Болезнь под названием любовь

Паника. Это первое, что чувствует Фёдор, просыпаясь, закутанный в одеяла и одетый только в рубашку ниже колен. Второе, что он чувствует — это острая боль, пульсирующая в голове. Еще немного приоткрывает глаза, стараясь не щуриться, несмотря на резкий солнечный свет, льющийся через разбитое окно. Его окружение знакомо, и он не связан, что всегда является хорошим признаком. Фёдор натягивает на себя несколько одеял и ерзает на грязном матрасе. Несмотря на жар, эхом разливающийся по его венам, вздрагивает, когда его босые ноги касаются холодного пола. Он стоит, а ему кажется, что плывет, как будто не может контролировать свое движение. Фёдор цепляется за стену для равновесия. Неуверенными шагами он идет к двери и в тесную гостиную-кухню. — Коля? — два слога, сорвавшиеся с его губ, заставляют его осознать, как сильно болит горло. Николай отворачивается от печки и тотчас же бросается к нему. — Ах, Фёдор, тебе бы отдохнуть. А теперь ложись спать, давай, — когда Николай хватает его за руку, Федор спотыкается. Он никогда не был особо спортивным, несомненно, из-за своей анемии, но не помнит, чтобы его конечности были настолько неумелые. — Что случилось?.. Почему я так одет? — Фёдор плотнее закутывается в одеяла, словно они могут его поглотить. В таком виде, сейчас, он уязвим. Уязвимость — это слабость, а слабости нужно скрывать. Несомненно это слабость и её надо скрывать. (В споре Федор определил бы свои термины и признал бы несовершенную логику, но чувство неполноценности, которого якобы нет, не подчиняется разуму.) — Я скажу тебе, когда ты будешь в постели, — с затуманенным разумом у Федора нет выбора, кроме как ослабить бдительность хотя бы немного. Он вздрагивает, когда руки Николая ложатся ему на плечи. — Тогда не обращай на меня внимания. Где мой ноутбук? Я должен придумать что-нибудь для новичка Ивана, пусть он докажет свою ценность, — Фёдор не помнит, как смирился с поражением, но очевидно, что он должен был это сделать. В конце концов, даже когда он говорит, Николай все еще прикасается к нему, ведя его обратно в спальню и укладывая в постель. — Не беспокойся об этом сейчас. Просто иди спать, ты разве не устал? — Фёдор хорошо знает серебряный язык Николая; это одна из причин, по которой они создали свое партнерство с самого начала. Но, по крайней мере, в этом состоянии знание не облегчает сопротивление. Особенно, когда Николай сидит рядом с ним, запускает пальцы в его волосы и напевает старые колыбельные, которые, как он уверен, ни один из них никогда не слышал от родителей. Николай так близок, даже когда он начинает засыпать, делая его еще более уязвимым, чем раньше. Уютное тепло сменяет огонь, смешанный в его крови, и уж наверняка Николай не причинит ему вреда, наверняка. Его ангел в безопасности, так что он позволяет себе закрыть глаза, только в этот раз. - Когда Фёдор снова открывает глаза, уже темно, но Николай все еще рядом с ним, хотя и не в том положении, что раньше. Должно быть, в какой-то момент ушел, потому что теперь у него на коленях лежит сложенная одежда, а на соседнем столике стоит поднос. Он не протестует, когда Николай помогает ему сесть, но не перестает напрягаться. — Извини, извини, трудно заботиться о больном человеке, который не любит прикосновений, — Фёдор поднимает взгляд от одеял, которые теребит, и получает мягкую улыбку. — Это… хорошо, если это не будет чрезмерно. Я в безопасности, и я знаю, что ты остановишься, если я скажу. Потому что ты мой ангел, а я твой бог, — он ненавидит, как слабо звучит его голос, как слова вызывают у него приступ кашля, от которого болит грудь. Федор внимательно наблюдает, как Николай встает с кровати, но только для того, чтобы опуститься на колени рядом с ним. — Конечно. Я совершенно предан тебе одному. Ничто не делает меня счастливее, чем видеть тебя в добром здравии, — ангел поднимается с пола и подходит к столу, возвращаясь обратно к кровати с едой. — Ты уже давно спишь, я уверен, что ты голоден. — Нет, это не так. — Ешь, — Фёдор вздрагивает от командного тона и ложки у его губ. — Я отказываюсь. И ты сказал, что будешь подчиняться мне, — протест звучит немного по-детски, даже для него. Он действительно потерял бдительность, не так ли? — Я сказал, что буду верен. И поскольку я лоялен, на этот раз должен ослушаться. Все должно быть в порядке, это просто суп. Тебе не нужно слышать, как жуешь, вкус мягкий, и у него было время