***
— Вот же пиздеж. Я такого не говорила! — это телефону у уха. Благой мат немилосердно полирует слух Сантьяго. Он стоит опираясь плечом о дверной проём. В кухне он и Алиша. Но она этого еще не знает. Гремит вымытой посудой, плещет воду из раковины через край. Поскальзывается на лужах. Вода под ногами, мокрые тапочки, тонкая пижамная майка вся хоть выжимай. За эти недолгие пять минут Сантьяго подмечает, что Лиша умеет профессионально переключаться между своим и испанским, не менее профессионально делает несколько дел одновременно, скрючившись плечом к уху, ни на секунду не откладывая телефон. Подружка в трубке что-то неразборчиво, долго толкует, втравливает в мозг Лише, как будто читает Отче Наш. Сантьяго расслабленно следит за узкой спиной, за длинными, вьющимися крупной волной волосами. Под тонкими бретельками шелушатся плечи, облазает загар. Широкие штаны сползают, оголяя светлую полоску поясницы между майкой и резинкой. — Ты хуйню несешь, честное слово, Бо, мне вообще как-то несподручно вот СЕЙЧАС этим заниматься, — она расправляет плечи, лопатки перекатываются под светлым хлопком, волосы рассыпаются по пояснице. Алиша трясет влажный стакан над раковиной, раздраженно фыркает. — …да, спасибо, я уже сказала отцу про Брэдли… сказала ему, что потом не дуй пузыри из соплей, когда мой отец тебе хуй намотает на колёса своего пикапа… ничего, его это не очень впечатлило. Он отца в глаза не видел, а его друзей… ох, черт, кста-ати… Он входит на кухню, завершая свое бесстыдное подглядывание, и удивляясь, как она не засекла его еще пять минут назад. Лиша поворачивается к Сантьяго и вздрагивает, роняя из рук чайную ложку. — Вот чёрт, напугал, — шепчет, приседая к полу. Телефон у уха что-то приглушенно бормочет женским голосом. — Я тебе перезвоню, Бо… если не перестанешь, я правда что-то предприму. Пока. — Доброе утро, — улыбка предательски расползается, при виде смущенной, растрепанной Лиш. Он по-джентельменски держит взгляд на уровне глаз. Максимум губ. Вниз никак, иначе придется потом подтачивать кол для не замолкающей совести. Это дочь Тома. Он помнит её еще мелкую, беззубую, как она бесилась на свой восьмой день рождения, выбивая всё дерьмо и конфеты из бедной лошадки-пиньяты, и раздробила себе два пальца на руке. Было потешно в начале, но вскоре завывала уже Алиша и сирены скорой помощи. Сантьяго глухо хмыкает, слишком торопливо опуская взгляд к её ногам. — Уверен, у матери в доме ты не так неэкономно моешь посуду. Лиша кривится от влажной, облепляющей весь живот и грудь майки, в тапочках чавкает. — Не страшно, всё равно полы мыть, — и лезет в нижний шкаф, наклоняясь за тряпкой. Штаны сползают ровно настолько, чтобы заметить выглядывающие ямочки на пояснице и как ткань натягивается на выпяченном заду. Сантьяго прикрывает глаза. Боже милостивый. Осечка. — Я еще ничего не готовила, — слышит он, открывает глаза, встречаясь с её улыбчивыми. Она улыбается так ярко и бодро, что ему хочется засунуть голову в духовку. Кажется, в его голове мозг раскалывают как орех, а во рту и горле надуло песками Сахары. Похмелье чертовски несмешная вещь. — Алка-Зельтцера у папы нет, кстати… Она читает мысли. Улыбается, проходит мимо к выдвижным, стеклянным дверям. Свежий, прохладный воздух утра заползает по гладким половицам, кусает голые ступни. Сантьяго разминает шею, задевая пальцами выпуклый шрам на затылке. — Волшебного анти-похмельного снадобья тоже, — заглядывает в холодильник, перетрясывая все стеклянные бутылки на полках. Санти глухо посмеивается. — Издеваешься. Доживешь до моих лет, узнаешь, что это такое, — он сурово сводит брови, в шутку, и она не покупается. — Я в свои годы уже познала, — ставит ему стакан минеральной воды. Рассматривает его исподтишка, нарезая на доске огурцы, шпинат, сыр. Сантьяго выглядит безупречно после их