Горсть тепла

— Задание? Премия? Я не понимаю… Кейт смотрела на стоящую посреди кабинета женщину в лабораторном комбезе. Женщина казалась знакомой. Где-то Кейт ее видела. Нескладная, высокая. Запавшие глаза, выпирающие скулы. Некрасивая женщина. Она чем-то очень взволнована. От волнения у нее пересохли губы и саднит в горле. Откуда Кейт это знает? Она же сидит в углу и наблюдает. Только наблюдает. Все происходящее ее не касается. Она здесь совершенно случайно. Вошла и стала невольной свидетельницей. Пирсон что-то объясняет вызванной в кабинет сотруднице, что-то о состоявшемся эксперименте, в котором эта сотрудница участвовала. И судя по тому, что Пирсон обещает награду, эксперимент завершен. И завершен удачно. Почему же на лице этой женщины такое страдание? Ее лицо изнутри будто сводит судорогой, и без того неправильные черты искажаются, их стягивает, смещает внутренняя боль. Кейт неволько касается собственного лица, словно проверяя, не происходит ли и с ней нечто подобное. И вот странно — женщина зеркалит ее жест. Все же она очень похожа на… Кейт ее знает. В этом нет никаких сомнений. Она видела ее прежде, встречала, говорила, слышала ее мысли… Она и сейчас их слышит. Даже не мысли, образы, невнятные слоги… В голове женщины нет логических связок. Там бьются о стенки сознания чадящие искры… Она что-то мучительно и упорно отрицает: нет, нет, нет… Кейт не может вспомнить, с чем эта женщина так отчаянно борется, что вымарывает из разорванной памяти. Что-то было, что-то случилось. Она знает, она помнит. Она тоже там была, видела, чувствовала, проживала… Режущий глаза свет, возникший за прозрачной стеной человек, его механический голос. Он что-то сказал… что-то сказал. В голове шум. Она не может вспомнить. Мешанина, какофония. Но та женщина, за которой она наблюдает, понимает. Ее лицо искажается ужасом, судорога уродует лицо до неузнаваемости, и Кейт почему-то ощущает эту судорогу, это сползание лицевых мышц, их жесткое скручивание. Она слышит мысли той женщины и слова присутствующего здесь же человека, того, что возник за прозрачной стеной, с механическим голосом. Кейт воспринимает его слова в их смысловой чудовищности. — Я очень вами доволен, мисс Хантингтон. Не ожидал, честное слово, не ожидал. Вероятность успеха по всем прогнозам выходила ниже погрешности. Когда мне предложили ваш психопрофиль как наиболее соответствующий, я был крайне разочарован. Да что там разочарован… Я был оскорблен. Готов был разразиться гневной отповедью, подать в отставку. «Да за кого они меня принимают» — в ярости думал я. За дилетанта-экспериментатора, которому достаточно предложить первые попавшиеся, завалявшиеся на складе реактивы? Я подозревал, что Скуратов таким образом мне мстит, что его психологи намеренно выдали мне ваш профиль. У него есть на то причины, у этого бывшего особиста. Я отказался с ним сотрудничать по делу Гибульского. Да, да, не смотрите на меня так, дорогая. Когда мы с Гибульским еще работали вместе, Скуратов пытался сделать из меня соглядатая, сексота, как это некогда называли. Знаете, что это значит? Ах, да, откуда вам! Сексот — это секретный сотрудник, работающий на спецслужбы. Это их давняя, проверенная практика — вербовать сотрудников различных учреждений, чаще всего научных. У таких сотрудников, если они шли на вербовку, появлялись некоторые преимущества. Они получали повышение, им давали гранты. Вот и мне предложили вознаграждение, чтобы я следил и доносил… Женщина, за которой наблюдала Кейт, смотрела на нервно двигающего руками человека, на его залысины с капельками пота, на шевелящиеся усы, на странные, болезненные лицевые подергивания. Этот говорящий человек, издающий звуки полускрытым шевелящимися усами ротовым отверстием, не был в состоянии находиться в статике, он постоянно перемещался, будто гонимый неким шныряющим под одеждой крошечным, неприятно щекочущим насекомым. Человек этот поднимал и опускал плечи, сгибал руки в локтях, потирал ладони и говорил, говорил. — Так вот, я тогда «Лаврентию» отказал. Сыграл в благородство, в преданность учителю. Я знал, что рано или поздно Гибульский сорвется. Это было неизбежно. Это был приговор. Конечно, я рисковал. Скуратов злопамятен. Он не мстит сразу, выжидает. Я был нужен корпорации, и меня не трогали. А потом Гибульский все-таки сорвался. Нет, нет, я здесь ни при чем. Это все его чистоплюйство. Он, видите ли, не желает в этом участвовать. А в чем, собственно? Он же сам их создал! Сам вырастил. Осуществил мечту поколений, спаял воедино машину и человека. Наделить человека возможностями машины, дать ему силу, быстроту, выносливость, неограниченную память. Вечную молодость, в конце концов! Он работал над сопряжением мозга и процессора, чтобы сделать их равноправными партнерами. Он сделал это! А потом, когда начались эти срывы, его неожиданно заела совесть. Совесть… Слово-то какое, средневековое. У подлинного ученого, экспериментатора, прогрессиста не может быть совести. Не может быть жалости, ибо жертвы избежны. Академик Павлов изучал рефлекторную активность желудка на собаках. Живых собаках. Да что Павлов… Этим занимался еще Аристотель, за ним Гален, прозванный отцом вивисекции. Луи Пастер, доказывая существование патогенной флоры, заразил сибирской язвой овцу. Это гекатомбы жертв во имя науки, во имя прогресса. Во имя спасения миллионов человеческих жизней. И вдруг… совесть. И с этой глупостью он обратился в правление, пришел к Бозгурду. Пирсон внезапно заметил стоящую перед ним женщину. Он так увлекся своим экскурсом в историю науки, что, казалось, забыл о присутствующей. Он как будто проговаривал заранее подготовленную речь, как будто вынужден был оправдываться. И в подтверждение этому смутному подозрению он почти выкрикнул: — Я пытался его остановить. Я в самом деле пытался. К кому были обращены эти слова? Кейт не понимала. — Так вот, — уже более ровно продолжал Пирсон, — получив ваше досье, я уверился, что это и есть та самая месть. Скуратов, невзирая на доказанную мною полезность, все же решил подпортить мне репутацию. В моем запросе ясно значилось, что мне необходима сотрудница для щекотливого психологического эксперимента. Эксперимент этот крайне важен для скорейшего запуска в серию киборга линейки «Perfectus». Если эксперимент удастся, я превзойду Гибульского с его шестой моделью. И Скуратов, думал я, это учел. Он решил меня подставить, решил от меня избавиться… Я чуть было не поддался на уговоры полковника Хьюза и не отослал вас обратно. Но поступить так означало бросить вызов Скуратову, ответить на провокацию. Я решил повременить и посмотреть на вас, изучить, позволить вам действовать, даже импровизировать. Никто не верил, что вы на что-то решитесь. Да и я, собственно, сомневался. Но когда вы в свое первое же дежурство нарушили правила и принесли ему сладости… Пирсон сделал паузу, заложил руки за спину, приподнялся на носках. — Была вероятность, что он вас убьет. Он же нас ненавидит. Он бы нас всех убил, если б мог. Мы же его мучители, поработители, хозяева. Вы знаете, Кейт, я же думал над этим, размышлял. Не считайте меня таким уж бессердечным. Я даже пытался представить, каково это — быть киборгом, разумным киборгом. Неразумным проще. Они ничего не понимают и ничего не чувствуют. В этом их счастье. Они машины, у них нет сознания, нет памяти. Они только схожи с человеком. Мы используем тот же органический материал и кромсаем его по собственному усмотрению, для собственных нужд. Почему этот органический материал имеет такое сходство с нашей собственной плотью? Да потому, что нам так привычней, удобней и отвечает нашей вечной потребности господствовать над себе подобными. Сколько бы ни прошло веков, а этой потребности нам не изжить. Эта жажда подавления будет таиться, мимикрировать, но останется составляющей нашей природы, частью нашего существа, двигателем, провокатором. — Говорите за себя, — неожиданно произнесла женщина. А Кейт обнаружила, что каким-то необъяснимым образом был задействован ее речевой аппарат. Сократилась ее