***
Этот стул был здесь, видимо, всегда. И до появления на свет Минхо, и до того, как в этом доме затопали ножки его будущего папы. Минхо даже как-то казалось, что и дед здесь появился позже, чем занял своё законное место на большой кухне старого дома, в котором живёт семья Ли с незапамятных времён, этот стул. Когда-то — как же давно!.. — Минхо очень любил сидеть на нём у окна и мечтать. Одинокому городскому пареньку, которого в разгар подросткового кризиса два лета подряд отправляли к деду внезапно загулявшие по командировкам родители, — что ему ещё оставалось делать? Тогда его мучило и томило то, что беззаботное время, когда он не знал своего гендера и был просто милым, весёлым (хотя скорее, насмешливым) всеми любимым мальчишкой, втайне мечтавшем об участи спокойного и мирного беты, закончилось. Не то чтобы красные буквы на заключении из подростковой консультации — "ОМЕГА (слабый тип)" — были приговором. Но поплакал он, да. Поплакал. С ужасом думая о течках, о грубых альфах, о родах — обо всём, о чём читал в своих любимых книгах, которые часто были жестоки к омегам. И вот — он, оказывается, один из них. Брр... Трудное было время. Всегда трудно, когда глуп, мал и ничего не знаешь о том, как выживать в большом мире. Ещё и, как назло, родителей стали повышать, сделали руководителями отделов, и жизнь перестала быть уютной и в отношении дома. Дед согласился помочь, хотя Минхо никогда не стремился к прелестям деревенской жизни, придерживаясь благого принципа "Уж лучше вы к нам". На то были свои причины. Нет, Минхо всегда любил деда, уделял ему много внимания, когда тот приезжал в гости к семье единственного сына-омеги в шумливый Сеул. А вот к себе, в деревенскую общину природников — тех, кто культивировал в себе животные, естественные черты и поклонялся природе, отдавая большую дань уважения своей звериной, волчьей составляющей, — дед их звал редко. Он был мудрым, понимал: детям, привыкшим к современным условиям жизни в огромном городе, будет сложно выживать среди его соплеменников. Но именно он настоял, чтобы Минхо, как раньше и его родители, прошёл обряд обращения, инициации своего волка. Далеко не все сейчас это делали, наоборот: старательно давили в себе эти "оборотные" черты своей личности, не желая иметь ничего общего со своим внутренним волком. А вот природники верили, что именно звериная составляющая делает людей открытыми, чистыми, а значит, и счастливыми. И надо сказать, что у Минхо остались самые приятные воспоминания от знакомства со своим внутренним зверем. Он оказался весьма симпатичным серебристо-серым волчонком с милыми чёрными подпалинками. Папа тайком сфотографировал его, так что с тех пор (а дело было, когда Минхо исполнилось семь) фотка с очаровательным щеночком, развалившимся на травке на большой поляне, где происходила инициация, стояла у Минхо на ночном столике. Иногда, когда было совсем уж одиноко, он даже говорил со своим зверем, вот так, через фото. Но больше обращаться у Минхо как-то не было ни возможностей, ни потребности — зачем ему? Познакомились — и ладно. Мирно расходимся. И даже в те два лета — два последних класса средней школы — он ни разу не обращался. Хотя дед предлагал сбегать в лес, что волками было, конечно, удобнее. Но Минхо тосковал из-за своей омежьей сущности и ощущал себя брошенным родителями, друзьями и Интернетом, который, естественно, в общине отсутствовал, ему было не до подобных прогулок. Дед не настаивал. Кормил тоскующего мальчонку блинами, сметаной, творогом, терпеливо учил ходить за курами и свинкой, даже попробовал научить доить корову, но Минхо, который до одури обожал всё молочное, до той же одури боялся прикоснуться к этому степенному и терпеливому животному — непонятно почему, конечно. "Каждому своё", — философски резюмировал дед и больше с дойкой не приставал. А вот третье лето, через два года, после второго класса средней школы, когда Минхо не с кем было оставить в Сеуле и он снова, скрепя сердце и скрипя зубами, отправился к деду на откорм, было принципиально иным. К этому времени из пухленького и грустноглазого подростка он превратился в совершенно очаровательное и столь же ядовитое создание, расцвёл своей яркой омежьей красотой, обрёл нежный аромат сирени и неутомимый острый язык, который служил только одной цели: отваживать от него надоедливых ухажёров, в отношении которых он испытывал исключительно томительное раздражение. И быстро заметил: альфам не нравятся те, кто может одним словом вывести их на эмоции и поставить на место. Альфам не нравятся те, кто умеет критически относиться к по большей части пафосным или откровенно высокомерным и самовлюблённым речам красивых представителей их пола. Альфы предпочитают милых, улыбчивых и смирных. А дерзкие и умные им не нравятся. Значит, что? Надо стать сверхдерзким и очень умным. Так что вместо курсов по домоводству, кулинарии и вышивке Минхо пошёл на самбо и записался в дискуссионный клуб. Танцев, которыми занимался с детства, правда, бросить не смог: они были тем, что помогало ему двигаться дальше, расслабляться и находить себя даже в самые тёмные и мрачные дни. С борьбой сложилось не очень, но всё же год он честно туда отходил и кое-чему научился. А вот в дискуссионном клубе он быстро стал не только незаменимым участником вполне себе успешной команды, но и её капитаном. И потом, в универе, он ещё два года туда ходил с удовольствием. Минхо был загружен сверх меры, однако больших амбиций не имел. Давно решил, что станет учителем. Язык, литература, история... Что-нибудь сугубо гуманитарное, светлое и чистое. В противовес собственной натуре, которая ссучивалась на глазах, потому что терпеть рядом с собой всё более и более наглеющих с возрастом одноклассников "сильного" пола, с их откровенными взглядами, жадными, не знающими стыда руками и пошлыми ухмылками становилось всё сложнее. — Останешься один и сдохнешь в окружении трёх котов, — пригрозил ему друг любезный и верный Хван Хёнджин, когда Минхо в очередной раз отказался идти с ним на школьную дискотеку. — Причём нетраханый и нецелованный, что вообще будет обидно, потому что задница и губы у тебя что надо, а в жизни надо попробовать всё. Помнится, тогда Минхо просто подошёл к нему, ухватил в объятия и силой поцеловал в только что покрытые блеском губы. Хёндж подохренел, но сопротивлялся только для вида и недолго. А потом, помнится, во вкус вошёл и, когда Минхо прихватил зубами посильнее и толкнулся ему в рот, даже простонал сладко. А Ли, насосавшись