You're Everything a Big Bad Wolf Could Want

Быть оборотнем - это не так уж и здорово, как показывают в кино. Всё, чего хочет Чан, - это наслаждаться своей жизнью в прекрасном коттедже посреди леса, живя за счёт земли, как это делали его предки, но он редко получает то, что хочет. Люди слишком любопытны, чтобы позволить ему спокойное существование, подростки подбивают друг друга отправиться в лес, чтобы увидеть так называемого большого плохого волка, дети, которые подходят слишком близко, начинают плевать в Чана и угрожать ему, а пожилые жители деревни злобно глумятся каждый раз, когда входят в лес, как будто это Чан вторгается на их территорию, а не наоборот. Взять, к примеру, нынешний момент: Чан просто пытается собрать немного ягод, чтобы перекусить после обеда, когда слышит характерные звуки: кто-то бродит по лесу и подходит слишком близко. Чан мог бы просто оставить его в покое, и, возможно, этот кто-то сам развернулся бы обратно, но он раздражён тем, что его перекус прерывает любопытный незнакомец. Бросив последний тоскливый взгляд на ягоды, он быстро раздевается, складывает одежду и кладёт её на камень, чтобы не испачкать во время смены своего облика. Когда он открывает глаза, мир вокруг него одноцветный, за исключением нескольких особенно фиолетовых полевых цветов, как и всегда, когда он в волчьей шкуре. Так легче защищаться, по крайней мере, так он говорит себе, прислушиваясь к шагам, которые совсем не удаляются от его дома, как он надеялся. — Ты настоящий, — говорит незнакомец, выскальзывая из-за деревьев, окружающих коттедж. Чан не хочет иметь дело с любопытным незнакомцем прямо сейчас, поэтому он старается, чтобы его холка была поднята, а зубы выглядели особенно острыми, прежде чем зарычать, пуская слюну, когда его зубы сталкиваются друг с другом. — Ух ты, — говорит незнакомец, — спокойнее, я не причиню тебе вреда. Конечно, — отмахнулся Чан, — ты просто хочешь увидеть страшного монстра в лесу. Это гораздо лучше. — Ты огромный, — вздыхает незнакомый юноша, оглядывая Чана. Несмотря на то, что незнакомец не прикасается к нему, Чан вздрагивает от его пристального взгляда. — Уверен, что твой узел еще больше, — шепчет незнакомец, но Чан не может уловить никаких признаков страха и... что? Чан, должно быть, ослышался, не может быть, чтобы незнакомец сказал, что его узел должен быть большим. (По скромному мнению Чана, так оно и есть, но это не имеет значения, особенно когда об этом говорит незнакомец). Парень, видимо, воспринимает молчание Чана как разрешение продолжить, потому что, когда он открывает рот, его слова становятся еще более непристойными. — Ты не представляешь, как сильно я хочу сесть на него, чёрт. Пожалуйста, позволь мне принять твой узел. Чан не знает, как реагировать, кроме как зарычать, подойти к незнакомцу и сбить его с ног, чтобы показать, насколько его фантазия неосуществима. Юноша не выглядит испуганным, просто смотрит на него широко раскрытыми глазами, и, чёрт, Чан знает этот запах, аромат возбуждения проникает в его ноздри, когда щёки незнакомца краснеют, словно его возбуждает агрессия Чана. Чан мгновенно отходит, отстраняясь от незнакомца настолько, насколько это возможно, чтобы не выглядеть слабым. — Значит, не сегодня, — выдыхает незнакомец, когда понимает, что Чан больше не на нем. Убирайся, — негромко рычит Чан, надеясь, что угроза очевидна. — Хорошо, малыш, — говорит он, поднимая руки в знак капитуляции. — Я ухожу, ухожу. Чан не перестает рычать, когда незнакомец показывает ему сердечко пальцами и уходит. — Я вернусь, — шепчет парень, как обещание, перед тем как скрыться из виду Чана. Чан думает об этом, даже когда засыпает той ночью, страх, что незнакомец сдержит свою угрозу, струится