***
Солдаты добираются до замка раньше завоевателей — по крайней мере, те, кто почти не ранен. Она сидит в окружении советников, с ребенком на коленях. Мираз мертв. Ее отец — тоже. — И куда же мне бежать теперь? — спрашивает она, и наступает молчание. — В Архенландию? Они никогда не были нам друзьями. В Калормен, где стану одной из наложниц Тисрока, пока из моего сына растят оружие против Нарнии? Нет. Я не побегу. Я встречу их у ворот. Мало осталось тех, кто мог бы перечить ей. У тех, кто остался, не хватает смелости. И вот, Прунапризмия, королева Нарнии, приветствует своих врагов перед воротами своего замка. Они полны буйного веселья, некоторые очевидно пьяны, но она не сдвигается с места. Каспиан соскакивает с коня и тут же подходит к ней. — Тетя, вам следует быть в ваших покоях, вместе с ребенком. Усилием воли ее голос не дрожит. — Я посчитала, что нам следует встретить то, что уготовила нам судьба, раньше, а не позже. Он замолкает в смятении; мгновением позже к ним присоединяется молодая темноволосая женщина и берет Прунапризмию под руку. — Моя госпожа, вернемся в ваши покои. Ни ты, ни твое дитя не пострадают от рук никого из нарнийцев. И это — доброта. Замок звучит совсем по-другому, чем когда-либо раньше. Темноволосая женщина — девушка? — остается с ней еще какое-то время. Она кажется Прунапризмии совсем юной, почти ребенком, — и в то же время намного старше. Она взбивает подушки и подзывает комнатных девушек, чтобы те помогли Прунапризмии переодеться во что-нибудь поудобнее. И она ни разу не просит подержать маленького Мираза, всегда надежно следит, чтобы Прунапризмия от него не отдалялась. Когда всё, вроде бы, устроено, она уходит со словами: — Я позабочусь, чтобы вам в ближайшее время прислали поесть, и, прошу вас, поешьте. Вам нужно поддерживать силы, какими бы мрачными ни казались обстоятельства. — И, взмахнув юбками, она исчезает.***
Миразу исполняется пять, когда Каспиан отбывает в свое путешествие. Прунапризмия вежливо прощается с ним, стоит на пристани вместе с остальными провожающими. Каспиан, само собой, покидает замок под присмотром своих людей, и определенное ей жилище едва ли можно назвать роскошным или богатым, но она по-прежнему имеет связи. Ее званые обеды быстро становятся для многих более интересными, чем редкие официальные приемы, которые замок все еще должен устраивать для иностранных гостей. (Их очень мало теперь, особенно когда правящий монарх отправился в какое-то безрассудное путешествие в неизвестность.) В частности, это излюбленное место для тех тельмаринских лордов и леди, кто остался в стране. Некоторые бежали, да. Через ту дверь (мало кто это выбрал), либо забрали с собой то, что имели (то, что смогли сохранить), и нашли убежище где-то еще: на Островах, быть может, или в пустыне, или где бы то ни было, где примут их деньги. Оставшиеся более суровы и упрямы. Они, как и Прунапризмия, знают, что молодой, неопытный король редко задерживается на троне. Они разговаривают негромко, обиняком, танцуют вокруг правды. Мираз уже сильно подрос, говорят они. Вылитый отец. Он был рожден, чтобы править, говорит Прунапризмия. Другие разговоры, более продолжительные, происходят поздно вечером, когда сам ужин заканчивается и остается всего несколько человек. Даются обещания верности. Прунапризмия никогда им не верит, но хватается за предложенное обеими руками и идет дальше. Недовольство, точно река, течет через тех, кто когда-то управлял ситуацией. В нем самом по себе есть сила, но Прунапризмия укрепляет берега, расширяет каналы — и оно набирает мощь. Каспиан возвращается в Нарнию ясным солнечным днем. Раньше, чем ей хотелось бы: ее планы не укрепились как следует. Кое-что придется еще готовить годами. Но она терпелива, а Мираз пока мал. У нее есть время, чтобы преподнести