Быть целым

Петя смеётся, но Толик перехватывает его взгляд на мгновение, а там - никакого смеха на самом деле нет. Только темное желание плещется, и он не знает, куда деть свои руки, пока язык привычно треплется, выдавая одну остроумную шутку за другой. – Не, и чё, ты теперь везде такой? И жопа? Покажи! Обнаженный по пояс Вадос, стоящий посреди комнаты, закатывает глаза и раздражённо швыряет в Петю своей белой футболкой. Толик залипает на то, как напрягаются мышцы рельефного и абсолютно гладкого живота на этом резком коротком движении. Тяжело сглатывает и тянет подушку с дивана, как бы невзначай прикрывая пах. Внутри все горит от возбуждения ещё с того проклятого момента, как подвыпивший Вадос сболтнул, что из интереса сходил на эпиляцию. Петя подавился, Толян чуть не уронил сигарету. – Ты сделал… что? – Ну, волосы на теле убрал. – Сбрил что ли? – Нет, процедура такая, специальная. Толику хотелось попросить, но Петя опередил, жадно вцепившись в Вадоса взглядом: – Показывай. И он показал. Гладкие подмышки и бледную кожу живота, разлет ключиц, безволосую чуть подкачанную грудь с аккуратными темными сосками… Толик едва не захлебнулся от внезапно накатившего желания припасть ртом, вылизать аккуратно и методично каждый сантиметр солоноватой кожи, снова и снова, пока она не станет мокрой и блестящей от его слюны. "Вот блядство" – шепнул рядом Петя вмиг охрипшим голосом. Толян кивнул, потея. А потом Петя, видно, чтобы не сдать, как сильно завелся, стал упражняться в остроумии, и атмосфера чуть разрядилась, но Толику все равно дико хочется сделать хоть что-то. Сидеть вот так и просто смотреть – невыносимо, кажется, у него от этого бездействия лопнут штаны. У него вообще от нового, непривычного Вадоса сносит крышу капитально. И раньше сносило, но после возвращения в Москву и их маленького, поначалу вынужденного, воссоединения, это превратилось в какое-то наваждение. Вадик возмужал, раскачался, и невозможно было не хотеть его такого: широкие плечи, выступающий под футболкой рельеф мышц, щетина - темная, намного темнее выгоревших на солнце отросших волос, которые он теперь все чаще оставлял в лёгком беспорядке, и это шло ему до безобразия, делая похожим не то на рок-звезду, не то на беспечного серфингиста из рекламы пива. Вадос приехал к Пете прямиком с Бали, где отвисал больше месяца, прячась от холодной неприветливой московской зимы. И за то время, что они провели, вытаскивая Петю из ада зависимости, в который он угодил после смерти матери, бронзовый загар на Вадосе постепенно выцвел. Толик запрещал себе думать о чем-то другом, пока Петя нуждался в помощи, но как только ему стало лучше, будто резьбу сорвало. А тут ещё эта… эпиляция, будь она неладна. – Вад, – зовёт Петя. Хрипло, просяще. Толик отвлекается от своих мыслей, пытаясь понять, когда сменился градус, и Петя от снисходительных издевок перешел к просьбам. – Вад, покажи. Вадик улыбается. Так же тепло и смущённо, как сто лет назад, будто в другой жизни, когда они вдвоем нетерпеливо лезли ему под одежду, жадно, до синяков, сжимали худые бедра и ставили на них засосы, ласкали между ног, по очереди наклоняясь и вбирая в рот небольшой твердый член, а потом откидывались на спинку дивана и наблюдали, как двигается внизу его растрепанная пшеничная макушка, пока он неловко, помогая себе руками, отсасывает то одному, то другому. От лезущих в голову картинок из прошлого Толик едва не спускает позорно прямо в штаны. Приходится просунуть руку под подушку и крепко сжать болезненный стояк, пока Вадос стягивает с себя джинсы и пинком отправляет их в сторону. Петя