по его венам. — — Итак, — пробормотал незнакомец, решительно уставившись в землю перед собой, словно вчера это не он говорил Чану все те вещи, — Феликс сказал, что я был груб. Чан наклоняет голову, в основном, чтобы показать, что он слушает, но главным образом потому, что ему любопытно. Возможно, Чан не так много времени проводит среди людей, но в последний раз, когда он проверял, было совершенно ясно, что входить к кому-то домой и просить его о сексе - это грубо. Конечно, незнакомец не настолько глуп, чтобы удивляться? — Я знаю, — продолжает незнакомец, — конечно, просить сесть на чей-то член неприлично, но мне следовало быть и повежливее. Да что ты, — хмыкает Чан. — Итак, вот он я, — продолжает он, — я принес тебе в подарок кролика, чтобы мы могли узнать друг друга получше, прежде чем... ну, ты знаешь. «Ну, ты знаешь» сопровождается тем, что незнакомец засовывает указательный палец в другую руку, которая образует круг, и это достаточно смешно, чтобы Чан разразился лающим смехом. Я понял, — смеется про себя Чан. — Итак, вот, — незнакомец достает из сумки живого кролика, прижимая его к груди, словно его предназначение не в том, чтобы стать ужином Чана. Если бы Чан был в своей человеческой шкуре, он бы закатил глаза и сказал незнакомцу, что тот ужасно нежен с тем, кто в буквальном смысле является жертвоприношением, словно Чан - какой-то старый бог, которому нужны подношения и кровопролития, прежде чем он принесет свои щедрые дары людям. Наверное, так оно и есть, — думает он,— он дает мне еду в надежде, что я пересплю с ним. Люди чертовски странные. — Я, пожалуй, пойду, — заикается незнакомец, бросая кролика к ногам Чана. — Надеюсь, он вкусный. Чан остается смотреть на кролика, пока незнакомец мчится по тропинке, ведущей обратно в лес, размышляя, что, черт возьми, он собирается делать с этой чёртовой жертвой. Чан не съедает кролика, хотя он практически чувствует вкус мяса на языке, когда осторожно несет кролика между зубами, заходя в дом. Решив, что ванная комната - самое безопасное место, Чан кладет кролика в ванну, чтобы тот не смог убежать, когда он меняет свою сущность, его кости ломит, а мышцы разрываются практически без боли, пока он снова не может посмотреть на себя в зеркало. И только когда кролик смотрит ему в глаза, а его маленькое пушистое тельце пытается выпрыгнуть из своей фарфоровой тюрьмы, Чан понимает, что понятия не имеет, как заботиться о своём новом питомце. Мне действительно нужно новое мыло, — думает Чан, — можно попросить Хёнджина принести... всё, что нужно кроликам. — Я ведь не могу оставить тебя одного, правда? — спрашивает он кролика, как будто это такой же оборотень, как и он, а не обычное животное. Кролик быстро шевелит маленьким носиком, как бы говоря: "Пожалуйста, не надо", и когда он берет его на руки, а кролик не кусается и не писает на него, Чан решает, что можно отнести его в основную часть коттеджа. — Вот мы и пришли, — говорит Чан, берет одеяло и расстилает его, чтобы его новый сожитель мог попрыгать. Часть Чана думает, что кролик должен бояться его, в конце концов, его сородичи составляют большую часть его рациона, но этого кролика, похоже, не волнует, что от Чана воняет хищником, и он предпочитает запрыгнуть ему на бедро и устроиться поудобнее, пока Чан придумывает, что посмотреть на своём стареньком телевизоре. И вот как Хёнджин находит их на следующее утро, фейри приходит, чтобы, как обычно, помочь Чану не умереть в лесу. (Чан определенно не паникует, когда просыпается и видит, что кролика больше нет на его коленях, и он становится немного диким, когда видит, что Хёнджин держит его так, словно собирается съесть.). — Отпусти его, — рычит Чан, спрыгивая с дивана и практически