ему то, чем он должен владеть по праву. Каспиан привозит с собой невесту, и это переварить гораздо труднее. Невеста означает, что на горизонте начинает маячить появление наследника, а это повлечет за собой осложнения, если произойдет. Лилиандил прекрасна, полна безграничной надежды и изящества, которые, по мнению Прунапризмии, не должны бы выглядеть для нее такими уж чуждыми. О да, всего несколько коротких лет назад (уже десятилетие) она так же сияла на своей свадьбе. Ну, может быть, не совсем так. В конце концов, она всего лишь человек, не тронутый магией, которая в эти дни переполняет Нарнию. Их первый разговор проходит не так, как ожидалось. С ее стороны это всего лишь вежливость: поздравление с помолвкой. Для Лилиандил все представляется чем-то совершенно другим. Она энергична и умна, внимательна. — Моя госпожа, быть может, вы подумаете о том, чтобы ненадолго вернуться в замок? Боюсь, я так мало знаю о том, как... ну, как всё это работает. — Легкий жест руки в сторону всего вокруг них; смех настолько теплый и искренний, что впервые за многие годы Прунапризмия чувствует, как ее сердце смягчается при виде чего-то еще, кроме улыбки сына. — Видите ли, я жила на острове, где были только отец и я. Обязанности королевы, ответственность перед подданными, и как управлять замком — со всем этим я ужасающе незнакома. Каспиан сказал мне, что у вас большие познания в этой области. Это комплимент. Сделанный по доброте, из лучших побуждений, и какой-то частью себя Прунапризмия хочет принять его просто так, знать, что эта молодая женщина не желает ей зла. Неистощимый огонь ее сердца не позволит этого: тлеющие угли пылающей ярости уже разгораются. «Потому что это мое право», не говорит Прунапризмия; ее улыбка наверняка более натянутая, чем следовало бы. — Я не желаю возвращаться, госпожа моя, но мне было бы приятно немного посидеть с вами по утрам и научить вас тому, что я знаю. Этому не бывать. Невозможно. Как вообще ей вынести пребывание в прежних своих залах совета, видя, что они населены другими и управляются этим ребенком? Девочка, выросшая одна на острове, ничего не знающая ни о дипломатии, ни о замках, ни о путях снабжения… Она пресекает свои мысли, подавляет их. Ярость — только наедине с собой, без посторонних глаз. Гнев, горечь — только в то время, когда Мираз засыпает, а она поздно ночью остается одна в своей комнате, размышляя о том, какое черное платье наденет завтра. Заметила ли Лилиандил? Трудно сказать. Что-то яркое горит внутри этого звездного дитя, превращая каждое ее слово, улыбку и воздушный жест во что-то слегка непостижимое. — Почту за честь, моя госпожа. Лилиандил не зовет слугу, как следовало бы. Вместо этого она встает и сама выходит за дверь, возвращаясь через несколько минут с подносом, уставленным чайными принадлежностями. — Вот так, — говорит она, ставя поднос между ними. — Вы будете сахар? Как по мне, он немного чересчур, но, по-видимому, здесь это довольно распространенное дело. Еще одно, к чему нужно привыкнуть. А молоко? — Только сахар, никакого молока, — говорит Прунапризмия и надеется, что эта улыбка получилась более искренней. Возможно, в каких-то мелочах она способна пожалеть о многих уроках, которые преподаст Лилиандил в ближайшие годы. Ей хотелось бы думать, что она все еще способна на такие сильные чувства. Однако она не уверена, что это правда.***
