Воспоминания о ссоре первой и единственной

— Наконец-то, — проворчал мрачно Хванун, когда Сохо явился к нему на порог незадолго до того, как часы нехотя сомкнули стрелки на цифре «восемь» — солнце уже клонилось к закату, освещая припорошенные редким снегом улицы переливающимся розовым светом. У Сохо щеки горели от мороза. Хванун посмотрел на него осуждающе, но с облегчением. — Весь диван мне прорыдал, — непреминул уколоть он, посторонившись, пропуская старшего внутрь полутемной квартиры, — оплатишь мне химчистку. Сохо улыбнулся ему рассеянно-вежливо, переступая порог и без слов последовал туда, куда взмахом руки указал младший — вглубь коридора к одной из спальных комнат, за дверями которой уже неделю портил своими слезами обивку дивана Гонхи. Это была их первая с Гонхи крупная ссора. Они ссорились и раньше, но вряд ли это можно было бы назвать полноценными ссорами, просто иногда младший ворчал на Сохо, а Сохо дразнил его, а потом они сразу же мирились, но в этот раз все было совсем не так. Это был чертовски глупый повод чтобы поссориться, но тогда, в пылу накопившихся претензий это все казалось им серьезным. Они встречались почти два года, но жили вместе всего несколько месяцев. Ни у кого из них не было опыта совместной жизни с кем-то, так что они не умели распределять домашние обязанности и еще не умели быть терпимыми к недостаткам друг друга. Сохо ужасно раздражало, что младший ленился мыть посуду после еды и мог оставить её в раковине на весь день, или то, что он медленно собирался и его постоянно приходилось ждать. Гонхи злился из-за привычки Сохо оставлять в ванной открытыми флаконы с шампунем и зубной пастой, злился, что Сохо вечно напоминал ему о посуде, и злился на то, что Сохо мог бросить упаковку от еды на рабочий стол и там её и оставить. Это были мелочи, глупые бытовые привычки, о которых им стоило бы просто поговорить, но они этого не сделали, потому что еще не умели разговаривать. Они терпели: Сохо мыл посуду, а Гонхи закрывал флаконы, а потом раздражение к недостаткам друг друга накопилось в них до самого края и выплеснулось взаимными претензиями и упреками, приведя к тому, что поздним вечером Гонхи швырнул в рюкзак запасную одежду и телефон, хлопнул дверью и целую неделю не появлялся дома, заливая слезами диван в квартире лучшего друга. Сохо был так сердит на него, что первые пару дней не до конца утихший гнев клокотал в нем, заглушая и голос разума, и голос сердца, зовущие его к младшему. Ему казалось, что так будет лучше, что расставание — это то, что было неизбежно, что таким как они просто не суждено быть вместе, что все их отношения были забавой и они не способны на что-то большее, что-то серьезное, что-то взрослое… Он так сердился, что как-то вечером пошел в клуб и выпил там лишнего, а потом подцепил девчонку и привел её в их с Гонхи дом и, может быть, у них даже что-то вышло бы, если бы они оба не выпили слишком много и если бы в голове у Сохо не сидела мысль о том, что её темные волосы пахнущие сладкими духами лежат на подушке, пахнущей шампунем Гонхи, поэтому он хотел сделать это, но не смог. Утром она приготовила ему завтрак. Её звали Чон Ха и она была милой, и упорхнула из его дома в его футболке, которую так никогда и не вернула, а Сохо пошел и поменял постельное белье, отчего-то стараясь прикасаться к наволочке только кончиками пальцев. Потом, уже днем он позвонил Гонхи, но тот не ответил, тогда он позвонил Хвануну, Хванун сказал ему: «Я не дам ему сейчас трубку, хён, он расстроен. Позвони завтра, я попробую с ним поговорить». Сохо позвонил на следующий день, в этот раз Гонхи сбросил вызов, а Хванун в ответ на звонок снова сказал: «Может быть, позже?». Еще три дня Сохо ложился спать в одиночестве, в пустой квартире, где никто не ходил ночью на кухню, чтобы поесть, не бросал немытую посуду в раковине и не вцеплялся в Сохо во время страшных моментов в очередной