присвистывает, разглядывая гладкие мускулистые ноги, а Толик крепко вцепляется пальцами в подушку. Вадос фыркает на Петю, а потом переводит посерьезневший вдруг взгляд синих глаз на Толика. – Нравится? Толик кивает, гоня с лица тупую улыбку. – Да. – Ладно, тут мы уже всё посмотрели, давай дальше, – командует Петя. Толику хочется его пнуть. Но Вадос нисколько не смущается: снимает и трусы, без всякого жеманства, обыденно, будто так и надо. Кажется, из них троих Вад единственный не заведён до предела. Он спокоен, весь мягкий… и совершенно гладкий. Толик такого не видел даже когда им было по 16, потому что уже тогда у Вадоса там были волосы: мягкие, светлые. – Иди сюда, – зовёт Толик, наконец решившись подать голос первым. – Толян дело говорит, – поддакивает Петя, нетерпеливо ерзая. – Посмотреть - посмотрели, но ведь теперь хочется потрогать. Толик не успевает заметить, кто начинает лапать усевшегося между ними Вадоса первым. Может оба сразу, жадно и торопливо, словно боясь, что он передумает и уйдет. Но Вадос не уходит. Тихо стонет в губы притянувшего его к себе Пете, пока Толик прижимается сзади к шее, мокро вылизывая пульсирующую жилку, невесомо касаясь губами чуть влажных после душа волос. Мокрые кончики щекочут нос и щеку. – Блять, Вадос, – горячечно бормочет Петя. Толик краем глаза видит его руку у Вадика на затылке. Пальцы сжимают и тянут, собственнически, жадно, словно не было всех этих лет. – Охуеть, как я скучал. Не хочется их прерывать, но Толик скучал тоже, поэтому он тянет Вадоса на себя, и тот с готовностью, привычно и покорно, чёрт, совсем как раньше, поворачивается, позволяя взять свое лицо в ладони и поцеловать: глубоко, горячо, вылизывая языком рот, сталкиваясь зубами, сжимая ладонями скулы, а потом лаская их подушечками больших пальцев, как бы извиняясь за грубость. Вадик и ему дарит свои стоны: голос теперь ниже, грубее и больше прокурен, от него вниз по позвоночнику змеей ползет обжигающая волна возбуждения, захлестывая с головой. Но Пете уже не терпится пойти дальше. Он гладит Вадоса по ноге, проходится пальцами по бархатистой коже ("Чё она такая кайфовая?" – "После процедуры маслом намазали". – "Блять, всё, молчи, мне уже плохо".), а потом подхватывает под коленом, заставляя закинуть ногу себе на бедро. Когда Толик, задыхаясь, отрывается от губ Вадоса, он ловит через его плечо потемневший взгляд Пети и без слов понимает: осторожно приподнимает вторую ногу Вадика и кладет на себя. Тот смотрит сначала на Петю, потом на Толика, мягко улыбается, облизывая пересохшие губы, ресницы подрагивают, отбрасывая тени на скулы. – Осторожно только, у меня… не было. С парнями. Ну, с тех пор, как… Петя не перестает гладить его: рука ползет к гладкой коленной чашечке с белесой стрелкой шрама, проходится по внутренней стороне бедра. То, что Вадос рассказывает все это, сидя между ними, голый, с широко разведёнными в сторону ногами, закинутыми им на бедра, выбивает у Толика воздух из лёгких. Он благодарно мажет Вада пальцами по заросшей щетиной щеке, чуть задевая дрогнувшие ресницы, потом ведёт ниже, лаская шею, задевает кончиками сосок, от чего Вадос чуть вздрагивает, прикрывая глаза. – Хорошо, – воркует Петя, и Вадос тихо стонет, потому что петина рука обхватывает полувставший член, двигается ритмично, настойчиво, пытаясь задать ритм. – Очень, очень осторожно. Как всегда, ты же знаешь, мелкий. От этого блядского "мелкий", хриплого и интимного, Вадос начинает дышать чаще. Откидывается на спинку дивана, позволяя Толику вылизывать плечи, шею, грудь. Губы мажут по животу, язык кружит вокруг пупка. До одури гладко, хорошо