Миразу одиннадцать, когда Прунапризмию вызывают в кабинет Каспиана. За ней приходят в послеполуденный час; она откладывает перо и медленно встает с места, переводя взгляд с одного стражника на другого. Похоже, что им неловко. Ну разумеется, он прислал тельмаринов. Ей интересно: кто же выдал план заговора. Кто из клявшихся в верности ей и ее сыну сдал всё, что знал. Быть может, он получил новые владения после этого — больше тех, которые потерял, когда власть захватили нарнийцы. Быть может, он просто был слишком слабовольным для дальнейшего. — Где мой сын? — задает она единственный вопрос, который имеет значение, и один из стражей слегка наклоняется к ней: — Он со своими наставниками, госпожа. Король Каспиан желает говорить только с вами одной. Недостаточное утешение, но сейчас Прунапризмии довольно и этого. В комнате, куда ее приводят, находится одна из больших Кошек, ставших личными телохранителями Каспиана — лежит, свернувшись калачиком, в совершенно непринужденной позе между тем местом, где предлагают сесть Прунапризмии, и столом, за которым сидит сам Каспиан. — Надеюсь, у вас и Лилиандил всё благополучно, мой господин. — Поначалу он не встречается с ней взглядом; подперев подбородок рукой, он рассматривает документы, разложенные на столе. Со своего места Прунапризмия не может их видеть, но может догадаться кое о чем. Она всегда настаивала — ничего не записывать, но ей известно: по мере роста сети появлялись те, кто не прислушивался к ее указаниям. Это был риск, на который ей пришлось пойти. Риск, который не окупился. — Я люблю вашего сына, как родного, Прунапризмия. — Каспиан говорит тяжело, устало. Они почти не разговаривали все эти годы, и ей странно слышать его таким. — Я никогда не стремился ни опорочить вас, ни отнять его у вас. Я позаботился о том, чтобы его обучение включало знания обо всех нынешних жителях Нарнии. Я выделял вам средства. — Я ценю всё это, Каспиан. Он продолжает — почти как если бы она ничего не отвечала, — и помалу начинает горячиться: — И тем не менее, я обнаружил, что в доме, за который я плачу, под прикрытием уважаемого положения, которое я позволил вам сохранить, вы замышляли заговор против меня и моей королевы и стремились вернуть трон Миразу. Дескать, вы полагаете, будто таково его право, хотя ваш муж убил моего отца и пытался убить меня. — Позволил мне сохранить?! — Она вскакивает с кресла; тихое предостерегающее рычание без того настороженного Кота — достаточная гарантия, что она не шагнет вперед, как ей бы хотелось. — Я — законная королева Нарнии, что бы ты у меня ни отнял, и свое уважение я завоевала сама. Никто не давал его мне просто так. Он поднимает на нее взгляд при этих словах, и на мгновение — кратчайшую вспышку — она видит в нем своего Мираза. Видит решимость и уверенную твердость. — Прунапризмия, бывшая королева Нарнии, мать Мираза. Настоящим вы признаетесь виновной в измене своему королю и королеве. Ваш приговор — изгнание, которое должно начаться без промедления. Завтра вы покинете город. Для вас будет обустроено место, и вам ежемесячно будут слать припасы. Вы можете взять с собой слуг, если кто-либо пожелает сопровождать вас. Вся переписка будет отслеживаться. Перед отъездом вы можете увидеться с сыном, строго под наблюдением. — Каспиан зачитывает заученные слова, но намерен привести в исполнение каждое из них. Его взгляд остается прям. — Как прикажете, господин мой. Говорить больше нечего. Ее планы простирались вширь и вглубь, но они не включали в себя ничего подобного возможности выкрасть ее из-под вооруженной охраны за один день. Возможно, через несколько лет она сможет определить, кто из тех, кто обещал ей свою защиту, нарушил слово, а кто — нет, и сможет начать все заново, но если она оказалась скомпрометирована, то другие наверняка подверглись куда худшему наказанию. Каспиан трет лицо руками, а затем встает и подходит к ней, несмотря на тихий протест своего телохранителя, который вьется вокруг его ног. Каспиан берет ее за руки, пытается встретиться с ней глазами. — Я хотел для нас как лучше, тетушка, — говорит он. — Я надеялся на лучшее. Пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю, что ваш сын никогда и ни в чем не будет