вкусных Хвановых губ до отвала, как ни в чём не бывало снова завалился на его постель и уставился в потолок, облизываясь. — Хорошо, — приведя дыхание в норму, выговорил Хёндж и снова вынул тюбик блеска, — а с другой проблемой тоже ко мне придёшь? — А ты примешь? — равнодушно усмехнулся Минхо, рассматривая игривые тени фонаря на потолке. Они сидели в доме Хёнджина, в его комнате, Хван собирался на очередную тусовку, а Минхо скучал и дулся из-за грядущего скучного вечера без друга. — Нет, — покачал головой Хёнджин и почмокал губами, распределяя блеск. — Во-первых, будем честны: трахать в этом случае будешь ты меня, а не наоборот, а зачем нам оно надо? Во-вторых, Джисон мне шею свернёт, если почует на мне твой запах. А он почует. У этой белки нюх, как у собаки, а глаз, как у орла. — Это да. Минхо тяжело вздохнул, вспоминая пристальный прищур круглых глаз Хан Джисона, совершенно очаровательного, из-за щёк на белочку похожего альфы с ярким и взрывным характером. Он был как бы парнем Хёнджина, правда, по мнению Минхо, они больше ссорились, чем дружили в дёсны, так что там было всё сложно. Но Джисон и впрямь был диким, и шутить с ним не следовало, это точно. Так что Ли вздохнул и задумчиво продолжил: — И ладно тебе, у вас давно к смертоубийству всё идёт, но твой неадекватный может ещё и меня замочить заодно, а зачем нам оно надо? — Угу, — промычал Хёнджин, придирчиво оглядывая свой сногсшибательный наряд (с его внешностью принца из Диснеевской сказки у него таким был любой наряд), но потом, сообразив, что именно сказал усмехающийся дружок, укоризненно цокнул. — И ничего не неадекватным. Нормальный ослик. То есть белка. А ты, помяни моё слово, будешь выёбываться — помрёшь от тоски в первую же течку. — Ты мне обещал старость и котов, — капризно надулся Минхо. Хёнджин критически осмотрел его, дёрнул бровью и вынес вердикт: — С тебя, осла упрямого, станется. Ладно, коты так коты. И вот, после всех этих оптимистических разговоров, городской суеты и песен большого Сеула Минхо снова попал в тихую, на философский лад настраивающую атмосферу деревенской общины. Но в этот раз дома он не сидел. С омежьей сущностью он смирился, тосковать разлюбил, поэтому в первый же вечер пошёл на местную тусовку, которая именовалось "посиделками", и нашёл себе временных друзей, деревенских омежек, которые были все чуть старше его, но среди них он чувствовал себя яркой лесной птичкой, залетевшей в мирный клеточный рай. Однако выбора не было, так что он был милым, приветливым, все свои язвительные замечания глотал вместе с чудесным компотом, которым его угостили, и в принципе произвёл нужное впечатление городского, но такого себе нормального парня. На руку ему сыграло и то, что люди в общине были мирные, простодушные и добрые. В отличие от него. Ну, и то, что он был внуком деда Джемуна, очень уважаемого в общине альфы, тоже помогло ему наладиться с двумя милыми парнями, Чонином и Сынмином, которые стали звать его на прогулки по лесу, купание в реке и свои вечёрки. Но даже когда они не могли, Минхо не страдал: ему никогда не было скучно и наедине с самим собой. Книги, альбом с набросками — чистое любительство, цветы и узоры, чтобы не мешали быстрым мыслям — и собственные мечты. Ах, да, был ещё планшет. Интернета по-прежнему не было, но в него он мог кое-что записывать, то какие-то рифмованные строчки, то фразы, которые можно будет использовать в фанфике, который он однажды обязательно заставит себя написать. В общем-то, отличная компания. Надо было в ней и оставаться. Хотя... шансов у него не было. Потому что ему уже исполнилось восемнадцать и потому что он задержался на неделю дольше, чем планировал. И попал на проклятое время обряда Лунной вязи. И сколько он ни убеждал деда, что никак не может быть у него, городского, далёкого и чужого и этому месту, и этому миру омеги, истинного или даже просто родственной души здесь, среди альф общины и нескольких окружных деревень, которые обычно присоединялись к этому горячему и весьма откровенному мероприятию, — старик был неумолим. Как и сейчас, аргумент был один, но непробиваемый: традиции здесь не нарушают, а объясняться с соседями и старейшинами общины гордый Ким Джемун, который сам был одним из них, не собирался. Помнится, тогда Минхо был взбешён тем, что обычно такой добрый и покладистый дед упёрся рогом и не желал слышать разумных доводов внука ни в какую. Пойдёшь — и всё. Обратишься, побегаешь по лесу ночь, ничего с тобой не станется. Никто не учует, не погонится, не пожелает повязать — и прекрасно. Вернёшься с первым лучом солнца и спокойно поедешь в свой разлюбезный Сеул. Старосты общины будут довольны, и никто не обвинит в грехе гордыни и неуважения. Это безопасно, потому что доказано многолетним опытом: в эту ночь альфы не могут физически напасть на того, кто им не предназначен, так как беспощадная порода отвергнет любого, даже крайне вкусно пахнущего омегу, если он — не тот. Нечего бояться, Минхо, говорили они. Что тебе стоит, говорили они. А если найдёшь свою судьбу? Ночь рядом со своим альфой (ну, да, чаще всего, конечно, под ним, но ведь это природой благословлённое единение, а не гольный разврат!) — и ты точно будешь счастлив всю жизнь! Посмотри на своих родителей! А ведь тоже нос воротили оба, тоже отказывались! А не будь этой ночи, может, ты бы и не появился! К уговорам деда присоединились и Чонин с Сынмином. Правда, оба они совершенно точно были уверены в том, что будут повязаны альфами, что им нравились. Минхо видел пару раз невысокого красавчика-альфу Со Чанбина, по которому сходил с ума Сынмин. Парень произвёл на Минхо впечатление простоватого деревенского увальня, впрочем вполне милого и безобидного, так как на язвительные замечания, от которых Минхо не удержался, отвечал немного смущённой улыбкой, часто принимая их за чистую монету и в прямом смысле. Это умиляло. И на Сынмина, который был на полголовы выше своего альфы, Чанбин смотрел как на полностью и точно своего омегу, ласково поглаживал по заднице, никого не стесняясь, и всё уже между ними было договорено. — Это очень волнительно и красиво, Минхо, — говорил всегда немного слишком впечатлительный Сынмин. — Просто даже посмотреть в это звёздное небо с любой поляны леса в эту ночь — уже счастье. — Я не спец, но мне кажется, не будет тебе светить это небо, если всё будет так, как ты захочешь, — лениво отбрёхивался Минхо, — иначе стыд и позор будет твоему альфе, если ты под ним будешь небо разглядывать. — Ты невыносим, — хихикал