***
Чарли на первый взгляд кажется совершенно бесхребетной и жалкой, лишь внешностью показывая свою принадлежность к семье властителя Ада.
Она неловкая, неуверенная и слишком наивная для статуса, который на ней висит мертвым грузом ещё с рождения. Как Самаэль не удавил такой подарочек ещё в младенчестве, так и остаётся загадкой для Аластора, не питавшего особо интереса или сострадания даже к детям.
Девчонка похожа на радостно тявкающего щенка, на живой маскот приторно-сладкой ваты или какого-нибудь сахарного единорога, один взгляд на которого вызывает диабет и першение в горле. При виде неё челюсти неприятно сводит и улыбаться не как последняя скотина, не вызывающая подозрений, становится сложнее. Спустя несколько месяцев знакомства Аластор с трудом сдерживает неприязнь и обостренное чувство жалости к этому несчастному созданию, не способного не то, что оправдать ожидания родителей, но и свои собственные интересы внятно отстоять.
Пьяный отец, незадолго до того как благородно свалить из дома и никогда не вернуться(
скатертью дорожка, мразь), с важным видом гладил маленького Ала по голове и причитал, что: «сирых и убогих нужно жалеть, сынок. Помогать им. Таков удел хороших людей». С какого черта это неадекватное животное решило, что учить сына жизни спустя пару минут после избиения жены — это хорошая идея, мужчина не понял даже после попадания в Ад и бесконечного прокручивания собственной пленки жизни в голове. Но сейчас, наблюдая за потугами нерадивой принцессы заставить Хаска работать, он снова вспоминает слова родителя и усмехается.
Его уже можно назвать хорошим? Пустить без очереди в Рай?
Конечно нет. Жизнь немного не так работает, но сейчас уже без разницы.
Из всех присутствующих в отеле он последний, у кого есть шанс хоть на какое-то раскаяние или,
прости Господи, искупление. Аластору настолько плевать на все свои деяния при жизни, на это дохлое шапито с громким названием «Отель Счастья», на мечты принцессы и, тем более, плевать на души никому ненужных статистов в этом огромном котле, что знай, какой он мерзкий и пустой внутри, даже незаконно оптимистичная(
по личным меркам Аластора, естественно) Чарли опустила бы руки.
Аластору плевать, ему просто хочется посмотреть на мучения этих грешников. Посмотреть, поставить палки в колёса в нужных местах, посмеяться, да и забыть.
И какое-то время все идёт так, как радио-демон и ожидал. Отель еле сводит концы с концами, с отчаянием утопающего хватаясь за каждого новоприбывшего постояльца. К слову, гости долго не задерживаются, когда понимают, что просто так пожить за чужой счёт не дадут и потребуют ответных действии, и уходят.
Аластор как-то предлагает не выпускать этот мусор, пока они хотя бы не сделают вид раскаяния(
а они бы сделали, ведь он так хорош в пытках), но до тупого добросердечная Чарли сразу же отметает идею.
Аластор шипит проявить настойчивость, жесткость. Чарли отрицательно мотает головой.
Аластор предлагает добровольно-принудительно заставить посещать грешников убогий Отель Счастья
Хазбин. Чарли с упертостью барана продолжает бодаться со стеной непризнания и отрицания.
Аластор выходит из себя, сжимает хрупкие девичьи плечи до хруста, и требует. Требует избавиться от этого убогого места, от этой затеи, которую не реанимирует уже ничего, отказаться от ванильных мечт о мире-дружбе-жвачке и искуплении грехов, потому что они все увязли здесь навечно, потому что сюда не попадают просто так, потому что все эти ничтожества должны знать цену за совершенные ими деяния, потому что…Потому что ему осточертело. Играть роль доброго волшебника-помощника было хоть и весело, но наскучило быстрее, чем ожидалось. Потому что это уже невозможно терпеть, это полнейшее отрицание реальности: продолжать пытаться воскресить то, что не было живо изначально. Даже ему это надоело, даже ему это уже не кажется забавным.
Аластор мог бы молча уйти, гадко улыбнувшись и помахав на прощанье ручкой, но его сущность ублюдка велит пойти и унизить, растоптать, сломать принцессу. И Аластор это делает.
А потом…Потом с реальностью сталкивается он сам.
Чарли слушает. Слушает и слушает, слушает и слушает, смотрит на него обиженным, преданным и загнанным в угол зверем, продолжает слушать всю ту грязь, которую демон из себя извергает, сжимает чёрные губы и жмурится, когда ее грубо встряхивают, а потом, спустя долгое мгновение, наконец даёт волю себе настоящей. Себе, похороненной под нереальным количеством сахарной пудры и нереалистичных детских фантазий.