вчерашней попойки. Гладко выбрит. Волосы еще влажные после душа. В светло-серой футболке и широких пижамных штанах. Босой. На смуглых руках проступают вены, и длинные, мозолистые пальцы перехватывают запотевший стакан. Он рядом. По левую руку от неё. Подпирает собой столешницу, красиво пьет и пышит жаром, острым ароматом свежести и чем-то горьковато-пряным. Лиша всё это подмечает, вкидывает на сковороду бекон, яйца, заваривая в голове крепкий песенный мат и стакан черного чая. Он её смущает своей близостью и безмолвным присутствием. — Кофе? — спрашивает, только бы отвлечься от подступающей панической дрожи. — Я сам, — отставляет стакан, перетекая к кофемашине. В кухне они вдвоем. В доме тихо, ещё никто не проснулся. На дисплее мобильного, потёкшем от брызнувших капель, семь двадцать три утра. За окном солнце выжимает остатки утренней росы с травяных ковров и папиных жасминовых кустов. Пара часов и наступит удушливое, летнее пекло. — Какие планы на день? — он садится за стол, помешивая две засыпанные ложки сахара в черный кофе. Лиша подтягивает ползущую по животу резинку штанов, и с ужасом замечает, как от трения с мокрой тканью твердеют соски, и как от одной мысли, что Сантьяго будет это видеть пульсирует между ног. Предательство. Тело тут же набирает набор настроек «уебанский», полный пакет из неповоротливых конечностей, неуклюжих вывертов и скованности в костях. Хрящи тут же слипаются, пальцы не гнутся. Лиша панически думает — А ЧТО БЛЯТЬ ДЕЛАТЬ? — забывая, что Сантьяго вёл с ней разговор. — Лиш, у тебя завтрак горит, — кивает ей на сковородку, и она суетливо щелкает под конфоркой, снимает с плиты, скидывая полу обугленное нечто в тарелку. Вообще-то неплохо, успокаивает себя, соскребая прилипший бекон. — Выглядит ничего, — раздается над плечом. Лиша делает вид, что не вздрагивает всем телом и не хочет прижаться к чужому. Сантьяго подбадривающе кивает, нанизывая горелые яйца на вилку, жует. Что-то в его лице меняется. Лиша безнадежно разводит руками. — Чуть-чуть пересолила. — Я еще не проснулась, — оправдывается, пытаясь прикрыть грудь засаленным кухонным полотенцем. Сантьяго мягко улыбается. Волосы у него закручиваются в крупные кольца, отрастут и станут настоящим кудрявым буйством. На щеке, под линией челюсти, на ключице маленькие шрамы. На мочке уха заросшая явно от прокола дырочка — бурная юность или работа под прикрытием? — Ты замерзла? — он переходит на шепот, пробегается взглядом по облезлым плечам покрытым мурашками и выпирающим под тканью соскам. Лиша опускает руки. Толку, Сантьяго всё видит, но тут же возвращает взгляд к её лицу. Облизывает губы. Низко, хрипло интересуется: — Всё в порядке? Лиша кивает заторможенно. Ресницы смахивают напряженный взгляд Сантьяго, его заплывшие чернотой зрачка глаза. Высокая, небольшая грудь вздымается от частых выдохов. Лиша хочет подставить ему свою шею, потянуться к упругим кудрям волос, пропустить их сквозь пальцы, помять руками крепкие плечи, грудь. Чёрт возьми, ей только руку протянуть, он ведь не откусит. Они стоят, уперевшись взглядами друг в друга. Она куда-то ниже его подбородка, он на подрагивающие от дыхания пряди её волос. Ей приходят на память все прокрученные до дыр песни, ассоциации с Сантьяго, все вывернутые наизнанку признания подружкам и незнакомым девчонкам на вечеринках. Что влюбилась в папиного друга, что хорош собой и улыбается так, как ни один парень ей не улыбался; влюбилась и влюбленность никак не отлипает, как и она от окна своей комнаты, высматривая его на подъездной дорожке. Влиплюбилась. Так говорит Бо, когда западает на кого-то по серьёзке. По серьёзке это до дрожи в коленях, сосущей томительности где-то в животе и яркого, чуть ли не оргазм, чувства счастья рядом с этим человеком. Такого, что вытворять какую-то херню в его присутствии это гарант