Сынмин, толкая его в бок. — Просто поверь: оно того стоит! Я в прошлый раз остался один, ведь Бин был на учёбе в городе и приехать не смог, но до сих пор вспоминаю эту ночь как самую красивую из всех, что видел в своей жизни. — Правда, правда, — воодушевлённо поддерживал его Чонин. — Ты не пожалеешь! У этого юного омеги, единственного из всех, кому предстояло бежать в Лунную вязь, кто был младше Минхо на год, тоже был свой краш — невероятный и чудесный, по словам Чонина, парень по имени Чан. Правда, жил он в соседней деревне, Минхо ни разу его не видел, да и Чонин просто пока вздыхал по нему издалека. Но так вздыхал, что Минхо искренне желал омежке получить то, чего он хочет от своего таинственного прекрасного Чана. — Я уверен, уверен, — говорил, алея щеками, Чонин, — не может меня так обмануть природа! Он мне так нравится, что сердце скачет, как вижу его на ярмарках и в ночёвках на полях. Ты вот зря с нами не хочешь в них ходить, я бы тебе показал, ты бы понял меня! — Хлебушек ты мой, в твоих интересах, чтобы я тебя не понял, — шутливо трепал ему волосы Минхо. — А то смотри — уведу твоего альфу. — Нет, нет, — блестя лукавыми, по-лисьи вытянутыми глазами, отвечал Чонин. — Не сможешь. Вот увидишь: почует он меня завтра и повяжет... — Не рановато ли тебе? — морщился Минхо. — Ну... Не знаю... — Чонин улыбался мечтательно. — Может, и не будет ничего так уж сразу... Говорят, что считается даже то, что ты просто рядом с ним эту ночь проведёшь. Хоть просто спать будете под боком друг у друга — а уж вас соединит нерушимая вязь. — Он закрыл глаза и сжал руки на груди. — Хочу, хочу, хочу! Хоть бы, хоть бы! Уж я на всё согласен! Говорили они... Уговаривали... Глупцы. И Минхо тоже глуп был, что согласился. Ведь чувствовал, задницей своей невинной чувствовал, что ничего хорошего его, городского-непривычного, в этом чисто общинном деле не ждёт. Это они годами, с малолетства вынашивали мысль о том, что принадлежать альфе, нашедшему их в эту ночь, — это высшая радость. И честь. И гарантированное счастье. А вот Минхо...***
Ночь была и впрямь волшебной. И сам он — светло-серый, будто серебром покрытый в лунном свете, с элегантными чёрными подпалинами по бокам, напоминавшими тугой пояс, был очень красив. И бежать через лес, дыша полной грудью, ловя пастью воздух и задыхаясь от его свежести и сладкого вкуса, было на самом деле невероятно приятно! Минхо не боялся ничего, так как был уверен в своей безопасности. Он нашёл небольшую поляну, укрытую высокой травой, блестящей от ночной росы, и кинулся в эту траву, подвывая от ощущения полной, тотальной, до сих пор им никогда не веданной свободы. Счастлив! Да, да, да! К чёрту всё, столько лет прошло — можно признать: тогда он был счастлив! Так, как никогда до и ни разу — после! Ровно до того момента, как прямо на него из чёрной пасти окружающего поляну леса не выскочил огромный чёрный, как смоль, волк. Крепкий, пьяняще приятный животный аромат альфы ударил совершенно растерявшемуся Минхо в нос, заполнил горло и лёгкие, едва давая продохнуть. Он замер, лёжа на боку, не в силах отвести взгляда от так же застывшего в нескольких метрах от него угольно-чёрного красавца с янтарными глазами. Переглядки длились недолго: альфа глухо и грозно зарычал и кинулся на него. Минхо успел лишь вскочить на лапы и метнуться вбок, но не добежал и до края поляны. Альфа настиг его до обидного легко, повалил на землю, и они покатились по ней, отчаянно борясь друг с другом. Минхо в ужасе хрипло тявкал, мысли смешались, настроить волчью связь ему и в голову не пришло: объятый паникой, он действовал хаотично, отчаянно кусался, извивался ужом, выдираясь из-под могучего тела чёрного волка, всеми силами мешая ему сделать то, что даст ему власть над инстинктами омеги, — схватить зубами за загривок, впиться в холку, что будет воспринято омегой Минхо как прямой приказ не дёргаться и принять своего альфу. Во всех смыслах этого слова принять. Дотянись волк — и Минхо бы утих, нежно и сладко скуля, потёк бы и задрал бы для него хвост, приглашая и уступая власть. "Нет, нет, нет! Ошибка! Страшная ошибка! Не я! Отвали от меня! Не я!" — орало сознание Минхо, пока он из последних сил, визжа и кусая всё, что попадалось ему на пути, отбивался от альфы. И он не сразу понял, что странный, гулкий, бархатный шёпот: "Мой... Мой... Мой... Что ж ты брыкаешься, волчонок... Звёздочка моя серебристая... Ну, ну, эй... Уступи мне, ты мой..." — принадлежит не ему. Связь настроилась и без его помощи, против природы не попрёшь. А может, её настроил альфа, кто его знает. В любом случае, этот голос в его голове придал изнемогающему уже Минхо сил, потому что страх — мощнейший двигатель в таких делах. Он зарычал злобно, извернувшись, полоснул уже почти завалившего его альфу когтями по морде, щёлкнув зубами, сомкнул их на его смоляном пушистом ухе и рванул мордой в сторону, разрывая кончик этого уха. А когда чёрный волк хрипло рявкнул от боли, Минхо рванулся из-под него из последних сил — и неожиданно вырвался! Он понёсся к лесу, а вслед ему летело грозным и отчаянным воем: — Ты всё равно будешь моим, омега! Найду! Я всё равно тебя найду! Как добежал до дедова дома, Минхо и не помнил. Обратился, едва влетев во двор, и тут же запер за собой калитку, привалился к забору, как был — голый, мокрый от слёз и пота — и зарыдал от ужаса и какой-то жуткой внутренней боли. Деда не было дома: он со старейшинами принимал у опушки новоиспечённые пары, одаривая их фруктами и деньгами на будущее. Минхо почти на карачках добрался до своей постели, завернулся в одеяло и, дрожа от страха, рыдая и стуча зубами, пролежал до утра. А утром, наскоро собрав вещи, уехал в Сеул, едва попрощавшись с испуганным его видом дедом, которому ни слова не сказал о произошедшем. Незачем пугать старика. Ни к чему говорить ему, что все его убеждения, всё, во что они там верят, в этой идиотской общине, — полная херня! Никто не в безопасности. Никому нельзя доверять! Особенно альфам! Впрочем, Минхо ведь это и так знал. Просто получил подтверждение.***