вырывая кролика из рук фейри, но потом вспоминает, что животное очень хрупкое, и прижимает его к груди. — Оу, — воркует Хёнджин, — ты нашел друга. — Заткнись, — проворчал Чан, сдерживая свои инстинкты, чтобы не покрыть кролика своим запахом и быть уверенным, что он в безопасности. — Я думал, ты любишь хорошо приготовленных кроликов, — говорит Хёнджин, глаза сверкают, а потоки его магии, как всегда, проникают в коттедж, проверяя, целы ли обереги, охраняющие Чана. — Он не еда, — ворчит Чан, — он чей-то... И это не то, что нужно было сказать, потому что фейри подхватывает и выглядит откровенно радостным, что Чан упомянул кого-то. — Чей-то? — Хёнджин хлопает в ладоши. — Чанни, ты мне изменяешь? — Нет, — огрызнулся Чан, — какого-то глупого деревенского жителя, который думает, что может шутить с волком в лесу. — Он принес тебе кролика? — Я не знаю? — Не знаешь? Чан, тогда почему кролик всё ещё у тебя в руках, а не между зубами? Что-то в выражении лица Чана должно измениться, потому что Хёнджин сбрасывает дразнящую ухмылку, вздыхает и тянет Чана к дивану, чтобы они могли сесть. Кролик, как будто чувствуя, что сейчас начнется разговор, в котором он не хочет участвовать, вырывается из рук Чана и убегает под диван. — Он принес кролика в качестве извинения, я думаю, — говорит Чан, не собираясь объяснять Хёнджину, что это извинение за весьма грубое предложение. — Да? — спрашивает Хёнджин, — так ты уже видел этого незнакомца раньше? — Только один раз, — отвечает Чан, — и он, наверное, больше не вернётся. Это ложь, потому что незнакомец всё ещё хочет его, но Хёнджину не нужно этого знать. — Знаешь, — говорит Хёнджин, опуская голову на плечо Чана, — я думаю, что ещё один друг был бы тебе полезен. Тебе будет с кем поговорить о том, о чём ты не можешь рассказать мне. После этого фейри исчезает, не сказав больше ни слова, оставляя Чана наедине со своими мыслями и надеждой, что Хёнджин принесёт ему вещи для ухода за кроликом. — Чан мечется не потому, что незнакомец не вернулся, с тех пор, как оставил его со своим новым соседом, просто... у него избыток энергии, которую он пытается выплеснуть, бегая по дорожке возле своего коттеджа. «Тебе не помешал бы друг», — слова Хёнджина звучат у него в голове, хотя фейри и не говорил о них, когда заходил к нему, чтобы завезти всё, что было в списке Чана, а также подстилку и игрушки для кролика. Конечно, незнакомец, похоже, не хочет ничего, кроме члена Чана, но, может быть, они могли бы стать друзьями, потому что Чан не намерен быть для кого-то лишь подстилкой. Над лесом сгущается темнота (что вполне соответствует настроению Чана, хотя он и не признается в этом), прежде чем взгляд Чана останавливается на фигуре, идущей по тропинке, спотыкаясь, словно плохо видит в темноте. Идиот, — подумал Чан, покачав головой и переходя в волчий облик, прежде чем подкрасться к фигуре, на случай, если это не незнакомец. — Знаешь, — проворчал незнакомец, когда Чан подошёл достаточно близко, чтобы вести его по тропинке, — может быть, фонарик был бы хорошей идеей. Чан невольно издал смешок, не успев остановить себя, и мысленно отмечает, что надо спросить Хёнджина, может ли он заколдовать несколько кустов, чтобы они засветились. (Просто на случай, если незнакомец вернётся, ведь ему не нужны слухи о том, что житель деревни умер возле его коттеджа, потому что не мог видеть в темноте. Не для того, чтобы незнакомцу было легче найти дорогу, это было бы просто смешно). — Я не хотел приходить так поздно, — продолжает незнакомец, — но Феликсу нужна была помощь в пекарне, и он пообещал дать мне хлеб, если я задержусь. Почему ты вообще здесь? — хочет спросить Чан, впиваясь клыками в губы, чтобы не скулить. — Тебе вовсе не обязательно