влиплюбленности. И Лиша отмечает про себя все пункты. Ей не тринадцать, конечно, но Сантьяго переходит в новую стадию её второй влюбленности и аномального притяжения. Он намного старше, лучший друг её отца, суровый мужик с огромным опытом по борьбе с преступностью, и от этих фактов пожар в груди разгорается быстрее. Телефон разбивает стройную тишину, выскребая вибрацией столешницу. — Боже… — Лиша вздрагивает, прикладывая похолодевшие пальцы к глазам. Откровенно пылает стыдом лицо, майка натягивается на дрожащей от частых вдохов груди. — Мне надо ответить. — Конечно, — Сантьяго кивает и косится в сторону дверного проёма. Кто-то с шумным топотом спускается по лестнице, переговариваясь и посмеиваясь. По голосам братья Миллеры. Они сносят всё напряжение в щепки, подшучивая над неудавшейся яичницей что-то бурчащей в трубку Алише. Сантьяго оглядывает её, снова садясь за стол. Она сутулится, нервно стряхивает пряди на грудь. Удивительно, как из миленьких, беззубых девчонок вырастают красивые, улыбчивые девушки, стеснительно прикрывающие свою грудь. Он улыбается Бенни и Уиллу, переживая, как бы никто не заметил выпирающее достоинство в штанах.***
Лиша поджимает липкие губы, соскребает ногтями узор со скатерти со всем желанием сдёрнуть её на себя. Она пьет шампанское и с непривычки быстро хмелеет. Даже на пару недолгих секунд она думает, что может привыкнуть к этой театральной постановке, но это быстро проходит. Отец и Тесса пиздели, как дышали. Это были не каникулы, а репетиция, умасливание Лиш перед неожиданным объявлением об отцовской новой подружке. Полин. Медовый блонд, выразительный томно-тёмно-синий взгляд и длинные, модельные ноги. Понятно почему она приглянулась отцу. Улыбается, сверкает помолвочным кольцом на тонком пальце и поправляет прическу каждую минуту. Глянцеватая, с гнильцой под сияющей, ухоженной оболочкой. Лиша видит её насквозь. Весёлое наваждение проходит, остаётся чистая, сорокапроцентная злость, как и под рукой бутылка водки. Лиша хлещет с горла, задыхаясь от остроты. Блять, жесть. — Так, нет, тебе это нельзя! — Уильям появляется из-за спины, спасая шаткое положение не напиться до блядского унижения. Отставляет бутылку подальше. — Пошли за наш стол, чего одна? Он надзиратель. Отцу сегодня неугодно следить за ней, поэтому в качестве гуманитарной помощи выступают Уильям, Фрэнки и Бен. Еще Сантьяго, но он занят. Лиша его видит, когда пересаживается за их стол, и Фрэнки, посмеиваясь, указывает на него в углу танцевального помоста. Сантьяго и незнакомка. Они стоят почти вплотную друг к другу, наклонив головы так близко, что улыбаются чуть ли не в десна. Ей нехорошо. Горло сводит судорогой подступающих слёз. Дикое желание разъебать здесь каждый стул и кому-нибудь лицо возникает внезапно. Она перетирает похолодевшие ладони под столом, не вслушиваясь в переговоры мужчин. Им забавно и не напряжно, и они пытаются подключить её в разговор. — Ты в порядке? — участливо интересуется Франциско, заглядывая в её бледно-зеленое лицо. Она красивая обёрточная фольга, вся в изумрудном шёлке и бриллиантовом блеске серёг, подаренных отцом. Этим он её не задобрил. Она молчит, прикладывая холодные пальцы к вискам, пока не замечает, как за столом тихо и они смотрят на неё с беспокойством. — Да, я нормально. Мутит слегка, — признаётся. Всё честно. Водка с шампанским сочетание не очень, как и отец с Полин, как селёдка с нутеллой. Блевать тянет. Она косит взглядом все однобокие, облезлые от переливов света лица гостей. Где-то за ними папа, Тесс, Полин и её четырнадцатилетняя дочь Кира. Лиш думает, что это самый ужасный на её памяти вечер. Ужаснее только тот вечер с поножовщиной на квартире какого-то левого парня, где Алиша получила свой шрам на бедре и прописку в алкоцентре. Лиша вновь смотрит в сторону Сантьяго. Ревность скребёт