нуждаться и ему не нужно бояться за свою жизнь. Мне лишь хотелось бы, чтобы его матери можно было доверить находиться с ним рядом. Она, наконец, переводит на него взгляд. Вздергивает подбородок. — Я не сомневаюсь в тебе, Каспиан. Я лишь хотела бы преуспеть. Ради его же блага. — Я не ваш супруг, тетушка. Я не стал бы убивать ребенка только потому, что он имеет права на трон. Она молчит. В конце концов, этому нет никакого опровержения. Пытался ли Мираз сделать это? Она никогда не узнает. Он никогда не говорил с ней ни о чем таком, и она всегда считала себя его ближайшим доверенным человеком. Доказательства… Теперь уже слишком поздно думать обо всем этом. Поздно сожалеть о чем-либо или что-то менять. — Где я проведу эту ночь? — Вы можете вернуться к себе. Под охраной. Спросите, согласен ли кто-нибудь сопровождать вас, соберите вещи. Мираз останется на ночь здесь, с нами. Он не сочтет это странным. Мы скажем ему, что вам нужно отправиться в путешествие, а утром вы сможете попрощаться. Со временем мы поймем, как лучше рассказать ему о том, что произошло. Ночь очень тихая. Когда наступает утро и подъезжает экипаж, Прунапризмия понимает, что не сомкнула глаз. Мираз прыгает к ней в объятия, и она прижимает его к себе настолько крепко, как только может — пока он не принимается вырываться: слишком взрослый и важный для материнских объятий. — Ты уезжаешь, мама? Далеко? — Очень далеко, любовь моя, и, думаю, довольно долго. Похоже, я не скоро вернусь домой. Он хмурится, сбитый с толку. — Но ведь ты никуда не ездишь. — Верно, мой милый. Но на сей раз, как оказалось, мне придется поехать. Надеюсь, позже, когда ты станешь старше, ты поймешь, почему. И я надеюсь, что когда-нибудь я вернусь к тебе. — Мама? Но ты же вернешься, да? — Не знаю, любовь моя. Я не знаю. Но я всегда, всегда буду любить тебя. При этом он позволяет ей снова обнять себя, и она ясно видит: он не в своей тарелке и не понимает, что происходит. Каспиан и Лилиандил выходят из второго экипажа, и после долгого молчания Прунапризмия встает с места. — Я знаю, что ты убережешь его. — В глазах Лилиандил горит огонь, такой же яркий, как и в сердце Прунапризмии. — С ним не случится ничего плохого, пока это в наших силах. — Прощай, Мираз. Пиши мне. Она передает сына Лилиандил, а затем поворачивается лицом к экипажу. Глубокий вдох — и больше никаких прощаний.***
Здесь, на окраине мира, она принимает пищу в одиночестве. Блюда весьма просты, хотя ее крохотная свита делает все возможное, чтобы найти творческое применение тем скудным припасам, которыми их снабжают каждый месяц. Поначалу она приглашала прочих присоединиться к ней за столом — различие статуса казалось смешным в изгнании. Они мягко отказали ей. — Я поехала с вам, потому что верю, что вы моя законная королева, госпожа, — сказала Мира. — Я не могу есть за одним столом с моей королевой. Прунапризмия понимает. Так они показывают, что изгнание для них что-то значит. Тем не менее, иногда, когда она заканчивает ужин и сидит одна за своим столом, она слышит тихий гул их голосов с кухни, где вместе едят Мира, Ален и Ребекка, и испытывает чувство потери. Она прячет его подальше, туда же, куда поместила свои надежды и мечты о сыне, воспоминания о своем дворе и о том, каково это — носить какой-то иной цвет, кроме черного. Сейчас ей почти нечего делать. Она помогала бы вести дом, но слуги и от этого по большей части отказываются. Сбор трав и цветов, или помощь в починке изношенной одежды — это они еще могут признать занятиями для королевы. Но здесь не так много трав, и не так много одежды, которую нужно чинить, а ее старые обязанности по управлению хозяйством занимают очень мало времени в местечке со всего лишь четырьмя жителями. Поэтому она читает больше, чем когда-либо прежде. Раньше на это почти