было приходить. — Кстати говоря, — заговорил незнакомец, заглядывая в сумку, — я не думаю, что волки едят хлеб, но технически ты не волк всё время, так что вот. — Чан смотрит, как незнакомец протягивает буханку хлеба, которая аппетитно пахнет, от неё исходит тепло, словно она только что из печи, и от этого слюна скапливается в пасти Чана. Незнакомец продолжает протягивать хлеб, словно ожидая, что Чан возьмет его, поэтому оборотень осторожно, как только может, зажимает самый краешек буханки между зубами, борясь с желудком, чтобы не проглотить её целиком. — Надеюсь, тебе понравится, — продолжает он. — Кстати, меня зовут Джисон, — говорит незнакомец, нет, Джисон, прежде чем повернуться на пятках и, спотыкаясь, пойти по тропинке. Чан лает, прежде чем Джисон успевает уйти слишком далеко, разрываясь между желанием не напугать его, но и не желанием, чтобы он споткнулся на тропинке в темноте. Хёнджин сказал, что его лай милый, и это останавливает Джисона на полпути, человек поворачивается к нему с широко раскрытыми вопросительными глазами. — Да? — спрашивает Джисон, выждав мгновение, прежде чем подойти к Чану. Стой там, — лает Чан, ударяя лапой по земле и надеясь, что Джисон понял его. — Мне остаться здесь? — скорее вопрос, чем утверждение, но этого достаточно, чтобы Чан был уверен, что Джисон никуда не уйдет, пока он сбегает в свой дом за фонариком. Конечно, Джисон находится там, где его оставил Чан, когда он выходит с фонариком в зубах. — Это для меня? — спрашивает Джисон, словно не может поверить, что Чан принес ему что-то. Чан кивает, как только может в такой форме, но прежде чем он успевает выронить фонарик, Джисон тянется вперед и берет его из пасти, как будто Чан не волк. — Спасибо, — мягко говорит Джисон, — фонарик - это не fleshlight*, но начало положено, да? Вот тебе и дружеский обмен подарками, — ехидничает Чан, прежде чем Джисон включает фонарик и идёт по тропинке. Если Чану приходится напоминать себе, что он подарил Джисону фонарик только для того, чтобы человек не заблудился в темноте по дороге домой, то это между ним, кроликом и буханкой хлеба. *a flashlight isn’t a fleshlight. Игра слов, flashlight - фонарик, а fleshlight - мастурбатор. — От запаха крови клыки Чана удлиняются во рту еще до того, как он полностью просыпается, и паника заполняет его грудь, когда он думает, что кролик поранился, пока Чан спал. Когда кролик (Чан знает, что должен дать ему имя, но почему-то не может придумать ничего достойного кролика, и нет, Хёнджин, Минхо - совсем не подходящие имена) прижимается холодным носом к щеке Чана, тот облегченно вздыхает, прежде чем его ноздри снова раздуваются. Кровь пахнет не так, как у любого животного в лесу, она менее землистая, чем у любой его добычи, и её окружают другие запахи. Человеческая, понимает Чан, как только чувствует нотки угля и горящего дерева. Джисон. Она пахнет так же, как и Джисон, когда он вчера вечером заносил хлеб. Волк Чана рычит у него под кожей, когтями впиваясь в его внутренности, отчаянно пытаясь выбраться наружу, и он, не колеблясь, сдается. Так его нос работает лучше, и если он чувствует запах крови внутри своего коттеджа, Джисон, должно быть, серьезно ранен, и Чану нужно найти его сейчас. Когда Чан выходит из дома, Джисона нигде не видно, но запах крови, который он ожидает встретить, настолько силён, что ему приходится уткнуться носом в лапы, чтобы не подавиться. Поторопись, — говорит себе Чан, делая глубокий вдох, чтобы сосредоточиться на звуках леса, пытаясь услышать хоть что-нибудь, что могло бы подсказать ему, где находится Джисон. Волк Чана, видимо, что-то уловил, потому что не успел он опомниться, как его лапы уже движутся к тропинке, ведущей в лес возле