Wrecked

«Очередной длинный день за окном, а я продолжаю лежать на кровати без сил. На кровавых простынях, пропитанных запахом металла, и в комнате, которая помнит лишь мой запах. Въевшийся в мою кожу еще задолго до того, как ты пришел. Заставлявший тебя всегда глубоко вдыхать его и чуть вести носом, думая, что я не вижу. Сейчас я пахну совсем по-другому. Я пахну кровью, что останется навсегда на моей коже. Я пахну травами, которые брат наносит на мои открытые раны. Я пахну потом от вечной лихорадки, что уже так долго не отпускает меня. Не отпускает меня с того дня, как ты ушел. Я пахну тоской по тебе, которую не скрыть за выстроенной стеной, с которой жил все эти годы. За окном снова стучит дождь, когда я пытаюсь думать о тебе. Всякий раз, стоит моим мыслям вернуться в прошлое, ветер жестко ударяется о стекло. Они не хотят, чтобы я помнил о тебе — никто из них, даже мир не хочет помнить. Они похоронили тебя, сделали вид, что забыли. Но я помню тебя. Я помню твою последнюю улыбку. Настоящую. В тот день, когда ты стоял на той лодке в Гусу и смотрел вперед. Я помню отблеск последних закатных лучшей в твоих глазах и легкий изгиб губ, когда ты был счастлив. В тот момент ты был по-настоящему счастлив, как и я. Мне жаль, что я так и не смог сказать тебе об этом. Сейчас я тоже не могу. Тебя нет рядом — лишь твоя тень за моей спиной. Воспоминания о тебе — единственное, что ты мне оставил. Ты не оставил после себя даже души, но неужели ты правда думаешь, что сгинул? Они в этом уверены. Я же лишь надеюсь, что сейчас ты снова счастлив. Где бы ни был, пожалуйста, будь счастлив. Вэй Ин, прости меня…» Он писал ему каждый день как очнулся. Каждый день — одно письмо, в которое старался вложить все, что было внутри. Этого было слишком много. Так много, что на каждом листе оставались мокрые пятна со смазанными иероглифами. Лань Ванцзи писал и писал, стараясь выложить на бумагу все то, что не успел. О чувствах, о запахах, о воспоминаниях и собственных глупых надеждах. Каждый раз новый день был для него днем, что был похож на предыдущий. Лишь белые-белые стены, Сичэнь, что с дежурно-грустной улыбкой наносил травяную мазь на шрамы, и много-много снов. Иногда была лихорадка — тогда Ванцзи не писал. Он лежал на кровати, смотря в окно, и видел размытый черный образ с развевающимися лентами. Образ тот ему улыбался, хотя и глаз видно не было, а руки были сложены в какой-то печати. В лихорадке Ванцзи всегда знал, кто перед ним, тянул вперед руки, стараясь схватить и никогда больше не отпускать, но образ лишь смеялся и словно уплывал из комнаты, скрываясь за стеной. Вэй Ин тот не был в своем черном ханьфу — только в ученических одеждах, что носил слишком давно. Он выглядел так же, как тогда — в Гусу на обучении, и Ванцзи казалось, что и сам он вдруг стал лишь собой шестнадцатилетним. Во снах он держал его за руку и говорил все то, что не мог сказать тогда. Он говорил и говорил, он не был собой — он просто хотел, чтобы Вэй Ин это знал. Его молчание убивало их обоих. Его молчание уже убило Вэй Ина, а потому вина, что росла в душе Ванцзи, с каждым днем лишь сильнее отравляла кровь…