— А ты не думал, что это был твой предназначенный? Или кого там ждут их омеги? — задумчиво спросил Хёнджин, выслушав его сбивчивый рассказ и отхлебнув пива. Они сидели в комнате Минхо, было поздно, и они уже достаточно выпили, чтобы Ли расслабился и всё же смог хоть что-то рассказать другу. — Нахуй иди, — сердечно ответил Минхо и зло сдул чёлку с глаз. — Он накинулся на меня, как зверюга, ему только одно и надо было... — Ну, во-первых, ведь за тем он тебя и искал, разве нет? — скептически поднял бровь Хван. — Насколько я понял, эта Лунная вязь и подразумевает... — Ты за кого вообще? — разозлился окончательно Минхо. — Меня чуть не изнасиловали, а ты о чём говоришь-то? — Котёнок, — примирительно улыбнулся Хёндж, — я затебее всех, ты же знаешь. Возможно, ты просто что-то не так рассказываешь, но создаётся ощущение — и это, между прочим, во-вторых, — что этот чёрный красавчик просто хотел тебя смирить, игрался с тобой, знакомился! Как щенки знакомятся, знаешь? Он даже связь с тобой попытался наладить, звёздочкой назвал, а не приказал хвост задрать и дать! Ты ведь просто сбежал бы от него, если бы он не остановил тебя в самом начале, да? — Конечно, сбежал, нахер мне это счастье — незнакомый зверюга, пристраивающийся к моей заднице, — пробормотал Минхо, а потом упрямо мотнул головой. — Да, сбежал бы! Но это не повод валять меня по земле и тянуться своей поганой пастью к холке! Это ли не приказ бы был? Ты ничего не понимаешь! Он почти плакал, и Хёнджин кинулся его успокаивать, гладил по голове, снова называл котёнком, милым и невинным, пострадавшим от жуткой ошибки природы. Да, да, конечно... Конечно... Позже Минхо миллион раз прокручивал эту ситуацию в голове, пытаясь в очередной раз убедить себя, что всё сделал правильно. Правильно! Он не сучка-давалка, чтобы вот так быть тупо повязанным неизвестно кем в глухом лесу! Что за идиотизм! Что за дебильные традиции! Кто сказал, что природа не может ошибиться? Вон, половина его одноклассников-альф — однозначные ошибки этой самой природы! Увы, природа не стала терпеть эти дерзкие мысли и наказала его. Встреча с чёрным волком стала ему сниться. И увы, это были не кошмары. Красавец-альфа (да, да, волк был на самом деле очень красивым и пах охеренно, Минхо может адекватно оценивать реальность!) ловил его, валил на землю, вылизывал и брал — жадно рыча, крепко охаживая по-волчьи, а потом они обращались, и Минхо чувствовал его сзади снова. Его руки были сильными, грудь, что прижималась к его спине, — горячей и крепкой, а шёпот — сладким-сладким: — Ты мой, глупый омега... Звёздочка моя серебристая... Только мой... И там, во сне, Минхо подавался, насаживался, двигался покорно и стонал — жертвенно и нежно. Потому что ему было просто невыносимо, ужасно, до слёз хорошо! Проснувшись и выматерившись, он снимал насквозь мокрое от смазки и спермы бельё, принимал холодный душ и проклинал ту ночь, ту поляну и того альфу. Никогда! И сколько бы ни думал — упрямо приходил к выводу, что правильно сделал, что сбежал. И что ни деду, ни родителям ничего не сказал, — тоже молодец. Ни к чему ему косые взгляды и уговоры вернуться и попробовать ещё раз. А именно так бы и было. Не поняли бы, не оценили бы его скорость и умение за себя постоять, точно нет! Снова бы говорили о судьбе, о природе, кивали бы на себя... Нет. Ни за что. Они — это они, а у Минхо всё будет по-другому. И лишь в течки, которые мучали Минхо просто зверски, он жалел о том, что тогда не уступил альфе. Но разве можно слушаться себя, когда ты в течке? Нет, конечно. Нет. И жилось ему просто прекрасно. Школа — с отличием! Педагогическое отделение Сонгюнгвана — с отличием! На практиках — лучший. Ученики не сразу, но стали уважать, а кто-то и полюбил. И его, и литературу, которую он преподавал. И читали, и обсуждали, и спорили — все признаки успешности талантливого учителя-литератора были на лицо. Он точно не ошибся с профессией, ведь, несмотря на более чем скромную зарплату, ходил на работу с удовольствием! Это было очень важно, очень. Влюблялись в него, конечно, не без этого. Всё-таки Минхо был замечательно красив, и многие спрашивали его, какого чёрта он делает в школе, пусть и в одной из лучших в Сеуле, если ему прямая дорога в айдолы или в актёры. Но он лишь посмеивался и просил не отвлекаться от темы урока. Только вот... отношения с альфами у него не ладились. То есть найти себе на течку парня покрепче — это было без проблем, тут от желающих отбоя не было. Но каждый раз это было просто мучением, ведь как только спадал первый жар, как только видел он своего партнёра чётче, ощущал яснее, сразу становилось ясно: не тот. Были и те, кто предлагал что-то серьёзное, водил в рестораны, дарил цветы и целовал, жарко прижимал к стене в коридоре, пытаясь соблазнить запахом, а всё одно стучало в проклятой голове: "Не тот". Красивые и просто обаятельные, улыбчивые и серьёзные, холодные и пылкие — а всё одно, всё едино: не тот. Ну — не тот. И он отказывался даже себе признаваться в том, что это значило — не тот. И в том, что именно ему нужно, чтобы был тот, — тоже. Чёрт с ним. Он прекрасно жил! Просто прекрасно! А альфы... Вон, у него семнадцать альф в первом классе старшей школы, все как на подбор. Ему хватит общения с ними на всю оставшуюся. Всё. Вопрос закрыт. И только пару раз он всерьёз на трезвую голову пожалел, что всё так нелепо в его личной жизни. Первый раз — на свадьбе Хёнджина и Джисона. Они всё-таки не смогли убить друг друга в свободном плавании и решили получить на это официальное разрешение от государства. Хмм... Нет, нет... Необязательно быть такой сукой с лучшим другом, Ли Минхо, да? Они были прекрасны в тот день — оба. Чуть напуганные, безумно красивые, трепетно держащиеся друг за друга... Их первый замужний поцелуй — робкий, как будто на самом деле они были невинны, — был самым прекрасным, что видел Минхо в своей жизни. А их клятвы — самым трогательным, что он слышал. Именно такие, они заставили своего насквозь пропитанного ядом друга, поганца Ли Минхо, произнести самый сопливый и задушевный тост на этой свадьбе. Просто потому, что глядя на них, он вдруг понял, что хочет однажды — так же вот. Чтобы, может, и орать самозабвенно друг на друга из-за опозданий или увлечения компьютерными играми, но в самые важные моменты — только рядом, только вместе, только так — опираясь на плечо того, кто не предаст, не откажет в помощи, кто — любит. А эти двое... Похоже, они любили. И Минхо в первый раз в жизни позавидовал Хёнджину. Если бы кто хоть раз посмотрел на него самого так, как смотрел на своего мужа Хан Джисон, он бы отдал этому альфе всё-всё... честно! Честно... И второй раз, когда мысль о том, что надо нахер хоть что-то менять в жизни, пришла Минхо, когда он загибался от боли, проводя месяц назад последнюю свою течку. В одиночестве. Просто потому, что красавчик-блондин, который так вовремя в клубе подкатил к нему свои яйца и был даже встречен вполне благосклонно, уже через час всем своим поведением — таким милым, таким вроде как правильным и приятным — дал понять: не тот. Не тот, сука! И всё — и как отрезало. Сдохни — а найди мне того! А как? Как?! Да и кого это — того? Может, именно поэтому, в холодном поту вспоминая об этой своей течке и на что-то несбыточное смутно надеясь, он принял со смирением просьбу папы съездить всё же к деду и помочь ему со сбором урожая в саду. Старик начал сдавать всерьёз, сына, надо, надо... Да, знаю, ты не ездишь, но тут не до капризов, да и дед соскучился. Минхо вздохнул, стараясь не замечать уж слишком тревожного и виноватого папиного взгляда, и кивнул. Пусть. Правда, до конца отпуска оставалось десять дней, но почему бы и нет? Смена обстановки, то, сё...***
