(Не) Хочу тебя вспоминать

      Всё до мельчайших деталей переменилось после финального разговора (не битвы) с Джодахом: Селести выросла, став настоящей богиней своего народа, привязанной и довольно внимательной к подопечным, способной жертвовать многим ради них, чем напоминала Эолу; Бастиан решил проведать свой родной дом и обнаружил старого-доброго Роджера у себя в гостиной и остальных животных, что в ожидании уже понуро опустили головы — конечно, доброе сердце старика не позволило оставить их одних на долгое время и не забрать с собой в Орден, что совершенно тепло и без строгости принял пушистых и пернатых друзей, назвав мелкого попугая, сына Картера «новым членом команды», а других зверей «верными помощниками»; Аргус и Катрина, что вновь воссоединились и теперь выбрались из гиблого места, взяли за привычку засиживаться с чашечкой вкуснопахнущего чая в компании Уайта и делиться новыми и новыми изобретениями, что конструировали золотые руки и придумывал блестящий ум Баан, уже без боязни за собственную безопасность и не стесняясь звания «механика»; Эмрис был захоронён и по воле Ордена объявлен «героем», а его деяние — «подвигом», в чём можно особенно хвалить пылких Крайера и Люка, активно защищающих честь бывшего, однако отважного лидера с прочными стратегиями, щёлкающими проблемы, как орешки, и целеустремлённых Цесанну и Альберто, внёсшие свой вклад тоже; Беннет оказался неимоверно ответственным и умеющим сохранять здравый ум заместителем, проявляющим инициативу приглядывать за питомцами мудрого руководителя (холодное слово «начальник» совсем не подходило магу); ведь от птиц: орлов, ворон было уйму перьев, а от разных млекопитающих: с енотов до зайцев — хлопот, и все они желали заботы и ласки; и никогда более не встречающим неудачи на пути, благодаря появившейся семье и её поддержке. Или он всё-таки научился справляться с ними? Джейс же, прирождённый учитель, заслуживающий громких аплодисментов (одна лекция на собраниях чего только стоит!) и начитанный, правда, скромный человек, не прячущий смущения от обращения «профессор», пребывал в Скайзерне. Исход событий поменял всё прежнее и дал место чему-то иному...       Единственным, не находящим себе места, был Люциус. Нет, он не скорбил, так как Воланд жив и здоров, ничуть не хуже пускает шутки-прибаутки и неуместные комментарии, из-за которых невольно расползается улыбка на лице. Правда, утрата Эмриса явно что-то в нём исказила.. Правильнее выразиться: поменяла. И той бурной реакции и затыкающих взглядов, как у низкорослого гоблина, наверное, демон не дождётся ни от кого. Полубог тосковал, по-страшному тосковал. Увы, память жителей Даливарики отныне видоизменена и они могут помнить лишь знакомый силуэт Мироходца, но никак не его самого... А Люциус помнил, помнил, словно надежду, поднимающую с колен, губы, обсохшие по вине жажды, ту странную одежду чужестранца, не слышавшего о Высшем Совете, и их первую встречу, неудачное знакомство и последующее сближение, подкрадывающееся и чуткое. Помнил имя. Лололошка. Это идиотское имя, глубоко погружённое в разум и не думающее выселяться в ближайшие века точно. Больше всего Люциусу хотелось, чтобы он забыл. И его горячее, словно окунутое в болезнь, лицо обжигалось солёными струями, стекающими с ресниц. Может, всё же напрямую из глаз? Как же в книгах писалось об этом (в тех же, что и говорилось о лю.. люб... О чувствах)... «Виола роняла слёзы, прикладывая руку к вздымающейся груди и тем самым стараясь унять боль внутри, что прорезалась из-за её возлюблённого Силиуса и утраченного момента» — нужная строка романа с неизвестным автором, найденного в библиотеке замка ещё тогда, когда ложь о Древе сидела в каждом ухе. Надо бы вытереть пыль — не то Люциус ни за что не узнает, кто всё-таки создал это занимательное чтиво. Чувственное и трогающее (не то, чтобы самого Люциуса подобное впечатлило. Естественно, он не ахал при неожиданном повороте событий и не «пережёвывал» концовку несколько десяток раз со встречей и поцелуем «Горько!»). Лололошка говорил вытереть обложку.       