшнейший из всех судов над ребёнком, у которого не было сил возразить, как и у меня не было возможности всё остановить. Как черви, они облепили изуродованное тело, допивая из него последние соки. Десять тварей кромсали девочку, не трогая одну только голову: всё ради того, чтобы ей хорошо было видно, что на самом деле представляло из себя её тело, лишённое человеческого облика. Вскрытая, словно пойманная для банкета дичь, она лежала с лицом полным мерзкого спокойствия. Для неё происходившее не было в первый раз, как и не станет в последний, и боль тоже никуда не денется, навсегда впитавшись в её белую кожу толстым слоем рваного алого мяса. Клочки её тела разлетались, и ножи более не сверкали во мраке комнаты, полностью заляпанные человеческой кровью. Они не остановятся, не утолят свой голод, пока внутри неё не останется ничего, кроме громко бьющегося сердца. Её внутренности размельчат, раскидают, сожрут ненасытными орудиями для убийств, а кости раздробят, ведь, наверное, именно этого и заслуживают некоторые люди. Заслуживала ли она? Я не знала, и, может, не вмешивалась как раз поэтому, ведь не ощущала права прервать суд над кем-то. Я заворожённо смотрела, временами забывая, что судили-то именно меня. Почему людям суждено грешить? Почему людям суждено нести кару? В который раз хотела узнать ответы на два простых вопроса, но в голове как обычно одно – сплошная пустота, неспособная вместить в себя жестокую сцену перед глазами. Я – ничто, и тогда тот мир был моим всем. Он наполнял полую изнутри меня до краёв, показывая людскую реальность во всей её богомерзкой красоте. Он описал всю природу и судьбу человеческой жизни: так лаконично, так печально. Всё ради того, чтобы внутри меня зародилось одно-единственное желание – моё предназначение внутри крохотной комнаты, изуродованной грехом. Когда внутри ребёнка уже не осталось крови, когда уже нечего было размельчать в кровавую массу, я, наконец, вспомнила, что должно было пойти следом. Глаз закрылся, эгоистично игнорируя финал преступления, когда судьи в последний раз вознесли свои испачканные жезлы. Одна только я удостоилась чести лицезреть её – мои – последние мгновения, а также мне был дарован шанс всё остановить. Моё тело сковало цепями бессилия, а перед глазами тёмная муть из красно-чёрных цветов. «Ещё не поздно…» — в голове звенела мысль, но на самом деле нам не дано выбирать, каким именно будет конец. Въевшиеся в комнату пятна крови вспыхнули белым пламенем, а разбросанные внутренности заискрились чёрным: в мире без занавеса представление должно было закончиться прощальным костром. Двухцветные языки пламени охватили комнату, спиралью закручиваясь вокруг девочки в центре. Они не обжигали, но, наоборот, притупляли в теле остатки ненужных чувств. Огненные змеи хотели слиться внутри ребёнка в единое целое, подобно правде и лжи, добру и злу, ненависти и любви, чтобы никто уже никто не смог отличить одно от другого. И как только её сердце впитает всё до последней дымки, демоны вонзят в него свои ножи, оборвав наш с ней общий кошмар. С последним стуком девичьего сердца всё должно было закончиться. Тело ребёнка бурлило, словно котёл, пока содержимое переполнялось раскалёнными чувствами. Ножи держали наготове, ведь тени давно сгорали от нетерпения поставить точку. Всё замерло, затихло, словно в ожидании чего-то ещё. Или, скорее, кого-то ещё. В очередной раз обвиняемой давали последний шанс оправдать себя – иными словами ничто не закончится, пока я этого не захочу. Но разве были у меня причины хотеть что-то сверх этого? Не этого ли я хотела каждую ночь, оказываясь взаперти этого тёмного Ада? Поэтому ничего не менялось, поэтому всё всегда повторялось. Потому что в глубине души я хотела именно этого. Сердце по ту сторону мира кошмаров желало свободы, но чего желала я, запертая в клетке собственных иллюзий? Цепи, сковавшие меня, – просто страх, что на утро я снова забуду о цели, с которой вновь и вновь оказывалась в этой комнате. Каждый раз я так близко приближалась к ответу, но всё заканчивалось в чёрно-белой вспышке вместе со взмахами ножей. Ни последнего вопля, никакого оплакивания – просто неисполненные желания. Пытали не моё тело, но судили как раз именно меня. Никто не смотрел: все просто ждали, но я чувствовала, как стены, словно воспалённые