Да знал он, конечно, знал, что дед прикажет ему идти на Лунную вязь. Ничего в его жизни не поменялось, и в общине тоже. Люди немного другие, Сынмин и Чанбин в Пусане, где альфа получил, отучившись, хорошую работу, они с Минхо списывались иногда и поздравляли друг друга с праздниками. Чонин, как рассказал дед, уехал из деревни в тот же год, как последний раз был здесь Минхо. Почти сразу после обряда. Никому ничего толком не сказал, поставил родителям условие: или отпускают на Чеджу, к родственникам, или в Тэгу к брату. С Минхо паренёк не связывался, так что о его судьбе тот ничего не знал. Жаль, вот с ним бы Минхо увиделся и пообщался с удовольствием. Хотя, конечно, прибыл он сюда точно не для этого. И не для того, чтобы помочь деду с урожаем. Одного взгляда на могучего и спокойного старика было достаточно, чтобы понять, что все слухи о том, что он "сдал", были сильно преувеличены. Но на папу и деда Минхо не злился. Он знал, что должен пройти чёртов обряд ещё раз. Для того, чтобы убедить своего долбанутого внутреннего омегу, что нет у него никакого "того"! Нет! И не было никогда. Ведь по поверьям, сколько ни бегай — а от судьбы не убежать. А если убежал, то, выходит, не судьба. Вот Минхо и собирался снова "убежать" и окончательно убедить себя, что всё, что он испытал тогда на той поляне при встрече с чёрным монстром, который мучил его столько лет, приходя во снах и толкая на неосознаваемое бесстыдство, — всё это было страшной ошибкой! Дед смотрел на него исподлобья, пытаясь уловить, насколько сильно придётся настаивать и убеждать упрямого омегу и к чему надо быть готовым. Но Минхо лишь снова похлопал себя по животу и сказал: — Ладно, деда. Хочешь, чтобы я поскакал по лесу с твоими соплеменниками — окей. Ну, то есть скакать мне не по возрасту, как-никак двадцать семь годков, не мальчик уже. Но так и быть: ночь в лесу я проведу. Дед нахмурился, а потом прищурил живые и умные глаза. — Вот чую подвох, а сказать, что не так, не могу, — проворчал он. — Да бро-о-ось, деда, — засмеявшись, протянул Минхо, — какой ещё подвох. Хотя... — Он подмигнул старику. — Кто меня, стервеца, знает.***
Минхо шёл по лесу, насвистывая и легко постукивая большой сучковатой палкой по стволам деревьев. Рюкзак слегка оттягивал непривычные к такой ноше плечи, но эту ночь омега собирался провести с комфортом, так что вещей набралось порядком. Он спрятал рюкзак ещё вчера чуть дальше опушки, чтобы не мозолить им глаза и без того с тревогой провожающего его взглядом деда. Да, он обещал составить компанию молодняку общины и в эту ночь на излёте августа провести под звёздным небом и полной луной, покровительницей всего этого безобразия. Но ведь он не обещал принимать в этом безобразии полноценного участия! Он не собирался даже обращаться. В мешке у него были одеяло, фонарь, альбом с карандашом, бенто с закусками и бутыль воды. А ещё — спички и на всякий случай отличного качества зажигалка. Они-то и позволяли ему быть спокойным за себя и слегка с насмешкой думать о своей "судьбе": ни один волк в эту ночь не подойдёт к огню. Волки вообще в зверином обличии костры и огонь переносили с трудом. А тут, когда обоняние обострено и ищет только один, самый родной и единственно нужный запах, горящие ветки бьют в нос жутко и мешают страшно. Так что... Минхо был в полной безопасности. Ну, а если кто-то спятит, как тогда тот чёрный придурок, то на этот случай у Минхо была палка. И он не будет класть её далеко, нет. Она будет лежать рядом. И уж если судьба его прорвётся через такой вот кордон — то окей, он согласится, покорится и подставится. Омега хмыкнул и снова посмотрел на звёзды. Красиво... просто чертовски красиво. Прав был Сынмин: нигде и никогда не бывает так хорошо, как в эту летнюю ночь под небом этого леса. И сегодня он не будет спешить, лететь непонятно куда и нырять с разбегу в траву. Нет. Место, которое он себе выбрал, было сильно в стороне от прохожих троп, ближе к горному кряжу, рядом с ручьём. Он нашёл его тоже вчера во время своей предварительной прогулки-подготовки к этой чудо-ночи. Всё-таки жизнь его многому научила, в том числе и тому, что лучшая импровизация — это тщательно подготовленная. Вот он себе и подготовил местечко. Даже хвороста туда натаскал. Костёрчик построил симпатичный, ровненький, зажёг с одной спички и гордо цокнул — красавчик! Расстелил одеяло, достал бенто и воду, хотел было уже и альбом достать, но загляделся на пламя. Как горит огонь... как течёт вода... как другие люди работают... Англичане были правы, на это можно было смотреть вечно. Пламя танцевало. Оно обходило сучья, охватывало их страстными объятиями и увлекало в этот свой сказочный танец. Минхо давно не танцевал... так давно... Некогда. Бросил где-то на третьем что ли курсе универа. Жалел. Но надо было столько читать, а потом он ещё и подрабатывать устроился, так что выбор был очевиден. Ну, то есть... так было проще. А вот огонь танцует, и никто не в силах ему помешать. И погаснув под утро здесь, в костре Минхо, он проснётся где-то ещё и продолжит этот свой волшебный танец. Ли медленно поднялся, потянулся, разминая плечи, поднял руки вверх, встал на носочки... Тело подалось как-то само, он повернулся на носках и замер, чуть отведя руки назад. Так начинался его танец... Последний, что он разучил когда-то в студии, где занимался. Музыки не было. Он взял наушники, но здесь, в этой тиши, нарушаемой лишь треском костра и звуками ночного леса, включать музыку казалось каким-то нелепым кощунством. Да и зачем? Музыка есть внутри каждого, надо лишь её услышать. Минхо запрокинул голову и устремил взор в небо. Оно было чёрным, бархатным и бесконечным. К нему тянуло, в него хотелось нырнуть и утонуть среди этих звёзд, став