Закрывая дверь.

Словно в прострации, он смотрит в большое панорамное окно своей комнаты в здании портовой мафии. Длинные тонкие пальцы почти невесомо, чудом удерживают бокал с вином, про который Накахара забыл, в очередной раз уйдя в собственные мысли. Прошло уже достаточно времени с тех пор, как Осаму ушёл, и Чуя даже успел найти себе другого, повстречаться с ним немного и расстаться вновь. Никто не задерживается рядом надолго, ни для кого он не становится на первое место. Где-то там, под рёбрами, неприятно разворачивается все больше пустота, сосет под ложечкой отвратное чувство тревоги и одиночества. Вспыльчивый, эмоционально нестабильный бог гравитации сейчас теряется в своей пустоте и неугомонных деструктивных мыслях. А ведь давал себе обещание больше этого не делать. Впрочем, каждый раз, как ночь накрывает Йокогаму, это возвращается к нему назад, и противиться иногда совсем нет сил. Хочется потонуть в этой жалости к себе, может, тогда судьба смилостивится и пошлёт ему того, кто останется с ним и будет его любить? От таких мыслей самому смешно становится, пальцы уверенно крепко сжимают ножку бокала, а терпкая жидкость вновь обжигает гортань. Острый кончик языка скользит по губам, собирая капли, а мысли медленно возвращаются в настоящее. В пустоте своей комнаты он неспешно раздевается, бросая одежду на излюбленное кресло у окна. Потягивается, хмурится, отгоняя ненужные мысли. Чуя не признаётся, но ему всегда хотелось быть нужным, важным, тем самым первым, к кому хочется тянуться в любом состоянии, в любое время. Быть тем, на кого будут смотреть с обожанием и любовью, находить красоту в таком, как он. Фактически, Накахара понимает, что красив, но продолжает незаметно для других подкрашивать глаза чёрной подводкой, делая их более выразительными. Совсем не то ощущение красоты, которое он хотел бы испытать. Память услужливо и до одури паршиво подкидывает воспоминание о взгляде Осаму, пойманном в один из их совместных моментов. Было 5 утра, неполноценный собирался на задание, а сонный Чуя стоял рядом, наблюдая за тем, как он одевается. Они почти не спали в ту ночь. Первый чувствовал себя не очень, и Накахара, зная это, не мог спокойно спать, просыпался каждые полчаса, замечая на себе чужой взор. Сейчас волнение не отпускало, пусть он это и не показывал. Он нарочито скучающе наблюдал, в ожидании, когда его скумбрия уже соберётся, чтобы закрыть за Осаму дверь, которую закрывать совершенно не хотелось. Словно тогда он знал, что закроет ее в последний раз. Дазай неспеша подошёл к нему, обхватил лицо ладонями, заставляя посмотреть на себя. Улыбнулся печально, нежно шепча что-то дурацкое и несуразное перед тем, как наклониться и оставить на губах поцелуй, полный — наверное — любви (Чуя уже сомневается). — Ты красивый и без макияжа. Мне так нравится намного больше, — шепчет сонному и растерянному Накахаре Осаму, притягивая к себе в объятия. Чуя тогда не понимал, что все изменится, хотя тревога внутри подсказывала что-то неладное. Этот взгляд, полный обожания, щемящей нежности и восхищения с примесью печали, он запомнит надолго. Глаза щиплет от воспоминания. Дверь в тот момент закрылась за ним и больше не впускала никого, кроме Накахары. Дазай ушел из мафии, оставив напарника (любовника) совсем одного без должных объяснений. Предал, если быть точнее. Чувство несправедливости по сей день просыпалось ночами где-то внутри, со временем становясь тише и превращаясь ноющий старый шрам. Ладонью скользя по лицу, стирая горькую влагу, появившуюся на глазах, Чуя залезает под одеяло, прислоняясь к спинке постели. Сон не идёт — напротив, он чувствует себя донельзя бодрым. Все так же смотрит в панорамное окно на тёмное ночное небо, нещедро окроплённое