***

«Ты научил меня не бояться. Осуждения, страха и ненависти — ты ведь никогда не обращал на это внимания. Ты был таким открытым, но твоя улыбка каждый следующий раз все сильнее отдавала горечью — ты был разбит внутри, но каждый раз молчал, упрямо встречая чужую жестокость очередной шуткой. Ты перестал доверять мне. Но доверял ли? Знал ли ты, что я бы доверил тебе свою жизнь? Я так много не успел тебе сказать. Я не смог доказать тебе, что ты можешь мне довериться. Я не успел показать тебе, что я могу быть другим. Мне было слишком страшно, что я буду позором для клана. Ведь я не должен был любить тебя, я не имел на это права, это было против правил. Я следовал правилам, а потом ты умер. Я пытался сделать так, как от меня требовали, но это не помогло мне спасти тебя. Если бы я насильно забрал тебя с собой, все могло быть иначе. Ты был бы жив. Но я продолжал и продолжал следовать тому, чему меня учили. Наверное, когда так давно ты назвал все это глупым, ты был прав. Тогда бы сейчас ты бы мог снова счастливо улыбнуться, а закат окрасил бы твое лицо красивым персиковым оттенком. Брат говорит, что мне пора двигаться дальше. Что я должен перестать жить прошлым, что мне пора принять потерю. Но ты ведь не умер? Ты не мог умереть, Вэй Ин. Пожалуйста…» Сичэнь лишь с грустью смотрел на кисти на столе. Внизу на полке лежали исписанные листы бумаги. Ванцзи знал — брат их не тронет. Не станет читать, не осудит. Лишь повернет голову, а в глазах, когда взглянет, будет плескаться тоска. Когда Ванцзи оставался один, а разум его не был затуманен болезнью, он думал о том, во что он превратился. Вэй Ин всегда презирал людей, которые хотели прикрыться чужой спиной. Вэй Ин ненавидел, когда люди меняли правила под себя, делая справедливость мнимой. Вэй Ин терпеть не мог ложь, которой были пропитаны многие люди. Ванцзи в своей лжи мариновался уже несколько лет. Тоска, которой пропахла его комната, продолжала жить в нем, впиваясь в легкие невыносимой болью. Он не мог даже дышать — лишь хрипеть в попытке втянуть воздух. Сичэнь говорил, что это из-за осложнений после ударов кнутом. Ванцзи знал, что внутри него живет огромный демон, пожирающий его изнутри. Он сам стал демоном, который не хотел никого видеть. Демоном, который питался лишь светлыми воспоминаниями о прошлом. Демон этот ронял никому ненужные и никем неувиденные слезы над иссохшим цветком и пожелтевшими от времени листами тетради, что были исписаны кривоватыми иероглифами, нарисованными второпях. Кое-где чернила стерлись, оставив после себя совсем другие слова. Ванцзи продолжал держать в руках чужие вещи, хранившие теперь уже едва уловимый запах — мяты, немного вишни и того, что теперь стало уже совсем незаметным. Запах Вэй Ина оседал солью на кончике языка — оттого ли, что Вэй Ин очень любил находиться в воде, или из-за его пристрастия к приправам. Но иногда, в моменты, когда они вдвоем сидели в библиотеке, ветер приносил к Ванцзи едва уловимый запах морского бриза. Хотя, наверное, он сам себе врал, придумал. Но этого ведь и вовсе — не требовалось. Выделять. А ложное воспоминание с ним так и осталось…

***

«Говорят, что время залечивает раны, а боль уходит. Но спина все еще ноет так, что хочется кричать. Хотя это все равно никогда не сможет быть похоже на то, что я чувствую к тебе, оно хотя бы напоминает мне о том, что ты не выдумка. Эта боль наверняка не сравнится с той, что испытывал ты. Я бы хотел узнать то, что знал ты, и испробовать то, что нравилось тебе. Я бы хотел почувствовать вкус твоего любимого вина и понять, каково это — когда есть те, кто тебя понимает. Но ведь ты так и не узнал, каково это — излить душу? Я бы хотел услышать, о чем ты думаешь. Я бы хотел помочь тебе принять ту боль, разделить ее с тобой. Я бы хотел, чтобы ты доверял мне так же, как я доверял тебе. Я бы хотел лишь только понять тебя. С того дня, как ты ушел, я чувствую себя разрушенным. Что-то во мне оборвалось, брат продолжает смотреть на меня с жалостью. А я так и не могу ему ничего ответить. Я столько бы хотел ему сказать, но я не могу, как не могу сказать и тебе. Пожалуйста, вернись. Я не могу спать, зная, что твоя душа бродит где-то во тьме. Вернись хотя бы ради А-Юаня, ради тех, кто по-настоящему тебя любит. Вэй Ин, вернись к ним…» Его письма с каждым днем становились все короче. Ванцзи изливал на бумагу все, о чем думал и о чем переживал, но чувств внутри меньше не становилось. Его шрамы уже почти зажили, Сичэнь больше не приходил делать перевязки, и Ванцзи остался совсем один. Наедине со своими мыслями. Сны становились все более расплывчивыми. Перед глазами мелькали картинки, одна за одной сменяя друг друга, но в попытке угнаться за смыслом Ванцзи его терял, так и не находя себе места по утру. Его расчесанные в кровь запястья горели огнем, но он продолжал упорно тереть их — будто от этого зависела его жизнь. Будто это помогало ему оставаться человеком. Вечерами и ранними утрами лучи солнца выхватывали Бичэнь, сокрытый в тени. Ванцзи смотрел на него потухшим взглядом, но не тянул руку, желая коснуться. На том мече осталась боль других людей, касаться его было чем-то невозможным. Совсем давно, когда казалось, что лихорадка — это агония, а во тьме белая рука тянется к нему, чтобы помочь пройти за черту, единственной связной мыслью была ненависть. Бичэнь не был виноват в том, что он лишь меч. Ванцзи не был виноват в том, что сам он лишь простой человек. Но в том забытьи в голове билась вина — из-за себя, что не смог защитить, и из-за меча, что оказался столь никчемен, что не смог покончить со всем еще тогда. Сейчас внутри лишь боязнь. Остатки ненависти выветрились тогда же, когда вернулась осознанность. Ненависть выветрилась, когда на смену пришла черная и вязкая тоска, своими ядовитыми шипами разорвавшая кожу в кровь. Тогда у Ванцзи был лишь один вопрос. Такой сложный, единственный важный — что будет дальше? Ведь дальше не будет и его самого. Его прежнего…