одной из них, чтобы светить издали, холодно взирая на земные заботы. Так странно... Минхо двинулся вокруг костра, прикрыв глаза и чувствуя странную, захватывающую свободу: он может делать всё, что хочет... Может вот так, распахивая руки и выворачивая кисти чуть приседать, чтобы потом снова двигаться лёгкими шагами, повинуясь только для него существующему ритму. Его никто не увидит. Его никто не поймает здесь, в этом волшебном лесу. Он оставит здесь свои страхи, он откажется здесь от своих сетей, в которых запутался... Он — свободен. Минхо кружился и прыгал, начав уже и что-то напевать, он совсем забылся, запыхался, так как давно не танцевал, но останавливаться не хотелось. Наоборот, почему-то очень хотелось загнать себя так, чтобы просто упасть потом на одеяло и тут же уснуть — быстро и без снов! И тогда... тогда... тог... Он и не понял, как запнулся, не уловил мгновения, когда потерял равновесие — и рухнул бы на землю, возможно, повредившись, если бы не руки... Сильные и крепкие руки, что подхватили его, чуть приподняли — вскрикнувшего от страха и неожиданности — и бережно опустили. — Тише, тише, парень... — Голос того, на чью грудь он сейчас опирался, заполошно дыша, был мягким и низким. — Красиво танцуешь... Только музыки не хватает немного. Но мне и так понравилось. Минхо отпрянул от альфы и с ужасом оглядел его. Да, альфа, конечно, пахнет терпким гранатовым соком, без сахара, настоящим, таким, который чуть вяжет и освежает лучше лимонной воды, таким, которого Минхо может выпить хоть пять бутылок... Он не пробовал, конечно, но думается, что так. Альфа был примерно его ровесником, не очень высоким, всего-то на полголовы выше самого Минхо, но явно был отлично сложен, имел ощутимые мускулы, сильные бёдра и широкую грудь. Он смотрел на омегу доброжелательно, улыбался пухлыми губами, от чего его глаза превратились в милые щёлочки, а на щеках образовались ямочки. Чуть растрёпанные тёмные волосы в щегольской стрижке, весь в чёрном: джинсы, футболка с каким-то невнятным принтом, лёгкая куртка с геометрическим рисунком на рукавах... Парень рассматривал Минхо в ответ столь же откровенно, его ноздри трепетали, ловя запах омеги. "Он видел, как я тут дурью маялся! — с ужасом понял Минхо, чувствуя, что краснеет и начинает злиться одновременно. — Что он тут вообще делает! Это невозможно! Как... Какого хрена?!" — Ты заблудился? — спросил он у альфы. — В такой час и так далеко от дома. — Ты волнуешься за меня? — приподнял бровь парень. — Не хочу показаться высокомерным, но омеге в лесу гораздо опаснее ночевать, чем альфе, не так ли? Даже с костром. Нет? — Это особый лес, — немного стушевался Минхо и ещё на пару шагов отошёл от парня. Он не боялся, нет, просто этот запах... Он манил и ласкал, а Ли сейчас этого не надо было совершенно. — И мне здесь ничего не угрожает. То есть... — Он пристально посмотрел на альфу и закончил: — ...я думал, что не угрожает. Вот теперь не уверен. — Ага, — кивнул парень. — Ты отлично танцуешь, но иногда запинаешься, это и впрямь опасно. Минхо снова начал краснеть и сердито спросил: — Тебе не говорили, что подсматривать некрасиво? А уже потом признаваться в этом — и подавно? — То, что я подсмотрел, очевидно, — пожал плечами парень, — и я нисколько не сожалею об этом. Потому что то, что я увидел, было очень необычно и красиво. Впрочем, могло ли быть иначе у такого красивого омеги? — И он мягко улыбнулся. Чёрт его знает... Минхо сощурился и пожевал губу. Вроде неплохой парень, да. Альфа, конечно, но, кажется, безобидный. И улыбка эта тоже ещё... И в прекрасном, сразу видно, разбирается, и со вкусом у него всё в порядке, судя по искреннему восхищению, с которым он окидывает Минхо взглядом, невольно останавливаясь то на приоткрытых от сбитого дыхания губах, то на влажной от пота шее. — И всё же. — Минхо тряхнул головой, отгоняя нелепые мысли, которых следовало опасаться. — Ты здесь, в такую пору и в этом виде. — Он многозначительно окинул фигуру парня взглядом. — Что в жизни не так пошло? — А ты пригласи меня к своему костру. — Альфа широко улыбнулся и кивнул на одеяло. — И я всё тебе расскажу. Минхо хмыкнул и тоже молча кивнул на одеяло, мол — садись. Сам он сел первым, изящно подобрав под себя ноги, и с удовольствием понаблюдал, как, вежливо разувшись, парень ловко устраивается на оставшемся месте. Минхо открыл воду и жадно припал к горлышку бутылки: всё-таки было чуть жарковато после "танца". Не отрываясь и медленно глотая освежающую прохладу, он покосился на парня и чуть не подавился от смущения: глаза альфы откровенно блестели восторгом, он явно залип на картинке того, как Минхо пил. Странно... Всё это было ужасно странно и неправильно, потому что шло совсем не так, как себе представлял, как планировал Минхо. Но... Но прогонять этого почему-то очень довольного альфу не хотелось. Да и гранат... Он был таким свежим и томительно-сладковатым... Пусть. — Будешь? — спросил Ли, протягивая бутылку парню. — Угу. — Альфа, задев пальцы Минхо, перехватил бутылку и жадно к ней припал. В свою очередь омега окинул взглядом его шею и замер, с наслаждением наблюдая, как медленно ходит кадык под чуть поблёскивающей в свете костра кожей на горле парня. Красиво... Да. Как и сам он — красивый. И вообще... Мир этот, в котором Минхо сидел на одном одеяле с неизвестным, но очень привлекательным молодым мужиком и не боялся за себя, — этот мир был просто прекрасен. — Ты обещал всё рассказать, — напомнил он, когда альфа оторвался от бутылки, почти полностью её опустошив. — Ну, да, — вздохнул тот и снова чуть виновато улыбнулся. — Только ничего интересного и захватывающего я не могу рассказать тебе в благодарность за твоё гостеприимство. Меня зовут Бан Чан, я из поселения Авендаэн, что у Белой горы, а здесь... — Он вдруг тяжко вздохнул и печально поджал губы. — А здесь я отбываю ежегодную повинность, странную и бесполезную, но без этого мне не дадут спокойной жизни. Впрочем, я сам виноват. Пять последних лет удачно сваливал в Сеул на это проклятое время, а в этот раз проспал и вовремя не уехал. — Он досадливо цокнул и снова улыбнулся внимательно его слушающему Минхо. — Ты ведь меня понял? Что-то мне подсказывает... — Он красноречиво окинул взглядом костёр, рюкзак и бенто на краю одеяла. — ...