остыть, — очевидно, Николай принял к сведению все обычные аргументы, которые он выдвигает против еды, потому что уничтожил их все. При этом на самом деле нет никаких причин колебаться или жаловаться, кроме чистого упрямства. Таким образом, Федор сдается и разрешает Николаю покормить его. — Ты не ответил на мои вопросы раньше. Я не помню, как ложился спать или одевался. Николай подносит к губам стакан с водой, и Фёдор пьет, позволяя жидкости успокоить горло. (У него немного неприятный вкус, и он подозревает, что туда прокралось лекарство, но пока не будет жаловаться.) — Ах, ты забыл. Прошлой ночью мы возвращались домой, и ты упал в обморок. Учитывая твое переутомление, погоду и обычный отказ от еды, это имеет смысл. Твоя одежда промокла на снегу, и я не хотел, чтобы ты простудился, так что… Извини, — улыбка Николая немного застенчивая. — Все в порядке, — Фёдор не уверен, правда это или нет, но вполне может быть. Сейчас с этим ничего не поделаешь. — Ты довольно маленький, Фёдор, — тон Николая такой нежный, что почти пугает. Такая мягкость — это не то, что Фёдор привык слышать. — Что? — Я расскажу тебе позже, — мягкая улыбка возвращается на лицо Николая, и одурманенный болезнью мозг Федора приказывает его сердцу биться быстрее при виде этого зрелища. Это последнее, что он видит перед тем, как его глаза закрываются, простые действия утомляют. — Спи, Федя, — как будто услышать свое имя в уменьшительно-ласкательном — это волшебное заклинание, Федор повинуется. - Огненные полосы раннего утреннего света будят Фёдора в третий раз. Николай лежит в отключке рядом с ним, время от времени вздрагивая. Достоевский встает с кровати, осторожно, чтобы не разбудить своего ангела. Если бы его спросили, он бы это отрицал, но накрывает Николая несколькими одеялами, радуясь, что тот перестает дрожать от холода. Переодеваясь в свежую чистую одежду, несмотря на головокружение, усиливающееся с каждой секундой, он стоит на ногах. Через несколько минут он заползает обратно в постель, и ужасное чувство подступает к его горлу. Фёдор пытается подавить это, но побуждения его тела сильнее желаний его разума. Перед глазами все плывет, когда он склоняется над кроватью, его рвет. Следует тихий стон, и он закрывает глаза, когда Николай встает рядом с ним. — Федор? Что такое с т… О? — Прибери, — следующее слово необычно для него, но он полагает, что при всей мягкости, проявленной к нему в последнее время, это справедливо. — Пожалуйста. — Конечно, — Фёдор отодвигается в сторону, не открывая глаз до тех пор, пока к нему не возвращается Николай. Когда он снова открывает их, ему предлагают зубную щетку, уже покрытую пищевой содой. Обмен одним ужасным вкусом на другой, а затем убирает и то, и другое, размахивая и выплевывая воду. — Ты в порядке? Федор обдумывает вопрос и выдыхает, о чем не подозревал. — Я в порядке. Николай напевает и откидывается на матрас рядом с ним. Как и предыдущим утром, Фёдор вскоре обнаруживает, что пальцы Николая запутались в его волосах, слегка расчесывая пряди цвета воронова крыла. Почему-то на этот раз это кажется более нормальным. Он скорее умрет, чем признает это, но от этого простого жеста в его груди расцветает тепло, о котором не подозревал, что способен чувствовать. Он не уверен, что это значит, но не хочет, чтобы оно уходило. — Когда ты потерял сознание, Фёдор, было так легко поднять тебя и отнести сюда, даже вверх по лестнице. И сейчас я смотрю на тебя: ты такой тощий. Это… я знаю, что ты больше заботишься о своем мозге, чем о своем теле, но мне это не нравится. Как ты можешь быть моим богом, если твое здоровье подводит? А если ты уморишь себя голодом до смерти? — голос Николая тихий, с примесью чего-то, что напоминает Федору беспокойство, но кажется более сильным. Когда он смотрит на него снизу вверх, Федору приходится подавить дрожь от взгляда Николая. Голубой лед, кажется, тает. — Все в порядке, Коля. В конце концов, мне шестнадцать. Я могу расти. — Федя. Я не это имел в виду. Это… ты можешь расти, да. Ты можешь быть маленьким, конечно. Но не так, как сейчас. Тепло внутри него начинает неприятно обжигать. Федор отводит от него взгляд. Это не та тема разговора, которую он хотел бы продолжать. — Принеси мне мой ноутбук. У меня есть… — Нет, пока ты не выздоровеешь. Так выматывает спорить или приказывать, но Фёдор обнаруживает, что не может больше этого сделать. Не сейчас, когда Николай все еще так близко, все еще прикасается