заштопанные швы от отцовской лжи. Что-то порочное, тёмное выедает сердце. Незнакомка смотрит на него тем самым взглядом, который появляется у девушек, когда они смотрят на Сантьяго. Винить её не в чем, Сантьяго красивый мужчина. В его грубоватой, мужской красоте и отменной харизме можно запросто потеряться, оплавиться. На нём рубашка цвета марсала и серые брюки в обтяг на бёдрах, на самом выдающемся месте. Не подошли с размером? Так даже лучше. Он пьёт коньяк, ликёр или виски, отсюда Лиша не видит, улыбается девушке, темноволосой, кудрявой, красивая, в бордовом бархате платья. Заглядывает проникновенно в глаза. О чем они говорят? Почему она так улыбается? Его взгляд… Они друг другом явно прониклись. Сегодня у кого-то будет хороший секс. На этом же помосте крутится Кира и рядом Тесса с высоким, русым парнем в классическом костюме и кроссовках. От раздражения у Лиш сводит всё внутри тугим, стальным узлом. Но когда Кира подбегает к их столу, крутясь на своих высоких шпильках, и трясет за плечи улыбающегося Бена, у Алишы горит всё, что только можно. — Пошли, пошли танцевать! — просит она его; румяная, хорошенькая, блондинка как её мать и не выглядит на свой возраст. Увидев её в первый раз, Лиша думала что ей все двадцать. В своей открытой симпатии она не стыдится и льнет к плечу Бена, как мелкая, вертлявая шлюшка. Лиша поджимает губы. Если бы взглядом можно было резать людей пополам, Кира превратилась бы в рубленый фарш. — Будь добра, съеби отсюда к своей матери, — бросает она, будто вкидывает динамитную шашку. Сейчас бахнет. За столом становится пронзительно тихо, взгляды испуганно мечутся между мужчинами. Кира щурится, вскидывая подбородок. — Последи за языком, Алиша, иначе твоему папе не понравится, когда я расскажу, как ты со мной общаешься. Лиша натянуто улыбается. — Ну конечно, извини, — прикладывает руку к груди. В голове что-то лопается и слова сыплются изо рта, как монеты из автомата. Джекпот, сучка. — Спорим, отцу не понравится, когда я ему расскажу, что твоя мать с ним только из-за денег. — Лиша, — предупреждающе начинает Уильям. Кира задыхается от злости, обходит стол, нависая над ней. — Ну-ка повтори, — шипит. Лиш поднимается, а за ней и желание переебать горластую выдергу. — Пошла на хуй ты и твоя шлюха мать. Симпатичная мордашка Киры перекашивается безобразной маской гнева. Она вскидывает сжатый кулак и с визгом проезжается по её лицу. Скула тут же вздувается розовым наплывом, в носу неприятно печет. — Извинись! — орёт, вцепляясь в волосы Лиш. Атлас звонко трещит, размыкая вырез на бедре глубже. Лиша выкручивает ей руку, отпихивая от себя припадочно орущую Киру. Отвешивает ей отрезвительную, смачную затрещину так сильно, что ту ведет в сторону. — Эй! Эй! — между ними встают Бен и Фрэнки. В замершей тишине праздника кто-то удивлённо охает. Музыка стихла. Пятьдесят человек взирают на развернувшееся действо. Чья-то кровь должна была пролиться сегодня и, увы, эта кровь её. Лиш смахивает щекотное чувство из-под носа, размазывая ярко-алый след по щеке. На платье капает, затекая в ложбинку между грудей. Как много крови, дрянь разбила ей нос. Во рту становится вязко и солено, она сплевывает, выхватывая тёмный, опасно бликующий взгляд отца. На лицах гостей почти ужас. Ей даже приятно. Пусть мелочь, а гости оживились, драки всегда приводят в чувство. Полин пересекает всю замершую толпу, летит в своих блестящих лодочках к ней, коршуном впиваясь ногтями в её плечи. — Дрянь! Ты мелкая дрянь! — орёт, вгрызаясь ей чуть ли не в лицо. Лиша думает, что готова въехать уже по-серьезному Полин. Она не бьет детей, а вот мачехе бы устроила бои без правил. Только серьги и каблуки скинет. — Отъебись! — стряхивает её тонкие руки с себя, чувствуя легкое головокружение и тут же боль. Это утомительно. Ей хотелось только развлечься, а в