Грохот, с каким Аластор отлетает к противоположной стене скромного кабинета, слышен, кажется, на всё здание. Но на вряд ли кто-нибудь пойдёт проверять все ли у них в порядке. На вряд ли сюда в принципе кто-нибудь сможет зайти, пока
она не разрешит.
Перед Аластором всё та же Чарли. Всё та же сладкая улыбочка на все лицо. Всё та же хрупкая фигурка слабой девчонки, прослывшей разочарованием даже для собственных родителей. Но…Все же…
Эта не та Чарли.
Эта Чарли легко подходит к нему, не давая ни времени, ни шансов сдвинуться с места и что-то предпринять.
Эта Чарли улыбается сладко-сладко, обнажая заострённые зубки и без особых усилий прижимает его к холодной стене тонким каблучком.
Эта Чарли полностью подавляет его силу, его волю, его существо.
Эта Чарли заставляет его в неверии смотреть на неё во все глаза, с разрастающимся внутренним трепетом следить за каждым движением тела, за каждым изменением на лице.
Перед ним действительно принцесса Ада, дочь Люцифера и,
мать вашу, самое совершенное существо, которое он видел в своей жизни-смерти на данный момент.
Вопрос, почему ее не удавили ещё в далёком детстве отпадает сам собой, и Аластор даже жалеет, что никогда не испытывал на себе силу отца этого…Нечта. Ведь ему теперь так интересно… Кто же сильнее в их семье? Или они равны?
Лихорадочные мысли не успевают отвлечь радио-демона от происходящего, так как принцесса аккуратно приподнимает тонкую ножку и молниеносно опускает ее обратно, с чудовищной лёгкостью пронзая чужой живот насквозь.
Аластор кашляет кровью и старательно давит внутренний восторг, так не вовремя решивший охватить благоговейной дрожью все тело.
Блять, его ещё никогда так не пёрло с чужого превосходства.
Чарли не спеша вынимает ногу и одним брезгливым движением руки очищает каблук и штаны от чёрной крови. Снова обращает на Аластора пристальный взор, и с самой мягкой интонацией спрашивает:
— Теперь мы можем поговорить спокойно?
Аластор без задней мысли кивает. Он заинтригован.
Аластор думал, что падать уже некуда, но, как говорится, со дна постучали.
Он никогда не был подкаблучником, мазохистом или тем, кто так просто и быстро прощает собственное поражение-унижение, но это другой случай.
Аластор теперь как никто другой понимает всех тех сопливых слабаков из мелодрам, которые с глазами сердечками вопят о самопожертвовании ради своего избранника. Аластор,
мать вашу, готов теперь самостоятельно и на ангельские копья кидаться, и мириться с этой дурной идеей отеля, если только
она его попросит.
Аластор чувствует себя голодной собакой, которой наконец показали где ее место, а она только и рада потерять свою свободу.
Он,
черт возьми, почти уверен, что от его гордости и чувства собственного достоинства почти ничего не осталось, но ему так плевать.
Аластор смотрит на клыкастую улыбку Чарли и, с какой-то несвойственной ему нервно-возбужденной дрожью в пальцах, вспоминает как совсем недавно эти же зубы кусали, чуть ли не рвали его плоть. Он смотрит на аккуратные тонкие пальцы и вспоминает их острыми, как лезвия, пронзающими его глазницы, выцарапывающими глаза и расцарапывающими глубокие раны. Он смотрит-смотрит-смотрит и он наслаждается. Чарли больше не вызывает неприязни или насмешки, Чарли теперь заставляет его подчиняться и намеренно просить о большем, намеренно нарываться и испытывать чужое терпение, проверять границы дозволенного.
Он сам себе приговор подписал ещё в тот момент, когда решил, что сможет сломать девчонку. Сможет показать, кто тут главный. А в итоге своё место теперь знает он.
Плевать, что в глазах других демонов он теперь, наверное, выглядит как одержимый, внезапно проникнувшийся к неудачному королевскому выродку странной больной привязанностью. Ох,
знали ли бы. Если бы они знали, кем на самом деле является Чарли.
Кто на самом деле спит под этой личиной наивного ребёнка.
Но Аластор не позволит узнать. По крайней мере, не сейчас.
Это только их игра, их маленькое соревнование до окончательного выяснения победителя или окончательного уничтожения Аластора как уважающей себя личности.
Пока его тело дрожит в предвкушении, пока чужие губы впиваются в его, пронзая острыми зубами и наполняя рты кровью, пальцами размазывая ее по лицу, пока остатки его прогнившей души трепещут и жаждут ощутить чужую силу, пока при их взаимодействии эмоции внутри взрываются будоражащим взрывом, пока адреналин течёт по венам он будет терпеть. Он будет подчиняться. Он будет исполнять отведённую ему роль.
Ведь подданные обязаны преклоняться перед своей принцессой, не так ли?
