Чёрт меня дёрнул притвориться геем!

      Я отошёл к окну и предался мыслям.       Сказать Окси о том, что мои чувства изменились, пока Макс лежит в больнице? Быть может, просто уличить момент, когда мы останемся наедине, и объясниться? Ведь действительно так станет проще для нас троих. Мне не придется держать Окси в неведении, притворяясь, что я влюблен в неё. Но стоит ли рассказывать про отношения с Максом? Скорее всего, нет… Зачем портить отношения в дружной семье своими заморочками?       Или, быть может, дождаться, пока всё само собой устаканится? Просто выжидать, пока я сам не надоем девушке или она просто не влюбится в другого. Хотя… нет, маловероятно. Почему-то я в этом уверен. А вдруг ей понравится Алекс? Если подтолкнуть его и сказать, чтобы он признался в своих чувствах, то Окси станет легче? Да что я такое несу… становилось ли мне легче, когда я встречался с девушками, пока любил Неземнову? Наоборот, душа ныла…       Вдруг раздался стук в дверь; все присутствовавшие вздрогнули от резкого звука. Ручка двери повернулась, и в комнату вошла медсестра, толкая перед собой многоэтажный столик с кучей тарелок, полных разной, на вид аппетитной еды. Да-да, я не приглядывался, а оценил издали… Глянув в сторону Макса, я сразу заметил, что глаза его загорелись, но они тут же потухли, как только парень разглядел содержимое. — Будешь худеть, — хохотнув, протянул Мэтт и закинул ногу на ногу. — Максим, обед в два, — пробубнила медсестра, поставила перед пациентом небольшой раскладной столик, который стоял позади койки, и положила сверху большое блюдо с кучей еды, а также пустую чашку. — Чай, — буркнула она, и я так и не понял, кому именно она это сказала, но, тут же выудив откуда-то черный чайник с деревянной ручкой, наполнила емкость темной ароматной жидкостью. — Сахар? — Ага… надо же хоть откуда-то энергию черпать, — нахмурившись, протянул Макс, сомнительно поглядывая в сторону рисовой каши с плавящимся куском сливочного масла и двух ломтей черного хлеба. — Если захотите еще перекусить, на первом этаже больницы есть буфет. Доступ открыт, — закатив глаза, будничным тоном произнесла девушка, положив перед ним несколько пакетиков с сахаром, и, взявшись за ручки многоэтажного столика, вышла из палаты, катя его перед собой. — Хмм, интересно, а мне кашу эту тупую с хлебом есть? Гармония вкуса… — Макс поморщился, а Окси, не выдержав, захохотала. Я же постарался вести себя более учтиво и приставил кулак ко рту, чтобы не разрушить больницу ударной силой своего громоподобного смеха. Мэтт и Алекс на пару хихикали, а тётя Аня уже взяла в руку жестяную ложку и, черпнув немного из тарелки, приставила её ко рту сына под возглас Лехи «Галина Бланка!». Вот тут я не выдержал и заржал… — Галина Бланка, блин, — хохотнув, протянул Мэтт, а потом, надув щёки и нахмурившись, произнес: — Мамма Миа, ешь Долмио!       Снова мы всей компанией засмеялись, а тетя Аня так и продолжала держать ложку у рта Неземнова, ожидая, пока он съест содержимое. — Мама, блин! Да ну тебя, — парень, напрягшись, повернул голову в сторону. Наверное, шея у него тоже болит… — Это же издевательство, — выкрикнул Алекс. — Ребенка-то пожалейте, Анна Петровна! — Ну не зря же ему это дали! Значит, помогает выздоравливать! Кости быстрее срастутся! — судорожно забормотала тетя Аня, водя по дну тарелки ложкой.       Назвал Макса ребенком… зверь!       Вдруг Оксана резко замолчала, приложила руку к карману кофты и, произнеся: «Кто-то звонит», вышла из палаты. Видать, тоже звук звонка достал, и врубила вибрацию. Понимаю.       Но тут в моей голове зародилась мысль: а что, если сейчас, воспользовавшись моментом, пока она одна, признаться ей в том, что я на самом деле чувствую? Или лучше повременить? Нет, лучше сейчас!       Сжав руки в кулаки, я быстрым шагом вышел из палаты, напоследок мельком глянув в сторону Макса: он недоуменно смотрел на меня, вскинув одну бровь. — Ник, ты куда? — услышал я вопрос Алекса, но даже не удосужился ответить, быстро закрыв за собою дверь. Благо, никто за мной не ё…       Пустой коридор, вокруг ни души. Я оглянулся по сторонам в поисках девушки и увидел её, стоявшую у окна и нервно теребящую кончиками пальцев тёмную прядь. — Да, пап. Хорошо, пап. Я поняла, — слышались короткие реплики Оксаны, держащей телефон у уха. Я же остался стоять за углом, дожидаясь конца разговора. — А какую из них? Однушку или двушку? — вдруг резко спросила она, понизив голос и сделав его более грубым, а интонацию — требовательнее.       