к нему, все еще смотрит на него с чувством, которое он не может точно определить. — Ладно. Полагаю, это может подождать… — Фёдор рискует бросить взгляд и обнаруживает, что Николай теперь горько-сладко улыбается. — Спасибо тебе, Боже. — Все, что угодно для моего лучшего ангела, — Фёдор не уверен, что говорит серьезно, но Николай, тем не менее, кажется, смягчился. Словно притянутый магнитом, он подползает чуть ближе и обнаруживает, что от Николая пахнет кровью, снегом и ромашковым чаем. Они лежат бок о бок в тишине около часа, пока странно успокаивающий аромат и тошнота не погружают Федора в сон. - Когда он просыпается в четвертый раз, лучи солнечного света пытаются пробиться сквозь бледно-серые облака. Из этого он делает вывод, что прошло всего несколько часов. Николая больше нет рядом с ним, и Федор сопротивляется желанию позвать его. Это было бы жалко. Он же не ребенок, нуждающийся в своей матери. Но любопытство берет верх, поэтому он встает с кровати и крадется в соседнюю комнату, стараясь не шуметь. Он осматривает каждый дюйм их маленькой квартиры и находит свой ноутбук, но Николая нет. Скрипит дверь, и Федор замирает. У него нет пистолета, но нож Николая лежит на столе, он, вероятно, недостаточно силен, чтобы воспользоваться им, но, возможно, если… Оказывается, нет причин беспокоиться, потому что Николай — тот, кто входит в маленькую квартиру. Федор спокойно наблюдает за ним. Он выглядит усталым. Это не должно его удивлять, учитывая, что он уже полтора дня играет медсестру, и все же это так. Фёдор думает о своем ангеле как о всегда ярком, всегда наполненном энергией человеке. Видеть его в ином свете смутно нервирует. “ — Коля? — Николай одаривает его улыбкой, которую даже Фёдор, эмоционально отсталый, может назвать фальшивой. — Фёдор, мы договорились не работать, пока ты не поправишься. Фёдор отрывает взгляд от Николая и кладет компьютер на стол. Его не нужно инструктировать, прежде чем он отправится обратно в постель. Николай следует за ним, вручая ему таблетку и стакан воды. Фёдор подозрительно смотрит на него. — Что это? — Лекарство. Я попросил домовладельца одолжить. Он сказал, что это помогает его дочери, когда она больна. Я знаю, ты не любишь глотать таблетки, но… — Все в порядке, — Фёдор берет белую таблетку с раскрытой ладони Николая и засовывает ее в рот. Он чувствует сухость на тыльной стороне языка. Запивает водой, затем делает паузу, чтобы убедиться, что может дышать, что он не подавился таблеткой. Минуту спустя он все еще дышит спокойно, что является хорошим знаком. Николай оставляет его только для того, чтобы вернуться с новой порцией супа. Федор сопротивляется желанию отказаться от него и остается тихим и покладистым, пока Николай кормит его. — Что-то не так, Фёдор? Я ожидал большего сопротивления. — Все в порядке, — эти два простых слова вознаграждаются еще одной заинтересованной улыбкой и еще одним поглаживанием по волосам. Федор не так давно болел, и все же все это начинает казаться нормальным. Но вся эта забота, все нежные прикосновения не могут быть нормальными для таких людей, как они. Они сделали себя изо льда и железа, пуль и крови. Мягкость и теплота неестественны, ненадежны. И все же. Федор хочет доверять им, хочет погрузиться в них и жить с этими вещами внутри себя. — Фёдор… — Отныне зови меня ≪Федя≫. Я называю тебя «Коля», так что это справедливо, — просьба эмоциональная и необдуманная. Импульсивное желание, исходящее от той его части, которая привыкает к тому, что бы это ни было. Возможно, ему следовало бы беспокоиться о собственном недостатке самоконтроля, но в данный момент Федор не может заставить себя переживать. — Федя. Предполагается, что лекарство вызывает сонливость. Как ты думаешь, если я сейчас открою тебе секрет, ты его запомнишь? — Фёдор не помнит, чтобы лицо Николая было так близко к его собственному. Но не возражает. — Ангелы не должны хранить секреты от своего Бога. Что это? — Я думаю, что люблю тебя. Я имею в виду, романтически. Так, как мужчины должны любить своих жен, — Федор говорит себе, что это болезнь. Или лекарство. Возможно, и то, и другое. Но правда в том, что это говорит его собственное «я», не подверженное влиянию какой-либо внешней силы. — Я не возражаю против этого, Коля. Ты тот, о ком я забочусь больше всего в этом грязном мире, — он поднимает голову, чтобы прижаться губами к щеке Николая, всего на мгновение. Просто в награду своему ангелу за то, что