нарывы, облепили сотни пар чёрных глаз, а их зрачки, сливавшиеся в мутном месиве, были нацелены на меня. Я подняла голову – алое око печально оглядывало мою беспомощность. В нём – события чьих-то далёких дней мелькали, отражаясь друг в друге. Чьи-то улыбки, чьи-то слёзы, чьи-то кровавые следы – цветущая в ночи сакура цвета чернил. Резкий глоток воздуха застрял в груди, подарив непонятную лёгкость, а разум обернулся белоснежным листом бумаги. И моим желанием было... Комната проглотила мои слова и мысли, оставив в пустоте звенящую тишину. Тени людей обернулись стаей чёрных ворон, разлетевшихся по закоулкам комнаты и там же растворившихся. Комната вернулась к первородному состоянию, в котором никого не было, кроме меня одной, разве что только в воздухе продолжали витать зигзагами чёрные перья. Я оглянулась – стены пусты, и на потолке тоже ничего не было. Ни намëка не осталось от жестокой бойни, а от девочки и след простыл. Сон не кончился, но и продолжаться пока не собирался. Для меня тоже это было впервые, поэтому я могла только ждать, пока перед глазами мельтешили чёрные дуги, незаметно таявшие на полу. Что бы ни происходило, то был результат моего безмолвного желания. Комната услышала и приняла его. Возможно, девочка, погрязнув здесь, в этой комнате, в этом постыдном грехе, ждала именно этого. Мы ждали этого. В комнате загорелся яркий свет розового цвета – мерцающая, словно витражное стёклышко, бабочка. Эфемерная, похожая на мимолётный сон в летний день, она парила во тьме комнаты, предвещая напоследок то ли надежду, то ли сладостное отчаяние. Я знала эту бабочку – не могла не знать. Полупрозрачное насекомое оставляло в своём полёте дорожку тёплых искр, напоминая звездопад глубокой ночью. Немного после появилась ещё одна – уже голубая. Как цветы они распускались в чёрным саду, образуя ослепительное поле из красок. Красные, зелёные, жёлтые, белые – бабочки заполонили комнату, осветив все её уголки. Когда появилась последняя, всем роем они устремились ко мне плотной стеной. Они окружили меня, завертелись в едином хороводе, заливая пыльцой из света. Да, подобно тому, как насекомые опыляют цветы. Всё отличилось, всё было другим, и то ли из-за страха, а может из предвкушения, но слёзы потекли по щекам от величия и красоты многоцветного вихря чьих-то воспоминаний и чувств. Бабочки уплотнились, слившись в сиявшую белизной ткань, и плавно остановились передо мной. Я смотрела на поток света, казавшийся мне тогда космическим водопадом из звёзд, и могла отчётливо видеть в его поверхности своё лицо. Это была я, но в то же время другая. Девочка, прошедшая через все муки Ада, вновь явилась передо мной, безынтересно смотря мне в глаза. Я моргнула – моргнула и она, я вдохнула – её грудь также наполнилась воздухом. Вскоре до меня дошло, что никакие сценарии больше не властны над нами, и неосознанно я протянула к белой поверхности руку. Ребёнок повторил за мной, и мы ощутили, как наши пальцы соприкоснулись. Еë были холодными. Как у мертвеца. Я сделала шаг назад, но продолжила ощущать холод её рук, ведь девочка сделала шаг вперёд, а кончики её пальцев выглянули из белого зеркала. Мои ноги продолжили пятиться назад, пока она продолжала наступать. Я вытягивала её из света обратно в тёмный мир комнаты – обратно к себе. Продолжая ощущать касания друг друга, мы двигались всё ближе к стене, пока я спиной не ощутила тупик. Передо мной стояла девочка с глазами, налитыми кровью, и волосами цвета цветущий вишни – моя точная копия. Однако, её детский интерес на лице намекал на то, что больше она не намеревалась повторять за мной. Зеркало осталось позади, и теперь мы были вольны делать, что захотим. Так чья же на самом деле эта комната была? Девочка мягко улыбнулась и опустила руку, оборвав нашу связь. Она приняла его – моё желание. Девочка возложила руки себе на грудь, пальцами касаясь её центра, а затем резко, без лишних раздумий, вцепилась ногтями в кожу. Кровь тонкими струйками потекла по её обнажённому телу. Я застыла в изумлении, даже не пытаясь остановить её от безрассудного поступка, ведь больше всех хотела узнать, что же будет в переписанном финале истории. Пальцы, словно ржавые гвозди, впивались всё глубже в плоть, сверля глубокие, рваные отверстия. Возбуждённо я наблюдала, даже не подозревая об истинных намерениях