не оставалось времени среди дневных забот. Мираз заседал со своим советом, а Прунапризмия — со своим, и, хотя работа Мираз была у всех на виду, ее работа была не менее утомительной, хоть и скрытой. Рассадка гостей, меню, тщательное расположение комнат для дипломатов и устройство развлечений, ежедневная бухгалтерия — тысяча мелочей, без которых всё в замке остановилось бы. Ей любопытно: как дочь звезды справляется с бесконечными сложностями повседневной жизни в замке? Появились ли у нее на пальцах пятна чернил, или грязь просто отказывается приставать к коже кого-то родом с небес? Теперь вместо всего этого она читает. Ее почту проверяют перед доставкой, но это единственная поблажка, которую Каспиан с удовольствием ей предоставляет. Да, в самом деле: он не только разрешает просить на время книги из (когда-то принадлежавшей ей, а теперь ему) библиотеки, но иногда и сам присылает ей что-нибудь почитать. Это всегда нарнийские книги — истории, которые записаны только сейчас, романы с говорящими лошадьми и смеющимися наядами, кулинарные книги о нарнийской кухне. Дело в надежде, думается ей. Каспиан не испытывает к ней ненависти. Никогда не испытывал, даже если у него столько же причин ненавидеть ее, сколько и у нее — его: за злобу к нему, которая никогда не исчезнет. Тем не менее, это проявление доброты, и она всегда шлет в ответ свою благодарность. Сын пишет ей каждую неделю. Она получает все четыре письма в конце месяца. Они обычно немногословны, но Прунапризмия дорожит каждым: хранит в особой шкатулке в глубине шкафа. Иногда посреди ночи она просыпается, достает ее и зажигает свечу, чтобы перечитать их все. «У тети Лил родился ребенок», — пишет Мираз однажды, и она удерживается от того, чтобы не скомкать письмо в кулаке — только потому, что у нее и так нет почти ничего от сына. «А ты знаешь, что у Черных и Рыжих гномов совершенно разные верования?»***
Нет, она такого не знала. Но в эти дни она целенаправленно поглощает нарнийскую мифологию. Миразу разрешают навестить ее после его восемнадцатого дня рождения. Он приезжал дважды. Первый визит был в лучшем случае неловким. Он заключил ее в объятия, и сначала она даже не знала, как быть. Потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, как обнимать его в ответ, тем более что теперь он был выше и шире в плечах. Они сидят и разговаривают, неловко и неуверенно. Ему есть что рассказать о своем новоявленном двоюродном брате. Риллиан учится ходить, учится убегать от нянек, Риллиан — чудо-ребенок. Прунапризмия прикусывает язык. В конце концов, когда застольные любезности заканчиваются, наступает тишина. — Зачем ты так поступила? — спрашивает, наконец, Мираз. — Все бы было в порядке. Каспиан и Лилиандил… они не сделали бы нам ничего плохого. Она долго не отвечает; стискивает его ладони в своих. — Я хотела как лучше для тебя, — проговаривает она. — И я хотела — хочу — уважения к памяти твоего отца. Он был хорошим человеком. Добрым человеком. Я знаю, что в наши дни его выставляют не так, но это правда, и я хочу, чтобы это чтилось. Он ничего не говорит в ответ, но наклоняется и обнимает ее — спустя еще одно долгое мгновение тишины. Объятие — это проще. На следующее утро, уезжая, он держится храбро и отважно, садится на коня и скачет навстречу яркому восходу солнца. Она возвращается в дом к своему зеркалу. В ее волосах серебро. Это только придает ей горечи и суровости. Мираз с сединой выглядел бы изысканным, мудрым и уравновешенным правителем. Возможно, она бы тоже казалась такой — в том другом мире, в котором они оба дожили до этого возраста. Второй визит случается гораздо позже.***