итоге она с разбитым носом и виновница всех беспорядков. Полин оттаскивает отец. Что-то тихо нашептывает в её белокурые пряди. Рядом мостится Кира, хнычет, и отец обнимает уже их двоих. — Хороший вышел праздник, — говорит Фрэнки, протягивая ей вафельное полотенце. — Я старалась, — она усмехается и не ждет, когда осатанелый отец обрушит на неё свою гневную тираду. Стучит каблуками по каменной тропинке, мимо раззадоренных, удивленных взглядов гостей. Атлас на бедре потрескивает, ползет по шву. Её хватают чужие пальцы. — Ты куда? — Сантьяго останавливает её на входе в кухню. Смотрит на запекшуюся кровь, наливающийся синяк на скуле, на расползающееся понизу платье. Лиша сопит сквозь приложенное полотенце. — Подальше отсюда. Пропитанная кровью тряпка летит мимо мусорки. Вода хлещет напором по бледным, в потемневшей крови рукам. Всё смыть. Отмыться от въедливых, осуждающих взглядов. От отцовского злого, разочарованного. От взглядов Уильяма и Бена огорошенных, неверящих. Да, она дрянь и сука. Кровь капает в слив, Лиша смахивает её горстью воды, щупает распухшую переносицу и лицо. Малолетняя сучка постаралась, вложила в удар всю силу. Алиша её недооценила. Отражение плоско, злобно корчится, сверкая бледностью лица и подтеками туши под глазами. Всё смыть. В дверь стучат, и ручка опускается вниз. Сантьяго не ждёт ответа, вваливается, подчеркнуто щелкая задвижкой. — Ну и устроила ты кипиш. — Что, требуют моего скорейшего удаления или казнь через повешение? — Полин настаивает на отъезде. Рвёт и мечет. Даже Том не может её успокоить. Я с тобой побуду, вдруг она захочет сюда ворваться и наподдать тебе за всё высказанное. И за свою дочурку. Лиша качает головой, смывая остатки крови из раковины. Заебато получается. Она крайняя в любом случае, и никого не волнует, что это ей разбили нос. Глухо смеется и ловит в забрызганном отражении взгляд Сантьяго. Он хорошо выглядит и, кажется, всё это его веселит. Смотрит долго, пронзительно, не размыкая взгляд ни на секунду. Смольный зрачок теряется в кольце радужки. Сухие, поджатые губы трогает еле заметная улыбка. — Любишь себя испытывать? — спрашивает, придвигаясь чуть ближе к ней. Закатывает рукава рубашки. Цвет ему идёт, оттеняет смуглую кожу, мерцающую античным золотом. У Сантьяго выходит завладеть всей её головой, оставить пустующие ряды мыслей и почти не моргать. — Я обычно не занимаюсь подобным, — хрипит она, отдирая взгляд от расстегнутых пуговиц, открывающие вид на гладкую шею с натянутым под кожей острым кадыком и ключицы. Сантьяго поднимает ей влажные волосы к затылку, закалывая железной заколкой. От его невесомых касаний и близости бегут мурашки. Он за её спиной, всматривается в лицо через блеклое отражение. — Ты постоянно нарываешься на неприятности. Тебя бы наказывать, чтобы стала как шелковая. Только вот момент упущен, ты слишком взрослая для этого, — он говорит ей это прям в макушку, выдыхая горячим на её лопатки. Лишу коротит. Он всерьез говорит ей такие вещи, будто это не звучит из его уст так пошло. — Послушать бы тебя со стороны, словно ты заигрываешь. Хочешь меня лично наказать? — она улыбается, втягивая его в откровенно открытый зрительный контакт. Он читает по её лицу, недовольно хмурится. Осечка. Ляпнул не подумав, что его слова будут использованы против него. — Я не про это говорил. — Ты намекнул на мою распущенность и плохое воспитание, Сантьяго. Как шелковая я уже не буду, но если ты попросишь… Она стреляет взглядом по обтянутым штанами бёдрам и приталенной рубашке. Ему так очень хорошо. Но без них он явно будет выглядеть ещё лучше. После разбитого носа и выпитого на празднике она смелая, и пока эффект не прошел, Лиша будет выбалтывать из себя всю дурь. Просто потому, что ей хочется видеть, как Сантьяго это смутит. Но ему, похоже, до крайней степени поебать. — Не