подобных действий, но вскоре всё встало на свои места. Молча, даже глазом не повела, она уцепилась за единственную прочную поверхность в своей груди. Раздался мерзкий треск вместе с тем, как девочка изо всех сил напрягла руки и потянула их от себя. Уже не струйки, но красные потоки снова вернули ей демонический вид, заливая пол под нашими ногами. Стопами я ощущала липкую кровь, и в нос въелся странный запах мёртвого тела. Всё рвалось, трещало, хрустело и растекалось, и алые капли брызгами орошали мою одежду. Ребёнок, всё с той же нежной улыбкой, раздвигал свои рёбра, разрывая ими тонкую плоть. Внутри – пустота, непроглядная тьма, в которой если и было сердце, то давно остановившее свой ход. Девочка сначала заглянула в себя, а затем посмотрела на меня, словно спрашивая одобрения – своего рода похвалы. Не дождавшись её, она приблизилась ко мне, и я ощутила, как твёрдые кости упираются мне в живот. Она прижалась головой к моей груди, словно ребёнок, жаждущий материнской любви. Я не дышала, пока девочка вдыхала аромат моего тела, крепко сжимая руки вокруг моей талии. Как долго она ждала этого момента? Как долго мечтала, что эта ночь наступит? Моё кимоно впитало столько крови – или то были слёзы? Оказавшись в её хватке, я больше не могла убегать от себя, поэтому нам оставалось только одно – вернуться к началу. Кончики её ребер вонзились в мой живот, словно двенадцать пар притупленных копий. Медленно, но с предельной осторожностью, они входили глубже, и я ощущала, как меня наполняли всем тем, чего мне не так хватало. В этом мире я была пуста, а она была источником всех грехов, всех чувств и воспоминаний. Она хотела показать мне, хотела научить, и поэтому ждала, когда я решусь. Голосом, который ничем не отличался от моего, она повторила его – наше желание.«Пришло время вернуться, Ююко».
Как две льдинки, мы таяли, сливаясь в одну. Наше тела раскалялись, плавились, рассыпались, соединялись, становясь одним целым. Она была мной, а я была ею. Мы были Ююко. Девочка возвращалась обратно в чрево, где зародилась. Ко мне вернулась часть меня, которая давно мне не принадлежала; которая не должна была мне принадлежать; которая не должна была уже существовать. История, написанная кем-то другим, но всегда принадлежавшая мне. Я не хотела забывать. Молилась всем сердцем, что не забуду. Хотела остаться, чтобы никогда не потерять это чувство полноценности. Скоро всё закончится, скоро всё исчезнет. Скоро Ююко забудет, кто она есть. Словно в божественном осознании, полной грудью я вдохнула, а глаза налились слезами. Белый поток света окрасился чёрным, комната треснула, и тёмный мир разлетелся вдребезги. Оставшись без земли под ногами, я устремилась вниз – на самое дно – в ту часть меня, куда всегда была закрыта дорога. Я тонула в густой тьме, пока вокруг сияли сотни осколков. То было бессчётное множество историй о чём-то и о ком-то. В них отражались лица людей, эхом отзывались чьи-то слова. Я растворялась, превращаясь в хрупкий бутон цветка сакуры. Лепесток за лепестком моё тело осыпалось, а сознание разрывало столько вопросов. Для ответов было ещё слишком рано, но я верила, что однажды девочка укажет мне путь. Наконец, спустя десять дней я смогла принять еë подарок. Осколки гасли один за другим, пока я опускалась всё глубже. Надо мной парили только блеклые слёзы, которые были не в состоянии угнаться за мной. Они тоже исчезнут, и скоро ничего не останется. В своих снах я всегда видела комнату, но впервые я узнала, что за было за её пределами. Мир изменился, а это значило, что вместе с ним изменится и история. На утро Ююко не вспомнит, но в последние мгновения тёмного царства я понимала: что-то непременно начнётся. Перед глазами всё погасло, а затем никого не стало. Погиб ли тот мир вместе со мной, или он продолжил существовать сам по себе, наполненный безотрадной чёрной пустотой? Для меня ответ на этот вопрос навсегда останется очередной тайной, но в одном я была уверена: девочка никуда не пропала. Где-то там – во тьме, сотканной из ничего, она продолжит ждать, чтобы показать мне то, чего я всегда желала. Правду об этой комнате, правду об этом мире и правду о принцессе призраков, запечатанную тысячу лет назад. Однажды этот день непременно настанет, и тогда я смогу понять, чья на самом деле была эта история.