ручья. По этой тропе он ходил уже много раз, но сейчас в его шагах есть что-то напряженное, его волк сосредоточен на запахе крови Джисона, который становится все сильнее, чем ближе он подходит к особенно густой части леса. Чан знает, что здесь любят кормиться олени, а если пройти чуть дальше, то там есть прекрасная поляна с полевыми цветами, которые Хёнджин использует для зелий, но нет никаких причин, по которым Джисон мог знать об этом, по крайней мере, так думает Чан. Чан не успевает сделать больше нескольких шагов в чащу, как чувствует запах крови Джисона ещё сильнее. Джисон здесь. На долю секунды Чан не может отделаться от мысли, что это может быть ловушка, потому что на самом деле нет никаких причин, чтобы человек был здесь, но его волк не заботится о логике теперь, когда он уловил запах Джисона. — Пожалуйста, не ешь меня, — доносится сквозь заросли голос Джисона, и Чану приходится прикусить язык так сильно, что новый запах крови наполняет его нос, чтобы не зарычать, когда он замечает человека. Джисон развалился на земле, его нижняя часть тела покрыта листьями, но Чан не может не заметить, что нога человека согнута под неестественным углом, запах крови настолько густой, что Чан может подавиться. Нога Джисона попала в капкан, который Чану не нужно использовать, потому что его волк - это ловушка для добычи, на которую он охотится. Чан в ярости, как кто-то посмел поставить капканы в его чёртовом лесу. Это его территория, у деревни полно лесов на другой стороне, еще более пышных и населенных животными для охоты, у них нет причин ступать в его лес. Он не задумываясь продирается сквозь заросли, намереваясь разрушить все ловушки, расставленные охотниками, и остановиться только после того, как найдет и уничтожит все до единой. —Ух, — голос Джисона останавливает рычание, которое грозит вырваться из горла Чана, когда он швыряет последнюю ловушку о дерево, металл красиво разбивается, прежде чем он скидывает остатки в кучу к другим, за которыми он вернется, как только разберется с Джисоном. Чан не упускает из виду, как Джисон вздрагивает при его приближении, и это обрушивается на него, как тонна кирпичей. Джисон боится его. Чан даже не может его винить, потому что, все и так думают, что Чан устроил ловушку, Чан - причина его потери крови. Чан скулит достаточно громко, чтобы Джисон его услышал, но это не меняет того факта, что он не может помочь Джисону в такой ситуации. Я собираюсь перевоплотиться, — рявкнул Чан, высунув язык, как он надеется, с дружелюбием на морде, и отступил назад, чтобы Джисон не видел, как он это делает. Лучше не пугать его еще больше, — говорит себе Чан, прежде чем снова оказаться в человеческой коже, с руками, способными раскрыть ловушку, не причинив Джисону боль, и руками, способными отнести его в коттедж. — О, — заикается Джисон, как будто человеческой кожи Чана достаточно, чтобы он забыл, что его нога попала в капкан. — Привет. — Привет, — повторяет Чан, на мгновение позволяя себе быть таким же ошарашенным, как и Джисон, прежде чем прийти в себя. (Он ничего не может с собой поделать, это первый раз, когда он действительно разговаривает с человеком, он имеет право на поблажку. Не то чтобы Чан собирался признать, что он пялится, или что Джисон стал больше, чем просто незнакомцем за то время, что он приходил в гости). — Итак, — говорит Джисон, прежде чем хныканье прерывает его, — ты собираешься мне помочь или и дальше будешь светить своими причиндалами перед моим лицом? Чан судорожно сглотнул, прикрываясь руками, но потом вспоминает, что они ему вообще-то нужны, чтобы вытащить Джисона из ловушки. — Не смотри, — простонал Чан, ненавидя свою человеческую кожу за то, что она так легко краснеет. Джисон, в