до дрожи, кожа под языком такая мягкая, чуть солоноватая, совсем как Толику представлялось. Петя дрочит Вадосу, медленно, с оттягом, наслаждаясь каждым своим движением и каждым стоном, срывающимся с губ Вадика. Вадос давно уже не мелкий, здоровее самого Пети, который, пока слезал с наркоты, ещё и похудел до торчащих ребер, но у Толика все равно дерет где-то за клеткой ребер, когда он слышит это слово. Оно возвращает в лимонный душный день их первых летних студенческих каникул после удачно закрытой сессии: тогда Петя впервые уболтал Вадика, тогда ещё действительно мелкого и отчаянно краснеющего, дать им… Толик жмурится, не зная, где горячее: там, в воспоминаниях о том, как они впервые взяли его по очереди, а он захлебывался под ними; или здесь и сейчас, где Петя выуживает из-за подушек тюбик смазки ("Ну чё вы смотрите? Да, мне бывало одиноко тут вообще-то, развлекался, как мог" – "Петь, дурак ты" – шепчет Вадик и тут же лезет заткнуть его поцелуем), щедро льет себе на пальцы, растягивает губы в многообещающей улыбке. – Толян, ты как там, жив ещё? – Жив, но если вы будете делать все так медленно, я сольюсь раньше времени, без обид, – Толик возвращается к соскам, целует, прикусывает и лижет, сжимает пальцами. У него в штанах горячо и мокро, пот стекает по вискам и загривку, и надо бы раздеться, но оторваться от Вадоса физически невозможно, кажется, что больно. Настолько он истосковался по этому контакту, скучал по нему и жаждал, не в силах забыть, даже когда очень хотелось. Вадос выгибается дугой, шире разводя ноги. – Блять… Толик удовлетворённо смотрит на свою работу: Вадик под ним весь влажный, зацелованная вылизанная кожа пошла красными пятнами, каждое из которых хочется облизать снова. Он смотрит ниже, на то, как Петя смазанными пальцами гладит тугую дырку, трёт и обводит кожу вокруг, а потом толкается внутрь, проникает медленно, вытаскивает, тут же загоняет чуть глубже, но все равно не до конца. Толик осторожно снимает с себя ногу Вадоса и, не давая себе времени на размышления, стаскивает футболку, скользит вниз, встаёт на колени. Петя осторожно трахает Вадоса пальцами, целуя линию подбородка, собранный, как сапёр на минном поле. Толик недолго смотрит на то, как тугие мышцы жадно сжимаются на блестящих от смазки петиных пальцах, целует гладкую кожу на внутренней стороне бедер, лижет за мошонкой. Чувствует ответную реакцию, когда Вадос тянется дрожащей рукой, хватает его за волосы, тянет настойчиво. – Пожалуйста… Толик слушается тут же: берет в рот, получая в награду благодарный длинный протяжный стон. Вадик кончает без предупреждения: твердеет ещё сильнее, а потом изливается пульсирующими толчками, и Толик глотает терпкое, теплое, соленое, не отстраняясь. Так же, как делал это раньше, без ноты брезгливости. – Так, ладно, – бормочет Петя откуда-то сверху. Совсем немного разочарованно, но без всякого раздражения. – Сворачиваем лавочку. Толик утирает припухшие губы тыльной стороной ладони, встаёт, глядя на расхристанного на диване Вадоса. Растрёпанные волосы, глаза блестят, он то и дело проходится языком по губам. Смотрит на Толика, глаза в глаза, но отвечает Пете: – Нет. Я хочу. – Уверен? – осторожно спрашивает Толик. – Да. Блять, ещё как. Вес Вадика на бедрах ощущается так правильно. Толик и рад бы откинуться на подушке, но хочется видеть, и он смотрит, чуть приподнявшись: Вад перехватывает его член, а потом опускается, направляя в себя. Садится медленно, осторожно, под ободряющий блядский шепот устроившегося рядом и смотрящего на них во все глаза Пети ("Мужики, вы как в порнухе, только лучше, особенно