Слёзы, слёзы, слёзы. Так вот они какие... Люциус плакал и всегда заверял, что это предназначено не для него, это для смертных и их душевных терзаний. Он был свиреп, но от свирепости у него оставался лишь заложенный нос, что злостно шмыгал, как голодный Сильвестр без моркови. Значит, то не просто сравнение? И впрямь простудился. Но вместо того, чтобы хвататься за протянутую руку помощи, бил по ней, оставляя красную отметину, и забивался в угол, будто ему навредили — гнал прочь и неповинного Бастиана с лечебным зельем, и отвергал Селести, отлучившуюся от поисков важного ингредиента для установления баланса ожившего мира фей, что прилетала выспросить о состоянии Люциуса, и даже не давал притрагиваться Воланду к почти огненному (какая ирония, учитывая стихию его магии. В прошлом, ибо в нынешний период Люциус лишён сил. И в будущий...) лбу и разрешить приложить мокрую тряпку.       — Ты бросил их, — проглотить ещё можно, засунуть волнение в самую даль (несмотря на то, что совсем недавно выбросил в воду с криком подаренный амулет, неясным образом оказавшийся на земле, в подтверждении: «Ему это не нужно») и снова предстать в образе повелителя. Без зависимости от богов! С порядком, с правильными законами! Без насилия и хаоса, уж пожалуйста — в противном случае это распугает змей, и Айко не найдёт тех, с кем дружить. Но отклеившееся безразличие, вспыхнувшие щёки при откровениях у реки, учение Лололошки перекрывают весь путь... И это не спасает от рванного всхлипа. — И бросил меня, — названная Айко тут же подползла и утешающе прижалась к Люциусу. Он пригладил любимицу в ответ, шепча: «Лишь ты меня не покинула, дорогая Айко». Игривая змейка порой потешалась над Люцем при времяпрепровождении с объектом симпатии, наговаривая признаться и самое обыкновенное: «Чмокни!» на великую радость тому, что её и язык её сородичей ему знаком, но видеть своего хозяина таким разбитым она не готова. — Ох, и чтобы ты сказал в своё оправдание, Лошка? «Я не хотел, чтобы так получилось»? — Люциус как-то поник, сболтнув последнюю фразу. Это и есть то, что Лололошка бы сказал — он не потенциальный лжец и не трус, чуть что — поджимающий хвост и сбегающий восвояси. У него не появились бы неотложные дела, замена полубогу, пропавшая тяга... Вынужденное решение. Это было оно. Его, возможно, и не спросили, вытолкнули из мира, как ненадобных щенков в коробке, и Лололошка не успел объяснить. Это на Люциуса можно подумать, что он смолчал бы и руку не протянул из-за внутренних страхов показаться «слабым», что копошились в нём и одерживали победу — так и случилось после, казалось, вечной разлуки, где бывший Адский король лишь беспокойными взглядами окидывал и ни звука не издал, похожее на: «Я хотел тебя увидеть», «Спасибо, что пришёл», «Что бы я делал без тебя?». Дёрнулся, чего занятой речью крылатого Лололошка не заметил... Надо было прыгнуть в объятия, окликнуть, показать, что не всё равно! Черти бы побрали отца, братца и всех вместе взятых существ, что засеяли столько сомнений. Люциус стыдился, раскаиваться поздно, а Лололошка не мог успокоить тревоги и капризы, что совмещало в себе общее чувство паршивости и заполоняло сознание...       Знаете, полубоги, наделённые божественной силой, влюбляются один раз и навсегда. Люциус без силы остаётся однолюбом. И он хочет быть Виолой, дождавшейся Силиуса, чтобы через сотни сожжённых вселенных, человеческих жизней, историй подпалённых на бумаге быть рядом. Устроить хотя бы маленький поджог на краю света, дабы привлечь его внимание, значащий: «SOS»! И очнуться в сладком сне, ощущать его руки на своём лице, щекочущие кудри и красть его резвый голос, словно караты золота...       Но это не реальность. Мягкая, излепленная фантазия. Лолошка не помнит, тот Лололошка стёрт, окружён тенью, пока очередное сбивающееся с толку приключение высасывает остатки воспоминаний. Люциус знает буквы в его имени: «Л-л-л», повторяя.. Лололошка не помнит ни одной Люциуса. Ло не придёт, и полубог свято верит в обратное. Наивно? В конце-концов все влюблённые так делают. Вне произведений в том числе.       «Где бы ты ни был, Лололошка, я буду ждать твоего возвращения дольше, чем эти Четверо недоумков просидят на троне, и судьба избавит нас от них. Отправляйся в космос, туда твой прикид впишется, ха-ха! Только не забывай обо мне, ладно? Не забудешь ведь? И я не забуду о тебе» — думает про себя Люциус, любуясь звездой на ночном небе, будто это действительно он.