свою очередь, смеется, наслаждаясь тем, как Чан смущается, прежде чем взять себя в руки. — Со мной твое достоинство в безопасности, — торжественно произносит Джисон, словно Чан не в силах понять, что юноша готов разглядывать его, стоит только перестать прикрываться. — Спасибо, — отвечает Чан, вздыхая про себя, и опускается на колени перед ногами Джисона, делая все возможное, чтобы прикрыть себя, пока он осматривает ловушку. Чан не стал предупреждать Джисона, поэтому сразу раздвигает челюсти капкана, решив, что человек не заслуживает предупреждения, раз он полностью отвлечён разглядыванием члена Чана. — Чёрт, — кричит Джисон, когда металл вырывается из его ноги, — тебя не учили предупреждать? — Я воспользуюсь этим в следующий раз, — говорит Чан, морщась, когда из свежих ран начинает сочиться кровь. Отнеси его домой, — рычит волк Чана, но для этого нужно поднять истекающего кровью человека, которому, вероятно, не понравится, что его несут через лес. Ну и ладно. — Вот тебе предупреждение, — говорит Чан и берет Джисона на руки, стараясь не трясти его ногой сильнее, чем нужно. Чан концентрируется на всём, кроме того, как Джисон прижимается к нему, или его естественного запаха, пробивающегося сквозь запах крови, когда человек цепляется за него, позволяя своим инстинктам вести его через лес, пока он не увидит вдалеке свой коттедж. — Мы почти пришли, — обещает Чан и облегченно вздыхает, когда Джисон хмыкает в знак признательности. Он всё ещё в сознании, хотя потерял много крови, и это сейчас самое главное. Чан едва сдерживается, чтобы не выбить дверь, торопясь затащить Джисона внутрь. Инстинкты кричат ему, что нужно отнести человека в безопасное место, где никто не сможет причинить ему вреда. Лишь небольшое отверстие в дверном проеме останавливает его и позволяет им войти внутрь, не опуская Джисона вновь на землю. Не бросай его, — кричит его волк, хотя он знает, что должен положить Джисона, когда доберется до дивана. В любой другой ситуации Чан был бы рад, что его гнездо убрано, потому что теперь есть куча подушек и одеял, которыми он может подпереть Джисона, пока его волк беспокоится о безопасности человека. — Я все думал, когда же ты пригласишь меня в дом, — шутит Джисон, пока Чан волнуется, но для ушей оборотня это звучит неправильно, как будто Джисон держится из последних сил. Чан не может заставить себя оставить Джисона, хотя он знает, что должен взять аптечку, поэтому он довольствуется тем, что протирает рану одним из своих одеял после того, как завязывает импровизированный жгут на ноге человека, чтобы тот не потерял еще больше крови. — А теперь ты меня связываешь? — дразнится Джисон. — Мы еще даже не обсудили кинки. — Заткнись, — полусерьезно шипит Чан. — Может быть, мне это тоже нравится, — говорит Джисон с тем, что, по мнению Чана, должно было быть шевелением бровей. — Тогда это тебе действительно должно понравиться, — говорит Чан, встает и бежит в ванную, срывает дверцу шкафа с петель и возвращается на диван с аптечкой в руках. Чан знает, как ухаживать за ранами, и когда он начинает дезинфицировать ногу Джисона, он понимает, что рана не так уж плоха, как он думал. Она выглядит ужасно, но капкан не очень глубоко порезал ногу. Джисону невероятно повезло, но когда Чан говорит ему об этом, человек плачет. — Моя нога теперь бесполезна, — кричит Джисон, — как я смогу прокатиться на этом члене, если у меня только одна нога? Верно. Чан все еще очень голый, и теперь, когда Джисон не находится в критической опасности, его волк доволен настолько, что может пройти в спальню, чтобы одеться. — Ты ничего не потерял, — бормочет Чан из-за частично закрытой двери своей спальни. Джисону не стоит вставать, но он не стал бы мешать