надо, Лиш. Такие шутки до добра не доведут. — До добра не надо. До оргазма, Сантьяго, — улыбается широко и поворачивается к нему. Вся сразу, захватывая взглядом его серьезный вид и подтянутое тело. Сантьяго привлекательный. С ним рядом в груди что-то раскаляется и плавится, стекая по внутренним органам щекочущим теплом. Он смотрит на неё долгие-долгие секунды, пока у Лишы не начинают смыкаться бедра в приступе желания наконец-то получить разрядку. Внизу горячо и влажно, и ей хочется, чтобы Сантьяго дотронулся до неё везде. — Я слишком взрослый для тебя, Лиш, — он остается на расстоянии вытянутой руки. Блуждает обеспокоенным, расплывшимся взглядом по её глубоко оголенному бедру, по загорелым плечам и обтянутой атласом груди. Лиша красивая, но недоступная для него. Она всё еще дочь Тома и девочка, которая росла у него на глазах. Но это не умоляет его к ней влечения. Сейчас это взрослая, привлекательная девушка, с выразительными чертами лица и соблазнительными изгибами тела, и только редкое напоминание самому себе, что это дочь его друга, даёт Сантьяго легкую оплеуху. Она запретный плод, который опасно срывать, но который сам падает ему в руки. Надкусить? Поддаться искушению? Улыбается ему своей особенной улыбкой. Сантьяго тяжело сглатывает. — Hazme obediente, Papi. С сочным хрустом плод надкушен. Сантьяго почти уверен, что первым был он. Они оба будут казнены. Полин и Том постараются, сами накинут петли. Сантьяго не чувствует стыда, влажно, властно целуя, растягивая её рот до хруста. Она податливая, стонущая под его руками, льнет и млеет, громко, достаточно громко, чтобы их услышали. — Тс-с. Нас могут услышать, — он подтягивает её за бёдра, усаживая на тумбу. В отражении мелькает его тёмный, растекшийся от похоти взгляд. Вода с шумом бьется о дно раковины. Лиша тянется к нему дрожащими пальцами, расстегивая пуговицы на рубашке. — Не беспокойся, всем всё равно. Никто нас искать не станет. Если она будет действовать с таким напором, от него ничего не останется. Сантьяго теряется на какой-то короткий миг, чувствуя, как её ногти царапаются о его грудь, плечи. Он без рубашки. Её поцелуи, мягкие, невесомые, доходят до самого нутра. Распаляют, плавят остаточное чувство неправильности. Нельзя, окстись, что ты делаешь!, кричит совесть, но замолкает под шумными вздохами Лиш и её просящем скулеже. Ей нужно больше. Его руки, умелые, горячие гладят по обтянутым атласом бокам, поднимаясь выше и выше. К упругой, дрожащей от частых вдохов груди. Он поглаживает сквозь мягкий шёлк ткани твердеющие бусины сосков, и Лиша задушенно стонет, прикусывая губу. Он улыбается, разглядывая её раскрасневшиеся щеки, алые, распухшие губы. На лбу выступает испарина. В глазах блекнут зачатки стыда. Сантьяго сжимает грудь, целуя в скат плеча и зацепляет пальцами бретельку. Тянет вниз. Поцелуи становятся медленнее, её дыхание глубже. Сантьяго цепляет вторую лямку, сплетая в пальцах тонкий, изумрудный атлас. Её взгляд, влажный, искрящийся, бродит по его лицу. Сантьяго наклоняется к ней, раздвигая ребром ладони девичьи бёдра. Атлас с треском натягивается. — Просто попроси и я остановлюсь, — шепчет он, не отнимая взгляда от её больших, карих глаз. Сейчас она кажется ему по-особенному притягательной; и образ вспыхивающий в голове, где ей сначала восемь (она в оранжевой футболке, баюкает забинтованные пальцы и капризничает), потом тринадцать (с короткой челкой, в блестящей юбке и с подведенными черным глазами, ругается с матерью), затем ей семнадцать-девятнадцать (на ней короткий топ, оголяющий живот, короткая юбка и волосы в высоком хвосте, она курит в компании других молодых людей возле бара и не видит Сантьяго напротив через улицу, зато он узнает её сразу); всё это сметается ею, в этот самый момент, когда она гладит его по рёбрам, смотрит на него таким тёмным