«Вспоминай обо мне… Хотя бы иногда», — отзывается в памяти слабеющий голос.
Он и не посмеет забыть…
«Она почти готова!» — смеется тот же голос, но еще полный сил.
«Я обрезала их для нее», — отвечает она на его немой вопрос, оглаживая теперь достающие лишь до лопаток русые волосы.
— Какое имя она дала тебе? — спрашивает он у куклы перед ним. Так похожа на нее и вместе с тем совсем иная…
— Создательница сказала, что Вы назовете меня, — глаза другие — ярко-зеленые, что трава по весне.
— Могу ли я звать тебя Гуй Чжун? — он спрашивает несколько неуверенно.
— Это имя будет моим? — она наклоняет голову набок.
— Если оно тебе нравится.
— Оно красивое. Мне бы хотелось называться таким именем.
— Тогда это будет наш первый контракт, — он протягивает ей руку. Кукла не сразу понимает, что от нее хотят, но потом вспоминает, чему учила ее создательница, и вкладывает свою ладонь в его. — Идем, моя дорогая Гуй Чжун. Насколько я знаю, ты не покидала мастерской и ее окрестностей, поэтому я предлагаю немного пройтись.
Кукле хочется возразить, ведь она еще не закончила уборку. Мысль, что создательницы, для которой и надо поддерживать чистоту, больше нет, все еще непривычна.
Она привыкает к имени. К тому, что хозяина не стоит называть Мораксом. К нарядам в цветах земли и корляписа. К прогулкам под руку. К коротким прикосновениям губ к волосам. К меняющемуся миру. К сменяющимся дням, сезонам, годам и столетиям. И даже к его имени для обычной человеческой жизни.
О том, что она носит имя своей создательницы, кукла узнает случайно. И почему-то чувствует себя задетой. Моракс спокойно говорил о том, что у нее ее волосы, так почему же не сказал про имя? Она бы носила имя с гордостью, а не как красивую безделушку. Но сейчас это неприятно отзывается где-то там внутри, среди механизмов. Она ревнует? К той, кого нет уже больше двух тысяч лет? Но ведь она всегда знала, что он любил Гуй Чжун и любить не переставал. Она часами готова слушать рассказы о создательнице, рассматривая полные любви и печали глаза Властелина Камня. Может, ей хочется, чтобы он любил и ее? Так же сильно. Но чем это будет отличаться от того, что она получает сейчас? Каждый ее каприз выполняется сиюсекундно. Ее состояние Моракс поддерживает идеальным: мажет маслами и регулярно расчесывает волосы, смазывает механизмы и шарниры, стирает с нее грязь, хотя она давно все это умеет делать самостоятельно. Ей все равно никогда не понять, что даруют друг другу в любви живые существа. Ей, вообще-то, уже и не хочется узнавать об этом еще больше. Беззлобный, преисполненный умиления смех Властелина Камня, вызванный ее давнишними, возможно, несколько странными размышлениями о человеческой близости, отзывается где-то в памяти, заставляя кукольные губы сложится в подобие того, что живые называют улыбкой. Нет, дело точно было не в любви. Ни в его любви к настоящей Гуй Чжун, ни в ее — куклы — «любви» к нему, ни в жажде его любви… Искать ответ тяжело, ведь она не так много времени проводит наедине с собой.
Ей требуется несколько недель и всего один случайно услышанный детский спор.
«А у меня имя мое собственное!» — одновременно гордо и возмущенно звучал детский голосок. И эта фраза отзывается снова и снова. Кажется, кукла слышит ее в каждом движении своих механизмов внутри хрупкого тела. Неужели дело в этом? Именно в самом имени? Но ведь она же не человеческий ребенок, полный наивности.
— Представляешь, я нашел дикую глазурную лилию, — Чжун Ли входит в дом, где они живут, в неожиданно приподнятом настроении. — Я не хотел ее срывать, но потом вспомнил, что ты их любишь, и принес…
Он говорит что-то еще, но кукла не слышит. Ощущение накатывает странное. Будто внутри ее головы что-то сломалось. И звенит. Тонко и противно.
В течение следующих нескольких дней Властелин Камня перебирает каждый ее механизм, пытаясь найти причину ее ощущения сломанности. Но не находит ничего. Лишь устало смотрит в неспособные выражать чувства зеленые глаза. И лелеет ее больше обычного, не позволяя даже шагу ступить самой в эти дни.