человеку, так как его нога не выглядит сильно искалеченной. — Ты говоришь это сейчас, — причитает Джисон, — но именно ты потеряешь всё это. — Что всё это? — спрашивает Чан, накидывая рубашку, чтобы успокоить свои инстинкты и вернуться к Джисону сейчас же. — Это, — говорит Джисон, жестом показывая на свое тело. — Точно, — говорит Чан, торжественно кивая, как будто это трагедия, что он не получит то, что хочет Джисон. Чану следовало бы проверить кролика, пока он переодевался, может быть, даже спрятать его подальше, чтобы он не смог выбрать именно этот момент, чтобы выпрыгнуть из-под дивана и дать о себе знать. — Ты оставил его себе? — шепчет Джисон, протягивая руку, чтобы кролик обнюхал его пальцы, но вздрагивает, когда кролик тянется к его ноге. — Ну, я не собирался его есть, — говорит Чан, и это неправильные слова, потому что Джисон издает обиженный звук, прежде чем он успевает остановить себя. Верно, кролик должен был стать жертвоприношением его члену, или что-то в этом роде, поэтому отказ от еды означает, что Чан технически отверг подарок. — Ладно, — пробормотал Джисон, прозвучав так обиженно, что волк Чана заскулил. — Я не ем кроликов, которых поймал не сам, — говорит Чан, запинаясь, прежде чем Джисон успевает расстроиться ещё больше. — Поэтому, он мой сосед, я полагаю. Джисон всё ещё пахнет расстройством, поэтому Чан поддается своим инстинктам и берет кролика на руки, осторожно кладет его на грудь Джисона, чтобы он мог погладить мягкий мех кролика. — Ты выбрал хорошего кролика, — говорит Чан, — он очень чистоплотный. — Это хорошо, — хмыкает Джисон, закрывая глаза, пока кролик радостно стучит задней лапкой, радуясь вниманию человека. — Тебе нужно отдохнуть, — говорит Чан, берёт одеяло и накрывает им Джисона и кролика. Джисон засыпает раньше, чем Чан отстраняется, и оборотень, наконец, поддавшись изнеможению, вызванному пробуждением от запаха крови, берет свою подушку и одеяло и устраивается на полу. Просто чтобы убедиться, что он не навредит себе, — говорит себе Чан, когда его волк не позволяет ему уйти. Его волк просто защищает его, потому что если Джисон поранится в коттедже, жители деревни узнают об этом и придут к нему на порог раньше, чем он успеет это понять. — Последнее, чего ожидал Чан, просыпаясь, - это глаза Джисона, смотрящие на него со своего места на диване, пока кролик грызет ножку кофейного столика. — Ты храпишь, — говорит Джисон, как будто это имеет значение, как только их глаза встречаются. — И тебе доброго утра, — бормочет Чан, зная, что уши человека достаточно чувствительны, чтобы услышать его. — Верно, — соглашается Джисон, — и кстати говоря, мне, наверное, пора домой, пока никто не начал волноваться. Не уходи, — рычит волк внутри Чана, — останься. Чан едва сдерживает рык, который вырывается из его груди при мысли о том, что Джисон будет брести по тропинке обратно в деревню со своей раненой ногой. Что случится, если он споткнется и поранится? Что, если кто-нибудь найдет его и обвинит Чана в травме? Почему Джисон вообще хочет уйти? Последний вопрос заставляет Чана остановиться на месте, ведь какое ему, черт возьми, дело до того, что Джисон хочет уйти? Он даже не знает Джисона, не считая тех нескольких разговоров, которые юноша вёл, пока Чан не мог говорить, и хотя Джисон, кажется, заинтересован в нём, его волнует только его член, а не Чан. Он чувствует интерес своего волка к Джисону, что-то первобытное и движимое инстинктами, которые кричат ему о необходимости защищать и оберегать, но Чан не собирается трогать эти инстинкты даже десятиметровой палкой, пока не выяснит, почему его волк так сильно заботится о человеке. — Или нет, — говорит Джисон, вырывая Чана из путаницы в его голове, и только тогда он