тусклыми звёздами. Экран телефона неожиданно загорается, показывая входящее сообщение. Сердце Чуи в этот момент делает сальто, а в животе бабочки летают совсем панически, транслируя сигнал тревоги. Откроешь мне дверь? Всего пара слов и Чуя вылетает из постели, слишком быстро оказываясь у двери. Сердце стучит как сумасшедшее — может, даёт о себе знать тахикардия, а может, виной всему простое волнение. Кажется, словно всё это — жестокая шутка, но он всё равно доверчиво и медленно отпирает дверь. Перебинтованная мумия в светлом плаще и правда стоит на пороге, смотря сверху вниз. Их взгляды встречаются и Осаму улыбается, склоняя голову вбок. Не ломится внутрь, просто ждёт, на что решится его любимый враг. Чуе хочется спросить слишком многое, но главное: как и зачем ты вообще попал сюда, черт возьми? Он не спрашивает. Отпускает ручку двери, отходит, тем самым позволяя зверю и своей боли вновь ворваться в пустую обитель, наполняя ее собой и своим влиянием. Дверь закрывается, а Накахара по прежнему мнётся у порога, не сводя пристального взгляда с незваного гостя. И ведь даже себе не признаётся, что рад до чёртиков чужому неожиданному визиту. С первого взгляда забинтованный понимает, что ничего не изменилось с его ухода — только открытых бутылок, раскиданных по квартире сомнительным фэн-шуем, стало больше. А ещё, кажется, Накахара стал злее, потому что взгляд, направленный ему в спину, обещает самые изощрённые пытки. Слова, однако, здесь не требуются, поэтому никто ничего не говорит. Осаму осторожно, будто на пробу, подходит ближе, но, когда Накахара молчит и не отходит, он осмеливается приблизиться вплотную, поднять ладонь и коснуться тёплой щеки. Чуя от такого вздрагивает, вдыхает слишком глубоко, словно до этого совсем не дышал. Кажется, что все это сон, и одно неловкое движение разрушит то, что здесь происходит. Впрочем, Осаму не исчезает. Гладит по щеке, зарывается носом в рыжие волосы, вдыхает родной до боли аромат того, с кем быть полноценно никогда не сможет. Они до чёртиков разные, но уйти навсегда Дазай просто не может. Словно умалишённый, он ищет поводы встретиться с бывшим напарником, задевает его колкостями, выводит из себя, лишь бы получить немного чужого внимания — а то удумал Накахара его игнорировать и избегать встречи. Впрочем, терпения надолго не хватает, и вот Осаму, как последний романтик придурок, пробирается в портовую мафию к той самой двери, которую однажды закрыл сам, не собираясь более возвращаться. — Что тебе нужно? — Ты. Как банально. Осаму смеётся тихо, смотрит прямо в глаза, не в силах оторваться от прекрасной картины. Чуя для него — произведение искусства, которым он готов любоваться всю жизнь. Даже если они будут по разные стороны, даже если будут смертельно друг друга ненавидеть — эта константа не изменится. Они оба знают, как провальна их связь, и знают, что совместного будущего им не уготовано, но сейчас, в этот вечер, Дазай нарушает одиночество Чуи. Тычется носом ему в шею, вдыхает любимый аромат парфюма и сигарет, стискивает пальцами талию, словно боясь отпустить. Накахара на это только рвано выдыхает, хватается за крепкие плечи, скрывает свое пылающее и счастливое лицо в предплечье, наслаждаясь тем, что сейчас Осаму пошел против себя, против собственных принципов, и пришёл к нему. Сдался добровольно, признался, что не может без бога гравитации — и вернулся. Пусть и на один вечер. Мягкое столкновение губ скрывает в поцелуе всё, что они никогда не скажут вслух, всё, что всегда будет жить внутри каждого. Есть лишь мимолётное "сейчас". Этот краткий миг, что закончится с рассветом, но останется в памяти на долгое время. —

Ты прекрасен, Накахара Чуя. — Пошел нахуй, Осаму. — Давай лучше ты на мой.