И оттого одиночество столь долгожданно ей. Возможность подумать о том, что же с ней. Кукла прокручивает слова своего хозяина раз за разом, подобно шестерням внутри собственного тела. Что не так? Где споткнулся совершенный механизм? Почему все пропало после его слов о лилии?.. Нет, стоп, не о лилии, а
позже. Всего одним предложением позже начался звон. Но что он сказал? Кукла сосредотачивается, скрещивая ноги, несмотря на жалобно натянувшиеся коленные шарниры. Боль и обида приходят раньше осознания. Она не любила глазурные лилии. Нет, не так, не в этом дело. Их любила
не она! Не она, а ее создательница!
Настоящая Гуй Чжун! А она не настоящая. Она
другая. Она любит
другие цветы. Любит
другую музыку. Много
других вещей. И она говорила ему о вещах, что трогали механическое сердечко… Они вместе больше двух тысячелетий. Он ведь ничего не забывает. Тогда почему? Ему все равно? Она ведь не… Нет, все именно так. Она и есть
замена. Всего лишь бинт на кровоточащей ране его потери. Отвар, что успокаивает боль, но не способен излечить. Не кукла Гуй Чжун — кукла
в виде Гуй Чжун. Не больше портрета или скульптуры.
Не личность.
Прядь за прядью русые волосы становятся рыжими словно пламя. Гуй Чжун бы поняла. Все поняла. И конечно же ее простила за то, что она делает. И за то, что собирается.
Записка на столе. Инструменты и еще одно любимое платье в чемоданчике. Она бежит по улице, опустив лицо. Чтобы не узнал, если вдруг увидит. Надеясь, что не опоздала и мондштадтские торговцы еще не отправились в путь.
«Мой дорогой Моракс. Я безмерно люблю Вас. Всем своим механическим сердцем. Но более я не способна заменять Вам Гуй Чжун. Я стыжусь того, что не могу сказать Вам это в лицо, что трусливо сбегаю. Если Вас тревожит моя судьба, то, молю, оставьте тревогу — я смогу о себе позаботиться. Однажды мы сно…»
Последнее предложение так и осталось недописанным и было зачеркнуто. Моракс гладит неаккуратные строчки снова и снова. Словно выпустить записку из рук выше его сил. Он знает, куда она ушла. И почему. А еще он знает,
почему обидел ее. Хочется не верить в происходящее. Но кому, как не ему, знать, к чему может это привести.
Он не помчится догонять ее. Не будет искать. У Властелина Камня свой контракт. А она и правда может позаботиться о себе. Ему давно пора было дать девочке свободу. Они еще встретятся. Пусть она и не решилась этого написать в прощальной записке. Пусть эта мысль нисколько не успокаивает. Пусть…
***
— Вы заболеете, если будете так сидеть, — женский голос заставляет юношу обернуться.
Рыжеволосая кукла в коричневом платье. Она приехала в Мондштадт не так давно, Дилюк ее не раз видел разгуливающей по улицам с неизменным чемоданчиком. Он с трудом подавляет желание отослать ее куда подальше — что кукла может понимать, механизмам не ведомы чувства. Но на самом деле она права. Просто-напросто права. Сидение под дождем на кладбище отца не вернет. И его — Дилюка — болезнь тоже.
Юноша пытается подняться, но онемевшие ноги не слушаются. Кукла ловко подхватывает его под руку, помогая принять устойчивое положение, а затем накрывая зонтом, какие он видел лишь в Ли Юэ и Инадзуме.
— Позвольте Вас сопроводить, молодой господин Рагнвиндр, — кукла будто не разрешения спрашивает, а ставит его перед фактом. Позволяет лишь понести за нее зонт и увесистый чемоданчик.
И всю дорогу до поместья Рагнвиндров она говорит. Обо всем, что приходит в кукольную голову. Совершенно не замечая, как в своей манере рассказывать повторяет оставленного ею хозяина. И отвечая на редкие вопросы юного спутника. Чтобы остаться в поместье сначала на ночь — Дилюк не отпускает ее под дождь. А затем и до самой его продажи, любуясь новыми —
зелеными и красными — платьями. Придумывает себе свое
собственное имя. Привыкает к тому, что люди спят. Вместе с другими перебирается на винокурню после продажи поместья. Долго смотрит в окно, когда Дилюк отправляется в путешествие. И просит Аделинду помочь отправить в Ли Юэ письмо. Пишет всего одну строку, пока главная горничная под диктовку на конверте пишет адрес похоронного бюро и человеческое имя Гео Архонта, задумывается и все же пишет свое новое —
собственное — имя. Ведь оно такое красивое — если его произнести много-много раз, то оно будет звучать как перезвон маленьких колокольчиков. Об этом тоже хочется написать, но она обходится лишь уже написанным и маленьким сердечком, что рисует рядом с подписью.