Вадос, порно звезда нахуй" – "Хазин, заткнись" – "Сам заткнись" Толик чувствует, как Петя целует его тонкими обветренными губами, и недостающий фрагмент пазла будто сразу становится на место). Внутри жарко и туго, Вадик двигает бедрами, приноравливаясь, пытаясь поймать темп, и Толик помогает ему, перехватывая за талию, двигаясь навстречу короткими мелкими толчками. Смотрит снизу вверх завороженно на прилипшие ко лбу влажные выгоревшие волосы, закушенную губу. Петя встаёт на кровати, от чего она заполошно скрипит, хватает Вадоса за волосы, и насаживает его ртом на свой член. Вадос сбивается с ритма, поэтому Толику приходится подхватить: он вскидывает бедра чаще и сильнее, вбиваясь в тугое податливое тепло, пока Петя рывками вгоняет член Вадосу в рот. Дальше Толик только теряется в ощущениях, чувствуя, как двигается на нем Вадос. Пот застилает глаза, но он все равно видит, как Петя перемещается, льнет к Вадику со спины, лижет шею, целует плечи, его руки гуляют по всему телу, пальцы сжимают и выкручивает соски. Вадик стонет, запрокидывая голову, член с пошлыми звуками шлепает о гладкий поджавшийся живот с каждым движением. – Иди ко мне, – шепчет Петя ему на ухо, – хочу тебя трахнуть, не представляешь, как сильно. Раньше он бы просто снял Вадоса с Толика и усадил на себя, но сейчас силы явно распределились по-другому. Вадик аккуратно скатывается, а потом, наклоняется и целует Толика: неторопливо, ласково, будто у них есть все время этого мира. Губы такие мягкие, влажные, рот горячий, от Вадика пахнет потом и смазкой, петиными крепкими сигаретами. Щетина колется и трёт, но Толику плевать, он целует в ответ, притягивая к себе за шею, а потом отпускает, улыбается: – Иди. Теперь моя очередь смотреть. Петя трахает Вадика лицом к лицу, подтянув его к краю кровати и заставляя держать собственные ноги прижатыми к груди, открыться сильнее, так, чтобы входить настолько глубоко, насколько только можно. Они стонут в унисон, и Толик торопливо дрочит себе, не в силах оторваться от этой завораживающей картинки. Он пытается поймать себя на ревности, как раньше, когда они были втроём, но никакой ревности нет. Только дикое желание, которое накрывает его с силой цунами, и он кончает себе на живот с громким всхлипом. Двигает рукой по липкому, инстинктивно, вторя движениям толкающегося в Вадика Петю, словно мысленно слился с ними, стал одним целым и не может, просто не может прекратить: двигаться, смотреть, снова и снова, как заколдованный. Вадос кончает следом, и Петя тоже, и минуты не проходит. Вытаскивает, спуская Вадосу на живот, а потом наклоняется и вылизывает, как сумасшедший, и Толик присоединяется, сталкиваясь с ним языками, давая утянуть себя в соленый терпкий поцелуй, чувствуя, как гладят его по голове пальцы Вадоса. – Такой гладкий… А можешь теперь так всегда ходить? – мурлычет довольный Петя, заползая на Вадоса, принимаясь терзать припухшие губы, чтобы поделиться солью и улыбнуться заполошно. С него давно слетела вся спесь и желание издеваться, он льнет к раскинувшемуся на постели Ваду, как большой непутёвый кот. С неуклюжей нежностью тычется ему куда-то во влажный висок. Вадос обхватывает его руками, прижимает к себе, глядит поверх встрепанной темной макушки на Толика. – Толь, иди сюда. И он ложится рядом, не сомневаясь ни секунды. Хватает и целует Петю, потом снова смотрит, как они с Вадосом лижутся, словно слепые щенки, гладит то одного, то другого, чувствуя жар, идущий от распаленных тел, жадно собирая его на кончики пальцев, впитывая каждой клеткой собственного тела. И впервые за долгое время чувствует себя целым.