***

«Мне бы хотелось, чтобы ты был рядом. А-Юань с каждым днем становится все сильнее, он снова начал улыбаться. Завтра пройдет церемония принятия клановой ленты. Но он забыл тебя. Я пытался спросить, помнит ли он хоть что-то, но А-Юань лишь покачал головой. Они все забыли тебя, словно ты был не больше, чем их ночной кошмар. Они пугают тобой детей и очерняют тебя. И я не могу ничего поделать с этим. Я бы так много хотел сказать им, я бы хотел рассказать о тебе, но в этом нет смысла. Да я и не хочу, на самом деле. Не теперь. Никогда не хотел. Все это слишком сложно. Брат считает, что уже слишком поздно. Я в это не верю. Если ты и правда умер — неужели у тебя не осталось ничего, к чему бы ты хотел вернуться? Когда-то давно я уже просил тебя, и, хотя ты никогда этого не увидишь, я попрошу еще раз — вернись к тем, кто ждет тебя. Я не прошу тебя быть рядом со мной, но я буду рядом с тобой. Я буду за твоей спиной, чтобы защитить тебя. Я лишь прошу тебя о том, чтобы ты снова был где-то поблизости. В этот раз я не подведу тебя, я смогу отразить атаку. Я не дам тебе умереть. Никогда больше. Сегодня еще один дождливый день без тебя, но они уже давно слились в нескончаемый поток. Я не различаю их. Они одинаковы. Меня просили оставить все в прошлом, жить заново. Но жить заново — значит забыть тебя. Я не смогу. Я всегда был разбит, мне нечего менять. Это ты собрал меня воедино, поэтому сейчас мне лишь нужно продержаться до твоего возвращения. Ты ведь вернешься, Вэй Ин?..» Ванцзи хотел, чтобы все разрешилось само собой. Детское желание, но он мог позволить себе лишь его. В глубине души он продолжал надеяться, что все его слова смогут стать реальными, а смысл собственной жизни вновь вернется. Он ни на день не сомневался, что они увидятся вновь. Касаясь солнца на своей груди, Ванцзи верил, что вся та боль, что Вэй Ин перенес, поможет ему вернуться. Не демоном и не злобным духом — не так, совсем иначе. Новым человеком, чьей-то судьбой или маленьким ребенком — все это было неважно. Просто должен вернуться. Он обязан был вернуться. И когда последнее письмо было написано, а новая палочка благовоний догорела, что-то внутри сжалось и рассыпалось пеплом. Что-то внутри потянуло вдаль, мимо гор и рек — вперед, в неизвестность. Потянуло так сильно, что Бичэнь оказался под ногами раньше, чем Ванцзи этого сам захотел, а ледяной ветер бил в лицо. Там, вдали, его ждали ноты их общей едва ли забытой песни. Там, вдали, ждала новая жизнь. Его новая жизнь.

Их.