взглядом, что не видно зрачка и тянется ближе, смелее. — Сантьяго. От неё пахнет кровью и острым, тёплым ароматом цитрусов. Он слизывает с её губ едва слышимые просьбы, сминает пальцами бёдра, до треска ткани, до сладкой истомы, до глухих, рваных вздохов. Лиша впивается ногтями ему в спину, раскрывая рот шире, глубже, вбирая, посасывая. Она мокнет, хотя Сантьяго не позволил себе дотронуться до неё. До неё. Её соски призывно трутся о его грудь. Пальцы вплетаются в короткие кудри на затылке. Она хочет, ей нужно, чтобы он был ближе. На ней. В ней. Она стонет ему в рот, не в силах себя сдержать. Переносица слабо пульсирует, напоминая об увечье. Руки бездумно стягивают лямки, оголяя белые груди с розовыми ареолами сосков. Нащупывают его плечи в смятенном, туманном волоке, еле сдерживаясь, только бы не закричать его имя громко, пронзительно. Ох. Черт. Широкие ладони опускаются на её грудь, и она дышит и дышит, будто загнанный зверь. Будто кислорода в ванне стало в два раза меньше. Ухо рвёт в громком плеске воды у раковины. Внизу слышна музыка. Праздник продолжается. У них тоже. Сантьяго медленно, осторожно, обводит горячими руками упругую грудь, задевая загрубевшими пальцами соски. Кожа к коже. Невероятный контраст. Его смуглая и горячая, как жженный сахар; её светлая, нетронутая загаром, прохладная. — Пожалуйста, Сантьяго, — скулит, стискивая в немеющих пальцах его плечи. Тяжесть его тела приятна. От него пахнет изумительно-дурманяще, чем-то алкогольным, пряным, терпким. Лиша не может надышаться, водя носом вдоль его шеи. Его язык скользит по выступающим ключицам и вниз. Вниз, задевая кончиком распухший сосок. Ох. Лишу пронзает долгим, томительным разрядом. Она по привычке смыкает бёдра, тут же стукаясь о бёдра Сантьяго. Он глухо смеётся, разглядывая её из-под тёмных ресниц. Издевается, поглаживая влажными от слюны подушечками розовые горошинки. Её трясёт. Внизу живота стягивается тугое, пронзительно-сильное чувство. Между ног влажно, и ей кажется, что платье пропиталось под ней насквозь. Он улыбается ей, глядя в глаза, и вбирает в рот сосок. Лиша, вся выкручиваясь, стягиваясь в один пульсирующий нерв, размыкает бёдра шире. Смотрит как его ресницы отбрасывают мягкие тени под глаза и язык ласкает твердые вершины ареолов. Влажно, причмокивая с таким пошлым звуком, что можно кончать прямо здесь. Вид Сантьяго, такого Сантьяго, застывает под веками, как полароидный снимок, растекаясь брызнувшими из глаз слезами. Изо рта высыпаются сплошные, невнятные звуки и выдохи. Лиша запомнит этот момент на всю жизнь. Его крепкие руки и широкие плечи, перекатываются под её вспотевшими пальцами. Загорелые, подтянутые бока стянуты между её бёдер. Его пальцы, язык, катают распухшие соски, заставляя шептать её что-то бессвязное на испанском и сладко стонать. Por favor, Papi. В любое другое время это звучало бы невинно, но из её губ это слышится как нечто молящее, постыдно хорошее. И Сантьяго с причмокиванием выпускает сосок изо рта. Целует её в висок. Снизу гремит пряжка ремня, и Лиша тяжело сглатывает. Его пальцы дотрагиваются до внутренней стороны бедра, поглаживают кожу, щекотно, дразняще, двигаясь вверх. Он откидывает складки платья, наклоняется к её лицу, вслушиваясь в глухие шаги за дверью. — Vas a ser obediente para mí? — поглаживает влажное лоно, раздвигая розовые складки. Она тихо скулит, но кивает, приоткрывая рот. Смотрит своими карими глазами, со слипшимися от слёз ресницами. Так открыто, развязно, бесстыдно. Красивая, порочная, желанная. Его пальцы скользят внизу, надавливая на самое чувствительно пульсирующее место. Он знает, что делает. Алиша вскрикивает. — Чёрт, ох, — выдыхает ему в плечо и кусает в отместку до красноты. Сантьяго глухо шипит. Во рту скапливается слюна от её аромата, от её зацелованных губ, подрагивающих от частых