он был достаточно послушен, чтобы признаться. Только это. Фёдор закрывает глаза и успокаивает дыхание, притворяясь спящим. Лекарство затягивает его по-настоящему, когда он слышит, как Николай выходит из комнаты. - Когда Федор просыпается, он зажигает ближайшую свечу и пытается почитать книгу. Его разум работает еще быстрее, чем обычно, из-за неожиданного раздражителя, воздействующего на его сердце. Его мысли продолжают отклоняться от страниц. Он сдается, задувает свечу и откладывает книгу в сторону. Пялиться в потолок, погружаться в раздумья оказывается уникальной формой пытки, поэтому он проглатывает остатки своей гордости и зовет Николая по имени. Федор слышит быстрый ритм шагов, и через несколько секунд Николай стоит в дверях, уставившись на него. Федор дрожит под ледяным голубым взглядом. — Иди, ляг рядом со мной, — Фёдор подумывает повторить (Команду? Просьбу? Признание? Различные коннотации этих слов потеряли для него всякий смысл), но Николай перестает колебаться, прежде чем у него появляется шанс. — Кто мы, Федя? — голос Николая намного тише, намного приглушеннее, чем Федор привык слышать. Его ангел обычно выступает в роли шута, громкого и энергичного. Это изменение в лучшем случае неудобно. — О… Черт возьми, если я б знал. Могу ли я все еще быть твоим богом вот так? — Фёдору страшно признаться, что на этот раз он не знает ответа. Такие вещи, как любовь, настолько чужды ему, что даже не может притворяться. — Я думаю, что да, но если мы… изменим ситуацию, все должно быть по-другому. Может быть. — Как по-другому? — Я точно не знаю. Просто другие, я думаю, что не одобрят, когда двое мужчин… могу я сказать ≪влюблены≫? — Фёдор на мгновение задумывается над этим вопросом. У него есть некоторые сомнения относительно того, способен ли он вообще испытывать любовь. Забота, конечно. Привязанность, да. Но любовь? Ну, не важно, это всего лишь слово. Сильное, могущественное слово, ради которого люди живут и умирают, но все же всего лишь слово. — Да, это достаточно точно. — Верно. В любом случае, это должно быть плохо, но я знаю, что твое чувство добра и зла отличается от большинства людей. Можем мы попробовать что-нибудь романтическое? — Например…? — Целоваться? Свидания? Секс, может быть, — Фёдор молча решает списать лихорадку в жаре, который он чувствует на своих щеках. — Первые два я попробую. Третий… Может быть, когда-нибудь, но не в ближайшее время. — Могу я попробовать первый прямо сейчас? — Можешь. Фёдор закрывает глаза, когда Николай целует его. Губы Николая мягкие, не потрескавшиеся, как у него, и чувствует, как мягкие пряди платиновых светлых волос касаются его лица. Он позволяет теплу, которое может быть любовью, окружить и овладеть им, запуская пальцы в локоны Николая. Каким-то образом Фёдор не чувствует себя в клетке, даже когда Николай кладет руки на плечи и зажимает ноги между своих колен. Он открывает глаза, когда Николай отстраняется, и обнаруживает, что отражает улыбку своего ангела. — Это был твой первый поцелуй, Федя? Тебе понравилось? — Да и… Я думаю, да. Но просто для уверенности, может быть, тебе стоит… — Николай смеется, и на мгновение Федор беспокоится, что Николай смеется над ним, но затем, после некоторого анализа, он понимает, что это радость, чистая и простая. Губы Николая заявляют о своих правах во второй раз, все еще целомудренные, и Фёдор начинает задаваться вопросом, что Николай покажет ему, когда он не будет болен. Словно почувствовав эту мысль, Николай прерывает поцелуй и слезает с него. Федор напрягается, когда Николай тянет его между ног и прижимает к груди. — Все еще нормально, если я прикоснусь к тебе, Федя, или это уже слишком? — Все в порядке, ты меня удивил, вот и все, — и это действительно хорошо, как ни удивительно. Федор чувствует, как Николай обнимает его, достаточно крепко, чтобы он чувствовал себя в безопасности, но достаточно свободно, чтобы позволить ему сбежать, если понадобится. (Эта маленькая деталь заставляет Федора чувствовать себя известным, и это успокаивает. В таинственности, в непредсказуемости есть свои преимущества, но, может быть, это нормально, когда есть только один человек, который знает обо всех его маленьких причудах.) Теперь, когда у него есть другая мотивация, кроме работы, чтобы вернуться к полному здоровью, он почти готов дать своему телу энергию, необходимую для этого. Он закрывает глаза и, чувствуя себя в безопасности в объятиях Николая, засыпает.