«У меня все хорошо. Надеюсь, у Вас тоже. С любовью, …»
Чжун Ли едва заметно для окружающих стирает большим пальцем выступившую слезу, все же размазывая алую подводку.
— Она не ждет ответа, — с грустной улыбкой бросает он принесшему письмо торговцу на его вопрос. — Но если увидите ее, можете просто сказать, что у меня тоже все хорошо.
***
В Долю Ангелов уже не первый год приходят не только ради напитков, но ради красивой рыжей куклы, что разносит их. Она всегда сидит на барной стойке, опираясь спиной на колонну. Щебечет о какой-то ерунде или рассказывает истории и легенды. Ее считают куклой Дилюка, но завсегдатаи таверны знают, что она его хозяином не признает. Рагнвиндр и не претендует — ему достаточно ее обещания не покидать его надолго:
— Не дольше того срока, на который Вы покинули нас, — посмеивается она каждый раз.
— Я слышал, Властелина Камня убили! — доносится до нее обрывок разговора посетителей таверны. — Прям во время Церемонии Сошествия! Говорят, это все происки Фатуи.
— Что теперь будет…
Поднос падает из рук. Бокалы и стаканы со звоном разбиваются. Этот звон совсем не похож на ее имя. На имя, которым он теперь
никогда ее не назовет. Она бежит наверх и запирается в кабинете Дилюка. И не реагирует ни на что, пока через пару часов в замке не поворачивается ключ.
Рагнвиндр обнаруживает куклу сидящей на полу, прижавшей колени к груди, и покачивающейся. Молча подходит и поднимает ее на руки, чтобы вместе сесть на диван.
— Я хочу плакать, — неожиданно начинает она. Кукольный голос не дрожит — он просто пустой. — Плакать как люди. Людям становится легче, когда они плачут. Я тоже хочу, чтобы мне стало легче…
— Станет, — Дилюк перебирает рыжие пряди, как когда-то в детстве это делали мать и Аделинда с его волосами. — Но не сразу. Никогда не становится легче сразу. Надо потерпеть, хорошая моя… Хочешь, я барда этого противного найму, чтобы он играл тебе каждый день? Ты только скажи — я все сделаю.
Но кукла молчит. Ей хочется кричать, рыдать, как это делают люди. Но она не умеет.
Наверно, Гуй Чжун не хотела, чтобы она умела такие грустные вещи.
Барбатос приходит сам. И всю ночь они сидят на крыше «Рассвета».
— Я… я знаю, что я самый слабый из Архонтов. Но я не умру так просто, — на ее сжатые его ладонями ладони падают слезы. — Так что и ты, пожалуйста, не умирай. Я не хочу оставаться один.
— Ты можешь плакать о нем и за меня тоже? — бард нервно кивает. — Спасибо…
***
Оклик заставляет ее вздрогнуть. Он тих — можно и не заметить, не услышать.
Но голос… Голос, назвавший ее имя, словно сбивает все шестерни с хода. И она оборачивается.
— Барбатос сказал, что здесь тебя зовут только так, — мужчина подходит ближе. Рассматривает ее, словно пытаясь впитать все изменения. Протягивает ладонь, чтобы коснуться огненных прядей. — Прекрасный цвет. Если бы я знал, что он будет тебе так к лицу, я бы перекрасил твои волосы еще пару тысяч лет назад.
— Я хотела быть заметной…
— Я знаю, — его губы трогает виноватая улыбка. — Я так сожалею. Я бы мог начать оправдываться, но мне стыдно даже думать об этом.
— Нравится ли Вам мое новое имя? — задает кукла вопрос, от которого трепещут все ее механизмы.
—
Тали… — Чжун Ли произносит его еще раз, словно смакуя. — Оно похоже на перезвон колокольчиков…
— Если произнести много раз!
— Да, — мужчина улыбается, чувствуя, что прощен, когда Тали обнимает его. — Помнишь, у нас висели колокольчики на террасе? Которые я еще распутать однажды не смог?
— Угу. Они мне очень нравились.
— Мне было одиноко, и я их распутал, — он наклоняется ниже, касаясь губами волос, пылающих в свете солнца. — Я слышал множество колокольчиков в этой жизни, но лишь они на самом деле похожи на
твое настоящее имя.
— Я хочу познакомить Вас с Мастером Дилюком, — неожиданно меняет тему Тали из-за странного чувства. — А если «Долю Ангелов» сегодня осчастливил своим присутствием молодой господин Кэйа, то у нас будет еще и лед для Вашей щеки.
Она прохладными пальцами касается алого следа ладони на лице Чжун Ли. Прекрасно знает, кому принадлежит ладонь. И улыбается.
Улыбаться она умеет.
Потому что Гуй Чжун хотела, чтобы она была счастливой.