гортань, шевельнулись ее губы. Язык привычно создал препятствие для выдыхаемого воздуха, чтобы артикулировать звуки. Пирсон очень живо, почти с восторгом к ней повернулся. Эта реплика неожиданно стала приятным сюрпризом. Он явно тяготился монологом. Ему хотелось спора, возражений, веских аргументов, выпадов, упреков, обвинений и доказательств, потому что он должен был все эти доводы и аргументы блестяще опровергнуть. Кейт с ужасом осознавала, что он жаждет не победить, а добиться союзничества, привлечь ее на свою сторону и едва ли не утешить. — Да, понимаю, вам необходимо верить в отличное от меня устройство. То есть, вы другая, вы лучше, — он хихикнул. — Открою вам секрет, мисс Хантингтон. Нет ни одного хомо сапиенс, кто не считал бы себя лучше других. Только далеко не все в этом признаются. Не у всех хватает мужества признаться в этом даже самому себе. А уж другим… Тем не менее, все без исключения стремятся подчеркнуть свою особенность, исключительность. Средств для этого множество. Вариаций множество. И одна из них — явить великодушие. Вам же приятно было сознавать себя этакой… этакой… — он пощелкал пальцами, подбирая подходящее определение, — этакой героиней. Это же деяние, достойное романа. Некая сотрудница, пребывая в самом гнездилище зла, находит в себе мужество пойти против системы и попытаться облегчить участь несчастного узника. Это же так возвышает, так облагораживает, добавляет значимости, не правда ли? Нам всем ее не хватает, этой самой значимости, мы все ищем пути ее обретения, ее прироста, увеличения капитала. И у каждого свой путь. У вас этот путь привел в виварий, где вы возвели себя в ранг спасительницы. Это трудный путь, понимаю. Непросто идти против правил, против течения. Ведь вы осознавали, что подвергаете себя опасности? Риторический вопрос. Конечно, осознавали. Вам было страшно. Вы ожидали выговора, репрессий, возможно, увольнения. Но в то же время вы чувствовали наслаждение. Болезненное, но все же наслаждение. Вы любовались собой, восторгались. Вы впервые чувствовали себя той, от которой что-то зависит, кто сама принимает решение. О нет, вы не единственная. Мы все хотим принимать решения, мы все хотим что-то значить, мы все хотим воскликнуть, глядя с вызовом на тех, кто нас судит: «Это я сделал! Я!» И в то же время, сотворив то самое «это», мы не думаем о последствиях. Ведь вы же не думали? Нет? — Пирсон сделал паузу, вновь перекатываясь с пяток на носки. Его залысины все тревожней посверкивали бисеринками пота, которые уже сливались, подобно капелькам ртути. — Когда вы ввели код и открыли дверь, я понял, что неизвестный психолог, составивший ваш профиль, абсолютно прав. Ваша глубоко скрытая инфантильность, ваша неудовлетворенность непременно толкнут вас на безрассудство. И вы готовы будете даже рискнуть собственной жизнью, что вы и сделали, войдя в бокс к киборгу. — Неправда… Кейт казалось, что она кричит. Громко, надрывно, как на несправедливом судилище, в ходе которого обнаружилось чудовищное лжесвидетельство, и опровергнуть это лжесвидетельство она не в силах. Все улики против нее. Но закричать у нее не получилось. Потому что голосовой аппарат принадлежал не ей, а стоящей посреди кабинета женщине. Всего отчаянного усилия Кейт хватило только на то, чтобы у женщины шевельнулись губы. Тем не менее Пирсон отреагировал. — Что вы сказали? Вы не согласны? Понимаю. Разумеется, вы никаких подобных побуждений за собой не усматривали. Вами двигали сострадание и великодушие. Само собой, — он пожал плечами. — Кто ж спорит? На то и расчет. На том и строился наш эксперимент. На вашей потребности самоутвердиться. Мы не могли сделать это открыто, то есть поставить вас в известность. Вам бы не удалось обмануть киборга. В этом-то и состояла главная трудность. Этот киборг слишком хорошо нас всех знает. Вот нам и понадобился кто-то со стороны, кто смог бы завоевать его доверие, и кого мы могли бы использовать втемную, мисс Хантингтон, но это нисколько не умаляет достигнутого вами результата. Вы