Сказал бы ты хоть что-то мне

Я хочу пойти к тебе иногда, Забыв извечный страх и тревогу. А потом, подобрав слова, Рассказать о многом, Как будто через час умру. Не признавался себе сразу, Но не был я никогда так привязан К иному живому существу. Я в доме, в пыльной кладовой Нашёл горсть детских фото и бумажек. Знаешь ведь, как сильно ты мне важен - Побыл бы ещё миг рядом со мной. Глаза болят на всё смотреть, Как на склад давно потерянных грёз, И, задумавшись тогда всерьёз, - Всей этой памяти предпочёл бы смерть. Тащил предметы лёгкие тревожно. В заколдованных очах Виднелись неоднобразие и сложность Всех мыслей, обращённых резко в прах, Как только найден был ещё один клочёк... И все раздумья, будто в один счёт, Сошли на нет. За куском пергамента Забыл я и про чуство, и про ценность прожитых лет, И до темноты сидел, как каменный, Вновь и вновь читая письмо. Так горячо мне стало; Оно в моём теле сжигало всё - От пары лёгких до провала Приоткрытого рта. На небе показались звёзды, И, вышедши из ничего и никогда, Я на подушку опускаюсь - было уже очень поздно... Скользнув колко под повязкой, Боль разом стихла, а потом Заметив синий глаз, лишь вязко Тьмою зазиял проём. И вдруг распахнутая дверь Скрипом позвала мятежный шум другой. Лишь тени в ту ночь были со мной, Томно касаясь дверных петель Своей шумной густотой... А утром стало тихо вдруг, Монолог из шелеста бумаги был окончен. И про слёзы на подушке ночью Забыл-таки весь мир вокруг. Я прекратить дышать был готов, А в сердце слышался протяжный вой. Поговорил бы ты тогда со мной - Хватило бы и пары слов. И будто чувствовать её ты мог, Невыносимой кажется одна только идея. Мерзко до ужаса, но иногда я верю На пьяную голову, что неплохим возможен итог... Позволишь коснуться твоей горячей плоти, Поймать багровый взгляд, тогда И вгонишь мне зубочистки под ногти, И воткнёшь в меня остриё ножа - А я и не крикну. Я же омерзителен себе! Сожги заживо в пылающем огне, Жизнь всё равно уж больно зыбка, Как пол и стены и мёрзлом доме, Где из стабильного одна лишь пустота. Развалившаяся мебель, а кроме - На поверхностях корочка из льда. И не застелена кровать... На мне так много тёмно-синих пятен. Пора признать, насколько каждый шрам отвратен, Раз я скрываю их опять. Опять за лезвием тянусь, Скрытым в ящичке пониже. И даже если ты меня не видишь, Я осуждения боюсь! И я бы ещё долго терпел боль, И под повязкой вырезал искажённый глаз. Я о многом похожем мечтал сотни, сотни раз... Позволь! Позволь, Сбив все предметы по пути, Найти дверь в темноту густую, И, в голове всё мысли рисуя, С предметом острым в руке, войти. Молчать, дышать тяжело и медленно. Стоя напротив грязного зеркала, Я хотел сказать что-то себе самому, А изо рта стекла лишь желчь. Позволь мне всю бумагу в доме сжечь, Писать пеплом на полу... Писать о многом, не прекращая. Потом заснуть, забыв, казалось, и порядок цифр. Затем, на дне вечерней кружки чая В заварке узнать сей сложный шифр, И вспомнить всё, забыв о сне... Сказал бы ты хоть что-то мне.