что мы с тобой товарищи по несчастью. — Дурацкая традиция, — прищурился Минхо. — На редкость, — кивнул Бан Чан. — Но ты не местный, да? Я тебя здесь впервые вижу. То есть не здесь именно, а вообще, у нас. — Ну, я здесь был несколько раз давно, ещё в школе, — ответил Минхо, понимая, что надо отплатить альфе за откровенность. — Мой дед — старейшина Джемун. — Чан присвистнул и кивнул, мол — знаю, знаю. — Но мы с родителями в Сеуле живём, да и с некоторых пор я сюда ни ногой. Минхо скупо улыбнулся и потёр бровь. Нет, нет. Рассказывать ничего подробно он не собирался, хотя почему-то так и тянуло. Но — нет. Он снова посмотрел на внимательно на него глядящего Чана и продолжил: — Меня зовут Ли Минхо, я учителем работаю, литературу преподаю. Как ты понимаешь, я максимально далёк от всего того... — Он кивнул на лес. — ...что здесь сейчас происходит. Но дед у меня кремень, да и не хочу я его расстраивать, поэтому и вот. — Но если он узнает, что ты вот так здесь время проводишь, разве он не расстроится? — чуть насмешливо спросил Чан. — А кто ему скажет? — приподнял бровь Минхо. — Ты видишь здесь стукачей? Чан показательно покрутил головой и покачал ею: — Нет, не вижу. Мы с тобой в полной безопасности. — Ты всё правильно уловил, мой мальчик, ключевое слово — мы, — внушительно произнёс Минхо, но не выдержал тона и легко рассмеялся. И Чан засмеялся вслед за ним. Легко. На самом деле, ключевым было это слово "легко". Рядом с Чаном Минхо почему-то было легко. Не хотелось язвить, когда тот стал рассказывать о себе, ненавязчиво, не выпячиваясь. Хотелось во всё горло хохотать, когда альфа рассказывал о своих братьях, не очень удачливых деревенских бизнесменах, которым немного меньше везло в жизни, чем ему, — и всё так по-доброму, невинно как-то, мило. И Минхо не хотелось иронически щуриться и ехидничать, когда Чан с серьёзным видом стал защищать фриланс и доказывать его преимущества для IT-специалиста. — Так здесь же интернета нет? — лишь удивился омега. — У нас есть, — пожал плечами Чан, — Авендаэн раз в пять больше вашего Ирёона, так что связь у нас хорошая. И Минхо кивнул. Он разделил с альфой свой скромный очень поздний ужин, и Чан снова ловко попал, когда похвалил именно яичный рулет и блинчики с мясом, которые приготовил сам Минхо. Впрочем, всё остальное, что готовил дед, альфе тоже понравилось, и он умял добрую часть ужина, рассчитанного так-то на одного. Но обычно столь трепетно относящемуся к своим порциям Минхо, для которого вкусно и сытно поесть было очень-очень важной составляющей счастья, почему-то не было жаль еды для этого забавного и тёплого человека, который умильно моргал и с наслаждением быстро жевал, пытаясь с набитым ртом выражать восхищение талантами повара. Доев всё до крошечки, Чан безропотно сбегал к ручью за водой и весело смеялся, когда Минхо рассказывал истории из своей школьной жизни. А потом они немного сцепились по поводу последних реформ в образовании, и Чан снисходительно уступил со словами: "Ну, тебе, конечно, виднее, я не спец, но мне кажется, что это очередная ерунда". — Да вы, батенька, революцьёнер! — возмутился Минхо, свирепо сдвигая брови. — Да, господин учитель, — преданно глянул ему в глаза Чан, — и я готов принять любое наказание за свои возмутительные взгляды и противную линии партии неблагонадёжность! И они снова смеялись. Надо сказать, что при всей своей склонности к сарказму Минхо не так часто доводилось смеяться в жизни. А уж вот так — искренне, свободно, от души и рядом с понимающим человеком — вообще редкость. И он наслаждался обществом этого альфы. О, да, альфы. Но это неважно. Чан был просто хорошим. По крайней мере, ощущался таким. И когда они устали сидеть и Минхо прилёг на спину, глядя в высокое небо, то вполне спокойно воспринял то, что Чан улёгся рядом и тут же стал умничать, показывая то на одну звезду, то на другую и рассказывая о них и мифах и легендах, с ними связанных. — У меня такое ощущение, что ты половину из этого выдумываешь, — скептически сказал Минхо. — Что-то не помню я такого ни из греческой, ни из родимой литературы. — Н-н-не исключено, — ответил Чан, и Минхо, фыркнув, чуть повернул голову, чтобы увидеть его лицо. Альфа закинул руку себе под затылок, его профиль чётко выделялся на фоне отблесков костра, в который они, перед тем как лечь, подбросили хвороста, и огонь радостно заиграл с новой силой. Глаза Чана были чуть прикрыты, тени от ресниц плясали по щекам, а губы улыбались, как будто невольно, неосознанно — просто потому, что ему было хорошо. И Минхо его понимал: ему и самому хотелось улыбаться и дышать глубоко, всей грудью. Потому что — хорошо. Просто хорошо. Не будем врать, мысль о поцелуе мелькала в его голове каждый раз, когда его взгляд цеплял пухлые губы альфы, но Минхо всё ещё льстил себя надеждой, что он приличный человек, так что гнал её поганой метёлкой. Нежно так гнал. Ласково. Чтобы не вздумала уходить далеко. Чан снова заговорил: — Мне когда-то, чертовски давно, говорили, что под звёздами этой ночи здесь, в лесу Мабао, творятся странные и на самом деле волшебные вещи. Я не верил. Смеялся. Отказать отцу не мог, так как уважение традиций было всегда в нашей крови. Но не верил ни разу. Потом... — Он вдруг ужасно тяжело вздохнул, и Минхо нахмурился и снова повернул к альфе голову. Чан коротко сжал губы и странно-принуждённо улыбнулся. — Потом убедился, что, может, и не волшебные, но совершенно необъяснимые вещи на самом деле здесь происходят. Природа наказала меня за скептицизм, сюда на самом деле лучше не соваться, если ты не готов к этим... вещам. Можно испортить всё на свете. И себе, и... — Он криво усмехнулся. — С тех пор я несколько раз пытался снова волком здесь побегать, но это такая тоска... И я стал вот так хитрить: не обращался, находил дерево повыше и сидел там, глядя на звёзды и ожидая тот самый первый луч солнца. — Он кинул косой взгляд на неотрывно глядящего на него Минхо, в душе которого что-то смутно и тревожно шевелилось, но он никак не мог уловить нить своих сомнений и подозрений. — Что? — Нет, нет, — помотал головой Минхо, — продолжай. — Так а я всё, — просто сказал Чан. — Всегда ждал этого луча, время торопил. А сейчас... — Он снова посмотрел на Минхо и закончил неуверенно: — Почему-то сейчас не хочется, чтобы наступало утро. Не знаешь почему? "Ничего такой подкат, — усмехнулся про себя Минхо, — только вот хрен тебе". — Нет, — равнодушно ответил он, отворачиваясь и укладывая голову на закинутую руку. — Может, просто звёзды на самом деле волшебные? Интересно, а падают ли они в такие ночи? — А что бы ты попросил, если бы увидел? — тихо спросил Чан. — Чтобы у меня не было аллергии на котов, — не задумываясь, ляпнул Минхо. — Люблю их до дрожи, а