исполняли свою роль блестяще. Ваше участие в эксперименте стало неоценимой услугой. Оно позволило вам довести наше исследование до конца, что очень приблизило реализацию проекта Homo Perfectus. А учитывая то, что на днях нам все-таки удалось вырастить здоровый человеческий мозг, используя нейростимуляторы, то очень скоро корпорация начнет принимать заявки на киборгов линейки «Совершенство». А желающих, уверяю вас, немало. На свете огромное количество состоятельных людей, которые готовы платить любые деньги за мечту. А есть еще те, кто потерял своих близких и также любой ценой готов их вернуть. Вы слышали о некой Корделии Трастамара? Кейт почувствовала напряжение в мышцах шеи, и женщина, отрицая, качнула головой. — Корделии Трастамара принадлежит рейтинговый новостной голоканал GalaxieZwei. Кроме канала в ее холдинг входят несколько крупных инфопорталов, онлайн-издательства и две студии по производству художественных и научно-популярных фильмов. Дама, как вы сами понимаете, весьма небедная, к тому же она родом с Геральдики. А это значит, что помимо медиаимперии ей также принадлежат тысячи гектаров, поросших бесценным геральдийским кедром. Сколько платит Земля за один кубометр этой древесины, мы можем только догадываться. Так вот, более десяти лет назад Корделия Трастамара потеряла мужа и пятилетнего сына. Вы слышали о гибели «Посейдона»? Это пассажирский лайнер, потерпевший крушение недалеко от Асцеллы. С тех пор эта дама пребывает в одиночестве. За все это время не появилось даже намека на то, что она пыталась как-то это одиночество скрасить. А что это значит? Это значит, что она до сих пор живет памятью о прошлом и готова заплатить любые деньги тому, кто вернет ей это прошлое. Клонирование умерших, как известно, запрещено, но не запрещено создание киборгов по индивидуальному заказу и даже на основе определенного генетического материала. Кстати, сам Гибульский так и поступил: он воскресил сына Эмилии Валентайн. Я полагаю, что и Корделия не откажется от чуда воскрешения. И таких, как она, сотни! И получат они не тупую кибернетическую копию, а существо, способное испытывать эмоции, способное любить.

***

Кейт видела лица. Лица окружали ее, наплывали, множились. Эти лица были ей знакомы. Она даже помнила имена. Вот женское, сухое, с носогубными складками. Это Магда Цорн. Да, именно так. Магда — ее наставница, ее первая собеседница. А это Джо Бивер, один из техников, Ян Прудовский, программист. Забавно, она даже не прикладывает усилий, чтобы вспомнить. Все происходит автоматически, без участия воли. Достаточно ей заметить всплывающее на периферии лицо, как некий голос внутри ее головы мгновенно идентифицирует новоприбывшего. Этих лиц все больше, список имен удлиняется. Ну конечно, она же сидит в кафетерии. Она не сбежала в свое обособленное квази-жилище, в свою герметически замкнутую «соту» под номером 135. Она пришла сюда, в самое средоточие взглядов, будто легла под огромную вогнутую линзу, чтобы сведенные воедино рассеянные лучи жгли бы ее подобно машине для казней из фантазий Кафки. Пусть этот невидимый обжигающий луч скользит по ней, пусть выводит огненные буквы, пусть клеймит, впечатывает приговор. Входившие в кафетерий сотрудники бросали мимолетные, даже скучающие взгляды. Лишь в некоторых угадывался интерес, но этот интерес сразу угасал. Или его хорошо скрывали. Были мгновения откровенного любопытства. Это любопытство проникало под кожу подобно ядовитой краске, раствору для татуировок, и застывало там жгучими буквами. За этим любопытством скрывалась насмешка и даже презрение. Это она тоже чувствовала. Еще одна врезанная печать, еще одна надпись. Кейт вздрагивала, будто каждый взгляд был камнем, но не уходила. Она должна бежать, должна найти убежище, заползти, спрятаться, стать прозрачной, неосязаемой. Тогда ей станет легче. Взгляды больше не будут ее ранить, не будут задевать. Эти взгляды будут проходить сквозь нее. Но она не уходила, не бежала. Напротив, она сидела за столиком прямо напротив