I. Тюрьма
Уговорить коменданта допустить к узнику — задача хитрая, а если из тюрьмы узнику на плаху — и вовсе невозможная. Три минуты — вот все, о чем Иван Карамазов сговорился, полусолгав о тяжко заболевшем брате Митрии, якобы желавшем передать младшенькому последние слова. — Как Митя? Я ждал, — Алексей улыбался спокойно, ласково. Примирительно было развел руками — да виновато улыбнулся: цепь не позволила бы даже пригладить отросшие волосы. — Здоров. Что ж ты делаешь, Алешка? — Иван тяжко вздохнул. — То же, что и ты: ищу правды. Если б мог я хоть когда-нибудь принести себя в жертву за правду! — Но не в таком же деле, не с таким же позором, не с таким же ужасом! — ответил Иван. — Я то же говорил, — шепнул Алексей. — Брат Иван, справедливо ли, что Илюшечка умер, что честного человека можно что обвинить, что оправдать с равною легкостию, что из ребятишек, с которыми рука в руку шел на поминки, живы лишь трое? — Несправедливо. Но двадцать лет минуло. — До дна допил я свой кубок тогда, Иван, до дна, — Алеша медленно моргнул. — Рад, что ты ошибся на свой счет. Сладко? — Кисло, — скривился Иван. — Но почему с несправедливостью своей не к Богу идешь? Чего от царя хочешь? — Не от царя хочу — от себя, — выдохнул Алеша. — Любовь Его есть любовь деятельная, а я… Пересказывать с этого места Иван Карамазов отказался.II. Проклятые
— Послушай, Иван, — сбивчиво зашептал Алеша, беспокойно оглядываясь. — Знал я пятнадцать лет тому одного турчонка: балагур и насмешник. И пальцы быстрые… Натягивал простыни между шестов и тени по ним пускал… — Нет у нас времени, Алешка, о турках разговаривать… — Нет, ты дослушай, Иван, дослушай… Меня турчонок боялся, я чувствовал. Но вида не выказывал, а однажды представление устроил для меня одного. Жил султан, помазанник Божий… — Какой же «Божий», раз султан? — Бог есть един, и если даже назовут Его иным именем… — Алексей запнулся, облизнул пересохшие губы и шепотом продолжил: — Были у султана два брата. Первый — воевода. Второй — советник. — Не продолжай, Алешка, — покачал головой Иван. — Я доскажу. Влюбился советник в бабу какую, по прихоти ее развернул страну, наплел интриг против царственного братца да лишился головы. Не одно такое представление я видел, все по одним заветам. — Так, Иван, — чуть улыбнулся Алеша. — Но далеко пошли круги от брошенного камня… Интриги взяли свое, лишился головы султан, а защищая его — и воевода. Умирая, последней мыслью прокляли оба брата брата уже умершего, чтоб ни один из потомков не смог совладать с тоской по женщине, чтоб погубила она всех до единого… — Турчонок, говоришь? — криво ухмыльнулся Иван. — Рассказывай, в чем скабрезность шутки. — Первый и последний потомок советника умер в утробе, — Алеша произнес это серьезно, будто всей душой жалея дитя и искренне радуясь, что не выпал ему тяжкий крест. — Занимательно, — фыркнул Иван. — А я уж подумал, дождусь Петро с Иваном… Но зачем потратил на эти сказки — сказитель из тебя неважный, заметь, — ценные минуты? — А вдруг и нас… прокляли, вдруг не бредил старик, упокой Господи его душу? Иван взволновался. — Не городи чепуху, Алешка. Я тогда бредил, не в себе был, что только не привидится… — Но и я его вижу. От тебя ко мне, знать, пришел… — Это он велел на царя идти? — Не прямо… — И ты его послушал?! Коль врешь, не завирайся, да врать ты никогда не умел. — Брат Иван… — Алеша помолчал. — А если в том предназначение? В том, чтобы идти рука в руку с чертом, потому что Он так захотел. Не может Бог не знать. Как же мог Он не знать, что сорвут яблоко с древа Его? Знал — и захотел допустить. Наказал же не за грех, а за то, что свершен грех был Ему вопреки. — Ты бредишь, Алешка. — Брежу. А ты и спорить не станешь? Тяжелый скрежет петель не дал ответить. — Десять минут. И так три шкуры сдерут. Разговор окончен. — Иван, поклонишься Лизе? Пусть зла не держит. — Карамазовым на побегушках никогда не был я, — оскалился Иван и отвернулся. — Иван, — позвал Алеша застывшего в дверях брата. — Есть Бог? — Есть? — не утверждение. — Есть, — улыбнулся Алеша, будто тихо радуясь непроизнесенному ответу. — А бессмертие есть? — В Боге… и бессмертие, — просипев последнее слово, Иван вышел вон. Лизе поклонился. А через день явился черт.III. Приговор
— Виновны, Алексей Федорович! Одутловатые черты судьи вдруг приняли то же одухотворенное выражение, какое можно встретить на лице неверующего, впервые склонившего голову перед распятием. — Виновны-с, — повторил он с восторгом. — Виновны! Алеша лишь улыбался со свойственной ему мягкостью. Глядел чуть мимо: он не мог жаловаться на близорукость, но допрос утомил. — Скажете последнее слово? Алеша все так же смотрел немного левее плеча судьи, в сальные глаза. — Весь суд молчите-с, Алексей Федорович, — высоко хихикнул черт. — Литературное-с воровство-с? Алеша беззлобно улыбнулся. Целовать было не с руки. — Скажу, — звонко ответил осужденный. — Я вас люблю. Глаза пекущихся о своей сердобольности дам заволокло слезами, запоздавшие просьбы о помиловании шептали и говорили вслух… Судья шумно всхлипнул. — Мы любим тебя, Алексей Карамазов! — Тебя нельзя не любить, — усмехнулся черт. — И на казни будут любить. И все же литературное воровство? Алексей Карамазов близоруко щурился в потолок. За ним было небо.