завести себе не могу, иначе изойду на сопли и слёзы. Чан хмыкнул и вдруг легко погладил тёплыми пальцами руку омеги, свободно лежащую на одеяле рядом с его бедром. — Бедняжка, — сочувственно сказал он. — Мне жаль. Я могу подарить тебе виртуального котика. Он не чета живому, но лучше уж такой кот, чем никакого, да? Минхо фыркнул и, чтобы перебить странную сладость, что неуместно окатила его душу, спросил чуть сердито: — А ты что бы загадал, романтик ты наш? — Встретить одного человека и попросить у него прощения, — тихо ответил альфа. И Минхо замер: это прозвучало очень серьёзно и с такой тоской, что ему немедленно захотелось помочь альфе. — За что? — робко спросил он. — Ну... — Чан замялся и потёр лоб. — Я его напугал когда-то. Очень сильно напугал. Не хотел, но не сдержался. И он исчез из моей жизни, а должен был остаться в ней навсегда. — Как это — навсегда? — удивлённо переспросил Минхо. — И откуда ты мог знать, что навсегда? — Так мне всегда говорили, — негромко и как-то напевно ответил Чан. Он вдруг сел, положил руки на согнутые колени и поднял голову к небу. Минхо заскользил взглядом по его спине и невольно отметил для себя, что Чан напряжён. А тот между тем продолжил: — Потому что тот, кого ты встречаешь в такую вот ночь в этом лесу, идя на запах, — твой истинный. Или родственная душа. Или всё вместе, когда особо повезёт. Сердце билось в груди Минхо всё сильнее, он почувствовал, как начали дрожать его пальцы, и он сжал их в кулаки, чтобы не выдать себя. Нет. Нет, нет. Не может быть. — А я встретил его и напугал так, что он убежал от меня, — тихо сказал Чан. — От радости накинулся на волчонка, хотел только успокоить, потому что он ужасно диким был почему-то, явно не ждал никого. Что странно, конечно, но меня не оправдывает. И он исчез. Я искал, спрашивал у своих, всех знакомых омег обошёл, но... всё не те. И вот теперь живу — и не знаю... Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь, звёздочка моя серебряная... Минхо зажмурился. Сердце стучало где-то в горле, в коленях что-то судорожно подрагивало. Бежать... бы. Да вот только... зачем? — Серебристая, — хрипло сказал он. Чан повернул голову, посмотрел на него странно блестящим взглядом и тихо переспросил: — Что? — Тогда ты назвал меня серебристой звёздочкой. Я... помню. Чан отвернулся и снова поднял голову, прикрывая глаза. И влажный блеск в этих глазах, скорее всего, Минхо лишь почудился. Альфы же не плачут. — И... что бы ты сказал тому, перед кем хотел извиниться? — негромко спросил омега, понимая, что он хозяин ситуации и что, вопреки всему: логике, ожиданиям — ему эта ситуация кажется ужасно романтичной и... приятной. — Сказал бы, что если бы у меня было хотя бы полшанса произвести иное первое впечатление на него, то я бы за это отдал всё, — не задумываясь, как что-то давно обдуманное, ответил Чан. — Сказал бы, что ничего плохого ему не хотел, что не стал бы делать ему больно, хотел только, чтобы он просто согласился меня послушать и попробовать понять. Сказал бы... — Он судорожно сглотнул и продолжил тише: — ...что он ужасно красивый, и как волк, и как человек... — Этого ты тогда не мог знать, — нетерпеливо перебил его Минхо. — А не хотел бы объяснить, зачем к холке лез, зачем хотел овладеть сознанием омеги? М? Чан молчал. Плечи его опустились, а ладони сжались в замок. — Я не говорил, что вёл себя безобидно и правильно и не хотел... совсем ничего, — тихо ответил он. — Силой брать бы не стал точно, но приласкать... Не буду врать, твой запах ударил в голову, а сопротивление разожгло внутри то... за что мне должно быть стыдно. Только я в себе уверен... — Голос его стал твёрже. — ...точно знаю: ни за что не стал бы насиловать. Ты мне так понравился, так... Ты был таким нежным и свежим, ярким, весь влажный от росы, пах так одуряюще, что мне снесло башню. Вот и хотел... Хотя бы... немного... — Вот-вот, — внушительно сказал Минхо. — А у меня не просто никого не было до этого, я в душе не чаял, что такое возможно здесь в эту ночь! Откуда у меня мог здесь быть... ты? Для меня это было просто нападение чёрного огромного зверя! — Разве ты меня не почуял? — едва слышно спросил Чан. — Не понял, что это — я? И что я — твой? Последнее слово он произнёс почти беззвучно, голова его была опущена, а глаза закрыты. Минхо легко выдохнул и тоже сел, чуть позади альфы, несколько секунд подумал, а потом осторожно положил руку ему на плечо и чуть сжал пальцы. Чан дрогнул, но не двинулся. — Я и сейчас этого не чувствую, — тихо сказал Минхо. — Однако посмотри-ка... — Он кинул взгляд на чуть опалённое румянцем небо. — ...первый луч солнца мы встретили с тобой сегодня рядом. Когда-то мне сказали, что этого достаточно, чтобы альфу и омегу связало на всю жизнь. И необязательно быть... — Он немного смутился и торопливо договорил: — Быть слишком рядом, чтобы быть вместе. А насчёт первого впечатления... — Минхо улыбнулся и, придвинувшись, улёгся щекой на спину альфы, тёплую и ужасно уютную. — Наверно, однажды ты всё же поймал падающую звезду. Сегодня у тебя это получилось. — И — как? — хрипло спросил Чан. — В этот раз — как? — Минхо прикрыл глаза, а Чан добавил ещё тише: — Дашь мне шанс? Минхо вытянулся и потёрся лицом о его затылок, с удовольствием почувствовав, что волосы у Чана были мягкими, шелковистыми и очень приятно пахли чем-то древесным и терпко-гранатовым. — Скажи то, что я хочу услышать, — потребовал он. Глупость, конечно, потому что он представления не имел, что именно хотел услышать сейчас от застывшего в трепетной боязни спугнуть его альфы. — Прости меня... — Не то, — нетерпеливо перебил он. — Столько лет прошло, да ты и не сделал ничего такого на самом деле. — Я хочу быть с тобой... — Не то! Ты меня не знаешь, чтобы всерьёз этого хотеть! — Минхо почему-то на самом деле рассердился. Глупый альфа! Глу... — У меня до сих пор побаливает, пусть и фантомно, ухо, которое ты порвал мне тогда, — тихо сказал Чан. — И это самое приятное ощущение в моей жизни. Потому что это ты мне его подарил. Минхо почувствовал, как его укрывает волной нежности. Странно. Неправильно. Глупо, так глупо... Он пересел удобнее и прижался к спине альфы всей грудью, обнял его за пояс и замер. Костёр догорал, тихо умирая в своём чудесном танце. Солнце робко тянулось к ним, как будто желая вытереть слезу на щеке Чана и провести по улыбающимся губам Минхо. Пусть глупо, пусть. Не наплевать ли, если именно эта глупость — залог того, что они могут быть сейчас и здесь такими счастливыми?