двери. Она сама назначила себе эту казнь, сама приковала себя к позорному столбу. Потому что заслужила. Потому что она виновна. Магда не уходила. Она сидела спиной к двери с явным намерением смягчить этот любопытствующий натиск. Магда ничего не говорила, но в ее глазах Кейт видела странное замешательство. В них больше не было прежней уверенности. Неожиданно Кейт догадалась. — Ты знала, — сказала она, — ты знала. Магда некоторое время молчала, потом ответила. — Да, я знала. — А еще кто? — Еще Хьюз. И Пирсон, разумеется. Больше никто. Имело ли смысл задавать подобные вопросы? Что-то выяснять? Обвинять? Нет, Кейт сама во всем виновата. Она позволила играть собой, манипулировать. Ее превратили в орудие, в еще один прибор. Есть ли у нее оправдание? Может ли она укрыться за своим неведением, как за щитом? Она хотела как лучше. Хотела помочь. Она приносила ему таблетки, чтобы облегчить боль. А если Пирсон прав? Что, если она действовала в угоду своей гордыне, своему израненному самолюбию? Что, если Мартин стал для нее таким же орудием? Она же так легко убедила себя, что спасти его невозможно. Это было так просто. Она не умеет водить катер, у нее нет сообщников, она не умеет взламывать базу данных. Она — ничего не значащая песчинка. Песчинка, которой вполне по силам застопорить весь механизм. Она могла бы его убить… Она могла бы избавить его от мучений. Мелькнувшая мысль тут же уткнулась во всепоглощающую беспомощность… У нее было только право управления, приказать ему умереть она не могла. Но она могла бы воспользоваться модулятором мозговых частот, который используется для разгона и замедления нейроколебаний для синхронизации работы мозга и процессора. Обычно этот модулятор применяют, когда необходимо погрузить мозг киборга в перманентную кому. Тогда частоту колебаний снижают до диапазона тета. Мозговой имплант программируется с расчетом на поддержание этой частоты, чтобы погруженный в дремоту неокортекс не мешал бы рептильной доле выполнять самые примитивные функции по контролю за такими процессами, как дыхание или выделение желудочного сока. Все более сложные нейроакции брал на себя процессор. Но модулятор не только подавлял частоты до минимума, он еще и выводил их на смертельно опасный максимум, до частоты гамма и выше, когда нейросети начинали гореть. Человеческий мозг очень кратковременно способен функционировать на частоте 120 герц. Это происходит в редкие мгновения подлинного вдохновения или так называемого просветления, когда видоизменяется сама структура сознания, сама материя, переходя в более высокие регистры. Кейт доводилось читать о подобных состояниях. Они достигались либо многолетними тренировками, медитациями, либо приемом изменяющих сознание препаратов, что влекло за собой тяжелые последствия. Модулятор частот воздействовал подобно ударной дозе этих препаратов, действуя как смертельно опасный допинг. Мозг разгонялся, мышление становилось ясным, лобные доли догоняли по количеству проводимых по нейронам импульсов процессор искина, но длилось это недолго. Нейроны не выдерживали и выгорали. Минута просветления могла обернуться тяжелым инсультом, параличом и смертью. Могла ли она пожелать подобной участи Мартину? Сжечь его мозг, обратить в бесчувственную болванку. Мысль, впервые коснувшись ее разума, повергла ее в ужас и была немедленно отвергнута. Нет, нет, нет, она никогда этого не сделает. Она хочет его спасти, она хочет ему помочь, она движима благими намерениями… А куда ее привели эти благие намерения? Они привели ее в ад. Благие намерения, подобные тем, которыми жила она, всегда приводят в ад. Так было и так будет. Только движимый этими намерениями не слышит доводов рассудка, не оглядывается на тех, кто уже прошел по мощеным намерениями дорогам. Этот движимый всегда мостит собственную дорогу, чтобы остановиться на краю огненной бездны и смотреть в бушующее пламя возмездия. Если бы у Кейт хватило решимости запустить модулятор на полную мощность, страдания Мартина продлились бы несколько