Послышалось некое бормотание, видимо, колонка у мобильника Окси тоже мощная, поэтому даже мне немного слышно ответы её отца. Я нахмурился и сосредоточился, чтобы расслышать каждое слово, потому что вдруг стало так любопытно. — Двушку. Она ближе к нам, поэтому будет проще ходить в гости.       О чем это они? Кто-то приезжает? Наверное, родственники. Помню, еще, когда в детстве ходил на Дни Рождения Оксаны, куда меня приглашали, я видел кучу их родственников: бабушки, дяди, тети, братья и сестры — целая туча. И все такие добрые, такие ласковые, аж тошно было. «Никита, расскажи стишок!» или «Марин, твой Никиточка такой умница!»… просто невыносимо. — А ему не жирно? — скривив рот, спросила девушка.       В ответ раздался смех, а затем дядя Юра произнес какие-то непонятные слова, которых, к собственному сожалению, я не расслышал. — Ладно, давай. Пока, пап, — и Оксана закрыла телефон, глубоко вздохнув. — Квартиру! Ну надо же, а?! — вдруг неожиданно громко сказала она, судорожно засовывая мобильник в карман. Она уже пошла в сторону палаты, и я понял, что нужно действовать именно сейчас. — Оксан! — позвал я её к себе, выйдя из-за угла. Девушка тут же быстро обернулась и удивленно посмотрела на меня. — Ты что здесь делаешь? — резко спросила она, и мне стало не по себе от её интонации. — Слушай, мы можем поговорить? — сделав как можно более жалостливое выражение лица, поинтересовался я. — Ну хорошо, а что случилось?       Вместо объяснений я подошел к ней вплотную и, посмотрев в распахнутые серые глаза, обнял её за плечи. — Ты что-то натворил? — хихикнув, протянула она и обвила мою талию своими тонкими руками, прислонившись лбом к ключице. — Оксан, — я набрал в легкие побольше воздуха и, крепче прижав её к себе, прошептал. — Прости, но, мне кажется, нам лучше расстаться. — Что? — резко вскрикнула она, и я испугался, что сейчас прибежит медсестра. Она тут же опустила руки и начала отбиваться от меня, но я лишь крепче прижимал её к себе, чтобы не дать вырваться. — Я люблю тебя, — произнес вдруг я, сам того не ожидая. Как будто сердце само диктовало языку, что именно нужно говорить. Она замерла, перестав бить меня кулачками по груди, и, глубоко вздохнув, ответила: — Я тоже тебя люблю.       В груди защемило. Мне было так жаль её, не хотелось расстраивать моё Солнце, но, видимо, придётся… — Я люблю тебя, — снова повторил я и продолжил. — Но как сестру. Я знаю, что такие слова ранят, правда. Но теперь понимаю, что все эти одиннадцать лет я любил тебя, как младшую сестренку. Ты такая красивая, — я провел рукой по её темным шелковистым волосам. — Такая добрая, моя любимая.       Она снова тяжело вздохнула и опустила голову мне на плечо. Я почувствовал, что на ткань толстовки капало что-то теплое и, проникая сквозь волокна материи, попадало мне прямо в сердце. Только не плачь, я умоляю тебя! — Ты моё Солнце, но не мой воздух, — я почти не раздумывал над репликами, они будто сами лились одна за другой, складываясь в довольно связный текст. Я пытался подобрать такие слова, которые хоть немного смогли бы её успокоить. — Я подумал, что лучше сказать об этом сейчас, чтобы не мучить нас обоих.       Она тут же, воспользовавшись тем, что я ослабил хватку, отстранилась. — Это тебе лишь кажется! Самовнушение, — судорожно бормотала она, опустив глаза. Из них лились кристально чистые слезы, и девушка, стараясь скрыть эмоции, смахнула их рукой. Я чувствовал, что сейчас в её душе творился хаос, сумасбродство. — Оксан, это правда. — Ты влюбился в кого-то другого, да? — вдруг выпалила она, и я растерялся. — Нет. — Не может быть! Твои чувства не изменились бы так быстро, если бы не влюбился в кого-то больше, чем в меня! — прошептала она, отвернувшись в сторону, а затем, посмотрев прямо мне в глаза, спросила: — Я её знаю? — Что? — я даже опешил. Рассказать? Нет, ни в коем случае! — Нет, я ни в кого не влюблен, — сухо ответил я, опустив глаза. — Да врёшь ты всё! — буркнула она и, отмахнувшись, быстрым шагом отправилась в сторону палаты. — Прости, — прошептал я вслед, и она, на мгновение повернув голову в мою сторону и ехидно улыбнувшись, ответила: — Мы не расстались. Тебе всё лишь кажется.