Требуется немало времени, чтобы собрать воедино все необходимые сведения. Фрагменты взяты из разных книг, из разных писем. Всё выглядит так, как будто она просто изучает нарнийскую культуру, поэтому никто ничего не замечает. Поблизости есть поселение гномов, и Прунапризмия сама обращается к ним. Ее слуги против, но не решаются спорить. Это черные гномы, и, возможно, им известно о месте под названием Бисм, о котором говорится в некоторых книгах. Она приносит им корзину с травами и овощами из своего сада и просит поговорить с их вождем. Приходится переступить через себя, но они приводят ее к нему. И вот, они говорят о Бисме. Говорят о чем-то глубже земных недр, о чем-то, что, возможно, никогда нельзя будет познать целиком. Они говорят тихими словами, приглушенными фразами, чем-то, что не вполне правда, но что можно усвоить. Она усваивает нечто более глубинное, чем была готова. И однажды, исчерпав все иные варианты, она подходит к трещине в земле, о которой ей говорили, и спускается туда, шаг за шагом, пока не достигает пещерки с бушующим под ней огнем. Она сама сделала руны из того, что смогла найти, и теперь раскладывает их на земле, тщательно отмеряя то, как они лежат. И, разместив их все, она делает шаг назад и произносит заклятие, которым ее одарили. Нечто является из нижней части пещеры, скользкое и холодное. Оно обвивается вокруг ее ног, и она продолжает стоять прямо, насколько может, проглатывая страх, как проглатывала всё на протяжении стольких лет. Оно отступает к рунам, мерцает, расплывается во что-то не совсем человеческое, но и не совсем змеиное, тревожащее и неуютное. — Я могу привести тебя в этот мир, — говорит Прунапризмия, раскидывая руки. — Я могу показать тебе путь. Но сначала тебе придется пообещать мне кое-что. Шипение, ничего такого, что можно было бы выразить словами. — Я дам тебе свою кровь, а ты дашь моей крови возмездие против тех, кто ее подвел. Шаг вперед, и она поднимает руку с ножом. Скольжение навстречу, мгновенное мелькание почти что лица. Это не обещание, но это уже не имеет значения. За двадцать лет она не поверила ни одному обещанию. Она надрезает вену на запястье и смотрит, как кровь стекает на руны, одну за другой. С каждым мгновением лицо напротив становится все более человеческим. Кажется, будто мир остановился. Женщина ступает ей навстречу. Нет, не женщина; не совсем. Что-то совершенно иное, что-то, чего Прунапризмия никогда раньше не встречала. Пальцы ведьмы приподнимают ее лицо за подбородок. Глаза ведьмы встречаются с ее глазами. — Надо же, в какой мир я возвращаюсь. Ее губы на губах Прунапризмии — сладкие и нежные, а потом исчезают. Она больше никогда ее не увидит.***
Второй раз сын приезжает к ней годы спустя. Лилиан больше нет, знает Прунапризмия. Ее убил змей. Рилиан пропал. Письма больше не приходят. Всё, что она знала, покрылось пылью. Какое бы успокоение ни получил Мираз, увидевшись с ней в тот первый раз, это не вызвало у него никакого желания продолжать общение — кроме поверхностных весточек, которые дают ей лишь самое смутное представление о его жизни. Любая другая ее переписка давно оборвалась. Каспиан больше не присылает ей книги, хотя она по-прежнему вольна брать их из его библиотеки. Она не думала, что звезды могут умереть. Возможно, Каспиан тоже об этом не подозревал. Неужели ей жаль его, или она просто устала злиться? Неважно. Знала ли Лилиандил, что способна умереть? Эта женщина с огнем в глазах и воздухом под ногами? Мираз на мгновение берет Прунапризмию за руку, наклоняется с галантным поцелуем. — Я отправляюсь на поиски своего брата, — говорит он: вежливый, рыцарственный, такой же храбрый и способный на всё, как его отец. — Мираз, пожалуйста, не надо, — говорит она, и он заключает ее в объятия. — Таков мой долг. Я не мог бы сделать меньше для тех, кто воспитал меня. Обещаю, мы увидимся снова. Прунапризмия, дочь Глозеля и Маргерит, жена Мираза и мать Мираза, знает: обещаниям нельзя верить.