Эта женщина...

      — Ты...       — Я, — с довольной донельзя кошачьей усмешкой опаляет горячим дыханием её губы эта женщина, в мгновение ока оказываясь неприлично близко.       Она, скорее от неожиданности, чем действительно желая этого, отступает назад, спиной врезаясь в стену. Эта бестия — высокая стерва, чтоб ее, наверняка в глаза своему названному брату смотрит прямо, без всяких каблуков — тут же прижимается следом одним изящным движением, упираясь по обе стороны от ее головы длинными руками, заключая в ловушку. Тянет в ухмылке тонкие алые от помады губы, прерывисто предвкушающе дышит, сверкает яркой зеленью прищуренных в удовольствии глаз, сияющих в полумраке оскверннной ею святыни без всякой магии. Черная вуаль ее удивительно мягких волос хлестнула по усыпанным бледными нитями шрамов рукам чародейки; холод золотого доспеха опалил грудь, помимо воли вздымающуюся постыдно часто.       Размазать эту помаду по этим тонким лукавым губам, с которых льется так много яда. Намотать эти блестящие на вид жёсткие пряди на кулак, заставить вечно бледные острые скулы покрыться лихорадочным румянцем...       Нет. Нет, нет, нет. Этих мыслей не должно быть в ее голове.       Эта глазастая ведьма точно ее околдовала. Навела морок, неестественное нездоровое помешательство, заворожила ее...       Кажется, в ее глазах отразились эти мысли, потому что эта дьяволица разразилась тихим, низким смехом с заметной хрипотцой, от которой по рукам немедленно табуном забегали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом.       Вот сука.       — Никакой магии, трюкачка, никакой магии, — проворковала эта женщина и подалась вперёд, сминая её губы жёстким, властным поцелуем.       Над головой раздались глухие удары — сильные руки локтями и кулаками врезались в стены. Ее прижало к стене крепким гибким телом, стройным и ладным, но удивительно твердым и мускулистым для женщины. Его так хотелось коснуться. Очертить жёстким движением все его изящные изгибы, провести линии острых ключиц, обвести небольшую грудь и сетку выпирающих ребер. Проследить тренированные мышцы живота, обхватить крепкие бедра и прижать к себе ещё теснее, впечатать в себя...       Вобрать в себя всю его силу, что так рокочет и пульсирует под горячей бледной кожей, срывается снопом золотистых искр с вороновых длинных прядей, зелёным туманом оседает на дне выразительного взгляда...       Твою мать!       Длинный юркий язык этой гадюки настойчиво скользнул по губам, стирая помаду и вторгаясь внутрь. Вдоль хребта прошёлся жар такой силы, что у чародейки не осталось больше никаких сил сопротивляться этой женщине.       Она хватает ее за лацканы одежд и с не меньшим жаром мстит той: кусает тонкие губы, размазывая наконец кровавый — она бы не удивилась, если бы и впрямь ощутила вкус крови — след помады, ловит языком ее язык, разделяет одно дыхание на двоих. Берет то, что так настойчиво предлагают. Эта чертовка так сладко урчит ей в губы, что кажется, будто мир вокруг рушится, и нет больше ничего, кроме того жара. Вибрация ее глухого стона щекочет костяшки пальцев, задевающих длинную жилистую шею. О, черт.       Меж ними словно разгарается пламя; под кожей у этой женщины пламя, которым она делится щедро — с каждым прикосновением; вся она — живое пламя.       Эта женщина...       Вонг до сих пор над ней смеётся, как и весь состав Мстителей, в общем, и черта с два она покажет, что ее это хоть сколько-нибудь задевает. Что это не насмешка, а постыдная слабость. Факт остаётся фактом:       Она до сих пор не может назвать Локи по имени даже в собственных мыслях.