вдохов полных грудей, от того, как она намокла и податливо льнёт к нему. Под пальцами хлюпает. Пот стекает по спине, по вискам. Она громко стонет, раскрывая алый рот. Сантьяго прижимает её к себе, горячо выдыхая в висок: — Silencio, silencio, mi niña. Он не даёт ей кончить. Сжимает до красных полос бедра, подтягивая ближе к краю. Лиша разочарованно вздыхает. На ум приходит недавно пробежавшая мысль. Сегодня у кого-то будет хороший секс. Кто знал, что Сантьяго будет полировать её, а не ту кудрявую бабенку с вечеринки. Одного взгляда Сантьяго хватает, чтобы покорно застыть, опустив глаза на его руки. Эти грёбаные руки. Сколько таких как она он перелапал, сколько женщин прошло через них, а сколько этими руками было убито людей? Эти вопросы возникают, но не уходят дальше её головы. Сантьяго — идеальный расчет силы, сексуальности и притягательности. Всё что ей нужно о нём знать она уже знает. Сердце предательски скачет при виде его напряженного лица и наливающегося стояка. Под ладонью шуршит пустой пакетик презерватива, и Сантьяго натягивает защиту, притираясь к ней с предельной осторожностью. Её лицо пылает. Внизу тянет от томительного ожидания. Сердце выстукивает где-то в горле. Впору бы задыхаться и биться в конвульсивном оргазме, и ей, пожалуй, уже недалеко. Он делает несколько толчков, и Лиша задушенно всхлипывает, закусывая до треска кожи губу. Его руки, твердые, сильные, сминают бёдра, соскальзывают к выпуклому шраму, подминают упругие ягодицы. Платье собирается гармошкой на талии, скользит по вспотевшей коже. Шире, глубже, теснее. Сантьяго находит комфортный темп, втягивая её в короткий, влажный поцелуй. Чертит горячим языком линию от челюсти до шеи. Громкий стон срывается с её губ. В голове на молитвенный распев его имя. Ближе, теснее, жарче, шире, глубже. Ещё и ещё. Сантьяго. Чёрт. Боже. Грудь трясется от влажных шлепков. Пальцы соскальзывают с напряженных плеч Сантьяго. Стоны переходят в булькающие, задушенные всхлипы. Она на грани, на тонком волоске. Впечатывает добела руки ему в спину, раздирает карамельный атлас кожи на широкие, розоватые борозды. — Лиша, — его горловой рык сносит голову, перетекает вниз болезненным, наполненным чувством. Еще немного и Алиша сгорит. До хруста. До сорванного крика. — Чёрт, Лиш. Если Алиша и слышала, как красиво могут стонать мужчины, то только в порно. Но Сантьяго… От его выдохов, полушепотов она растекается, плавится, как маргарин в кипятке. От его безумно тёмного взгляда можно тут же скончаться. Он смотрит на неё. На всю неё. Как она выгибается под ним, просит, умоляет. Вдалбливаясь между её ног быстрее, сильнее. Теснее. Громче. Хлюпая, толкаясь в её узкость, в горячую, пульсирующую плоть. Смотрит как заламывается белая шея. Как покачиваются от толчков нежные, розовые груди. Мажет языком по твердеющим соскам, вбирает в себя мягкую кожу. Это чистое безумие. Он сжимает её крепко, притягивая ближе, теснее, до хрипоты выдыхая её имя. Опаляя шумными, жаркими выдохами тонкую кожу ключиц. Она громкая. До безумия. — Тише, тише, малышка, — он целует её в край рта, заглушая пронзительный выкрик. Их точно услышат. Никакие манипуляции с краном не помогут. — Сантьяго… ох, Сантьяго! — на выдохе, на сорванном шепоте. Её накрывает оглушительной волной оргазма, выдавливая полузадушенный стон. Ещё пару толчков, и она чувствует горячее, потное тело Сантьяго на себе. Его аромат забивается в нос, обволакивает в плотный кокон из теплеющего, нового чувства. В прошедшем пылу оргазма она слышит всё еще шумящий водой кран и музыку с вечеринки. Ей хочется смеяться. Долго и громко. Как в такой откровенно дерьмовый вечер могло произойти нечто подобное? — Я достаточно наказана сегодня? Сантьяго глухо смеётся, помогая натянуть ей бретельки платья, и запечатывает поцелуем вспухшую скулу. — Así es, nena.