минут. К тому же она могла бы ввести ему ударную дозу обезболивающего, запретив системе нейтрализацию. Он бы ничего не почувствовал, тихо ушел бы туда, где уже не будет никакой боли. Осталось бы тело, еще живое, управляемое процессором. Сердце продолжало бы биться, но мозг был бы мертв. А без минимально функционирующего мозга дальнейшее вегетативное состояние смысла не имеет. Мартин не будет дееспособен даже в качестве стандартного киборга. А что было бы тогда с Кейт? Вряд ли хуже, чем теперь. Да, ее бы наказали. Возможно, признали бы психически неуравновешенной, лишили бы должности. На ее карьере был бы поставлен крест. Возможно, ее бы обвинили в намеренной порче дорогостоящего, уникального оборудования, и она бы выплачивала стоимость этого оборудования до конца жизни, работая в припортовом баре посудомойкой. Ну и что? Чистая совесть, избавленный от страданий Мартин и горы посуды. Недостижимый рай, на который она взирает из глубин ада. Ей уже не подняться из бездны. Она останется там навсегда. Пирсон сказал, что ей полагается премия — 25 тысяч. Солидная сумма. Она могла бы приобрести катер и домик на Аркадии. Ее непременно повысят в должности, сделают заведующей отделом, позволят приобрести 5% акций «DEX-company». Эти акции всегда в цене, к тому же корпорация выплачивает дивиденды. А когда в серию пойдут киборги линейки «Совершенство», она будет получать некоторую сумму с каждой сделки. Ведь это же все благодаря ей, это же она так удачно поучаствовала в экспериментах… Кейт встала и пошла к выходу из кафетерия. — Ты куда? — встревоженно спросила Магда. — Пойду отдохну, — почти беззаботно ответила Кейт. — Ты уверена? — А что? — Кейт было почти весело. — Разве что-то случилось? Эксперимент завершен. Мы добились успеха. Грэг обещал мне премию. Я имею право на отдых. — Да, но мне казалось… мне казалось, что ты… расстроена. — С чего бы это? — Мне так казалось. — Я была немного… как бы это сказать… сконфужена. И устала, конечно. — Ну если так… — Именно так. Кейт вышла из кафетерия с улыбкой. Она в самом деле имела твердое намерение отправиться в свою «соту» и… да, отдохнуть. У нее возникли кое-какие мысли на этот счет. И ей необходимо было привести их в порядок. В ближайшие несколько часов она вряд ли будет кому-то интересна. У нее есть время. Продолжая улыбаться, она свернула в боковую галерею, ведущую к ангару. Затем на полпути остановилась. Нет, там шлюз запаролен. Так просто в ангар не попасть. Ей сейчас нельзя торопиться, нельзя привлекать к себе внимание. Она должна вести себя как обычно. Возвращаясь, она увидела падающий из отсека свет. Еще одна боковая галерея. И она знала, куда эта галерея ведет — к медотсеку. Она имеет право войти и попросить успокоительное. Много ей, конечно, не дадут. Правда, ходили слухи, что кое-кто приходил довольно часто за препаратами на опиоидной базе, за антидепрессантами. Врачи обычно относились с пониманием, ибо долгое пребывание в замкнутом пространстве, под искусственно возведенным куполом, без возможности выйти наружу оказывало на психику крайне травмирующее действие. Случались и срывы, и попытки суицида. Поэтому от врачей, командированных на космические станции и в изолированные поселения, требовалась особая подготовка. И бдительность. Кейт вошла в медотсек. Доктор Лаутербах что-то быстро набирал на виртуальной клавиатуре. Он поднял взгляд на вошедшую. — А, мисс Хантингтон, чем могу служить? — Как всегда, доктор. Немного снотворного. Она получала от него по четыре таблетки, это была относительно безопасная доза. Кейт пыталась их экономить, но вскоре прекратила. Ей не удалось бы собрать достаточно, чтобы себя убить. Потому что ее «соту», как и все прочие, время от времени обыскивали. Доктор Лаутербах кивнул и повернулся к застекленному шкафу с сенсорным замком. Когда он ввел код и потянул створку на себя, Кейт ударила его древним, декоративным микроскопом, который украшал рабочий стол в память о его предке, эпидемиологе. Удар был несильным, но пришелся в