дораме и потом Сохо понял как сильно ему этого не хватает. В один из вечеров, за неделю до того, как должен был настать первый день зимы он вышел из дома, сел на автобус и доехал до дома Хвануна, а тот хоть и с ворчанием, но впустил его, потому что тоже волновался за Гонхи. Когда Сохо вошел в комнату, младший спал. Спал, отвернувшись лицом к стене, согнувшись неловко, словно ребенок, подобрав колени к подбородку. Одеяло сбилось в комок около его хмурого во сне лица, оставив беззащитными голые руки и ступни, так что Сохо осторожно поправил одеяло наблюдая, как стирается глубокая морщина на переносице возлюбленного, оказавшегося, наконец, в тепле. Гонхи спал, когда Сохо вошел, неаккуратно, слишком громко хлопнув дверью и спал, когда Сохо поправлял одеяло и только когда старший сел на край его постели он, наконец, заворочался: зажмурился, просыпаясь, сонно поджал к груди руки и повернулся к нему, все еще не до конца проснувшийся, взъерошенный, с отпечатком измявшейся наволочки на щеке. У Сохо внутри расплылось теплой волной стыдливо болезненное чувство нежности. Сохо мягко улыбнулся ему. — Хванун сказал мне, что ты так много ешь, что у него скоро закончатся деньги на продукты, — сказал он со смешком, — мне пришлось пообещать, что я возмещу ему все расходы, в которые ты его вогнал, а это не маленькая сумма, знаешь ли. Гонхи несколько раз молча моргнул, пытаясь согнать остатки сна, потер лицо руками и ответил, лениво толкнув Сохо коленом куда-то под лопатки. — Хванун такого не говорил, — сказал он с вялым возмущением в хриплом, после тяжелого сна, голосе. Сохо хихикнул себе под нос. — Ладно, не говорил, — легко признался он в своей маленькой лжи. Помолчал немного, затем мягко произнес, глядя на возлюбленного: — пойдем домой, Гонхи. Я приготовил ужин. Младший мягко улыбнулся ему в ответ и в глазах его вновь зажглась та любовь и нежность, с которой он всегда смотрел на Сохо, где бы они не находились. — Тогда точно придется заказывать доставку, — смущенно засмеялся он и Сохо ткнул его кулаком в живот. — Это вкусно! — возмутился он. — Я смешал рамён… — Смешал? — прыснул со смеху Гонхи. — Да, — обиженно ответил Сохо, — рамён и мясное спагетти, и сыр. Ты должен попробовать. Это действительно вышло очень вкусно. Ты поешь… А я потом вымою эту дурацкую посуду, Гонхи-я… Гонхи рассмеялся, а потом сморщился и почти всхлипнул. — Прости, — прошептал он так горько, что Сохо потянулся к нему и обнял, наконец обнял, после стольких дней дурацкой разлуки. Сохо подумал о том, какие же они еще глупые и неопытные, хотя уже так давно вместе и подумал о том, что им еще так многому нужно учиться друг у друга, учиться понимать, принимать, учиться разговаривать и обсуждать, чтобы не было больше вот таких идиотских ссор. — Все в порядке, — сказал он тихо и легко поцеловал его в щеку, — просто давай вернемся домой и там поговорим. Будем просто разговаривать… Хорошо? Гонхи молча кивнул, пряча за длинными пальцами покрасневшие глаза. — Нужно собрать вещи, — сказал он, откинул одеяло, вылез из постели и принялся бродить по комнате, неаккуратным комком складывая в рюкзак одежду и зарядное устройство, книгу, наушники и телефон. Когда вещи были собраны они вышли из комнаты в коридор. — Все нормально? — спросил Хванун, стоя в дверях своей спальни и косясь на Сохо. — Да, — сказал Гонхи, — спасибо большое за помощь, Ун-и… Я… Я позвоню тебе завтра, хорошо? Извини, что я ухожу вот так… — Проваливайте, — махнул рукой Хванун, они обнялись и Хванун закрыл за ними дверь. — Возьмем такси, — сказал Сохо, когда они вошли в лифт и длинные пальцы Гонхи нерешительно коснулись его ладони, сплетаясь с пальцами Сохо. Он крепче сжал чужую ладонь и подумал о том, как сильно он соскучился по этим простым прикосновениям и по болтовне Гонхи, и по его восхищенному взгляду. — Гони-я, — сказал он со вздохом, отвернувшись. Признание. — Я тоже, — сказал Гонхи.