висок. Доктор рухнул, но сознания не потерял. Он беспомощно открывал рот и копошился у ног Кейт, как перевернутый жук. — Мне нужен леразепам, — спокойно объяснила Кейт. — Я больше не буду бить вас, если вы позволите мне его взять и минут 15 полежите без сознания. Вы меня понимаете? Так как доктор не отвечал, а только пучил глаза, Кейт подняла микроскоп. Врач кивнул. Кейт схватила уже начатую упаковку и прямо в медотсеке начала закидывать таблетки в рот. Две, четыре, шесть, восемь. — Не надо… — прохрипел Лаутербах. — Молчите, — приказала Кейт. Ей вдруг пришло в голову, что для быстрого всасывания в кровь таблетку полагается разжевать. Она мужественно раскусила одну из них. Язык сразу онемел, но проглотить все же удалось. хорошо бы запить… Лаутербах все же сделал попытку подняться, и Кейт ударила его еще раз. Кажется, на этот раз он потерял сознание. Кейт разжевала еще пару таблеток, затем огляделась в поисках воды. В медотсеке есть раковина для мытья рук. Она подбежала, коснулась сенсора и жадно хлебнула. Вода была очень холодной, с каким-то металлическим привкусом. Желудок тут же ответил болезненным спазмом. Нет, так ее стошнит, а этого допустить нельзя. Кейт сунула упаковку в карман и бросилась к выходу. Ей надо успеть добраться до «соты», пока не потеряла сознание. Прятаться долго она не сможет. У полковника Хьюза есть полномочия обойти приватность личного помещения. Но какое-то время у нее будет. В конце концов, она может забаррикадироваться. Тогда им придется вызывать охранного киборга, чтобы тот выломал дверь. Успеет ли она умереть? Уйти за точку невозврата? Кейт бежала по галерее в жилой модуль. Нет, это ей казалось, что бежала. В действительности каждый шаг давался с трудом. Леразепам действовал, растворялся, проникал в мозг. Ее шатало, ноги становились ватными. Еще немного… Она успеет дойти. Ей нельзя потерять сознание в галерее. Здесь ее быстро найдут и откачают. Или не откачают? А кому она, собственно, нужна? Работу свою она выполнила. Она — отработанный материал, ей пора на утилизацию. Голова кружилась все сильнее, колени подгибались. Сократившийся желудок сделал попытку исторгнуть растворяющийся яд. Кейт зажала рот рукой. Вот и ее «сота». Стены будто из жидкого, вязкого вещества. Кажется, что достаточно погрузить руку… Какой же код? Она же помнит код. Количество кнопок удвоилось или даже утроилось. Несколько раз Кейт промахивалась. Упала на колени, сердце колотилось оглушающе страшно, в горле, в голове, в висках, будто разрослось, расширилось до пределов тела. Кейт несколько раз зажмурилась, затем все же набрала код. Сенсорная панель вспыхнула разрешающим зеленым. Кейт почти упала за откатившуюся створку. В голове вращалась какая-то мутная воронка, поглощая мысли. Кейт деревенеющими руками задвинула створку и ввела охранный код. Затем, уже полуслепая, огляделась в поисках подпорки. Нет, у нее уже не хватит сил… Она вдруг очень ясно увидела «ключницу», артефакт из далекого прошлого, из счастливого детства. Мультяшный кот на подоконнике, а за окном — синее небо. Нет, не синее, и не зеленый луг, а грохочущий океан. Скалы невиданный красоты и дикости. Волны накатывают, взрываются мириадами капель. А между скал крошечная бухточка, в которой волны странно миролюбивы и даже ласковы. Кейт никогда не видела ни эту бухту, ни этот океан с его уходящей за горизонт водяной мощью. «Это уже галлюцинации… — мелькнула слабая мысль, — так бывает, при отравлениях… это потому, что я умираю…» Там у самой воды она кого-то увидела… кого-то очень знакомого, любимого… Это был высокий парень в свитере и джинсах. Джинсы закатаны до колена. Отросшие русые волосы треплет ветер. Парень стоит у самой кромки воды. Волны накатывают, хватают его за щиколотки. Он, дурачась, отбегает. Потом возвращается. Волны вновь пускаются вдогонку. А он играет с ними, смеется, шлепает босыми ногами по тающим в песке лужам. Фигура размытая, неясная, но потом парень все же оглядывается… И прежде чем на нее обрушилась темнота, Кейт его узнала…