понимает, что его когти выпущены и впиваются в ковер. — Прости, — шепчет Чан, заставляя свои когти втянуться, пока они не превращаются в тупые ногти, которые он предпочитает. — Я не заметил. — Всё в порядке, — отмахнулся Джисон, взмахнув рукой. — Похоже, я нравлюсь твоему волку. — Мой волк - это нечто, — Чан не уверен, смеяться ему или нет, но Джисон улыбается, словно дразнится, и Чану хочется присоединиться к шутке. — Я мог бы остаться, — предлагает Джисон, — только пока моя нога не заживет. Чан хочет сказать, что она почти не пострадала, потому что это правда. Теперь, когда прошла целая ночь на заживление, нога Джисона выглядит намного лучше, ни один из порезов не открылся, пока он спал, и когда Чан снова продезинфицирует, он уверен, что всё будет выглядеть ещё лучше. Слова вылетают изо рта Чана прежде, чем его мозг успевает их подхватить, и он соглашается, что остаться "вероятно, хорошая идея". Хорошо, — соглашается волк Чана, радостно мурлыча под его кожей, когда улыбка Джисона становится шире. — Итак, что именно можно делать посреди леса? Много чего, хочет сказать Чан, его волк пританцовывает от возбуждения при мысли о том, чтобы показать Джисону, где лучшие места для охоты, или о какие деревья лучше всего тереться, или как далеко он может заплыть в озере за коттеджем. А в человеческом обличье... ну. Делать особо нечего, разве что смотреть телевизор, когда он не возится на кухне или не переделывает интерьер в миллионный раз. — Я покажу тебе. Когда Джисон рядом, всё словно становится новым. Тропы, по которым он ходил снова и снова, становятся интереснее, с новыми цветами, рядом с которыми можно остановиться и понюхать, или животными, на которых можно посмотреть (Джисон не любит, когда Чан охотится, поэтому последний ждёт, пока человек уснет, чтобы поймать для них еду). Река, возле которой Чан спас Джисона, стала быстрее, озеро теплее, солнце ярче, всё стало намного больше, чем было раньше, и Чану это нравится. Поскольку Чан предпочитает оставаться в своей волчьей шкуре, когда они исследуют окрестности, волк Чана начинает давать понять, что он обожает Джисона. Инстинкт защиты человека становится сильнее с каждым днем, наряду с другими чувствами, такими как "хочу любить своё", на которых Чан сейчас предпочитает не зацикливаться. Джисон никогда не сторонился волка Чана, но теперь он как будто не может оставаться в стороне. Чан хочет верить, что прикосновения Джисона, почесывания за ушами, щелчки по лбу, когда он делает что-то, что Джисон не одобряет (Чан клянется, что съел пчелу случайно), то, как Джисон следит за тем, чтобы часть Чана всегда прикасалась к нему, означает нечто большее, чем просто дружелюбие парня, но человек никогда ничего не говорит. Он просто тянет голову Чана к себе на колени, когда они сидят у озера, или подходит ближе, чтобы хвост Чана касался его ног, когда они гуляют, и это бесит. Ещё хуже, когда Джисон постоянно старается инициировать прикосновения, когда Чан - человек, Джисон прижимает их тела друг к другу на диване или обнимает Чана со спины, пока тот готовит. Джисон даже начал называть его малышом, когда Чан что-то делает или хочет внимания, а волк Чана хочет. Взять, к примеру, нынешний момент: Чан наконец-то поддался на нытье Джисона о том, что он хочет досмотреть дораму. Как он может не поддаться, когда Джисон зовет его в гостиную, выглядя как всё, о чём Чан когда-либо мечтал, трепеща ресницами и шепча: "Давай, детка, всего один эпизод". Чан сразу же тает, позволяя человеку затащить себя на диван, а Джисон выгибается, пока не оказывается на Чане, а не на диване. — Ты это видел? — спрашивает Джисон в какой-то момент, но Чан не может сосредоточиться ни на чем, кроме того, как дыхание Джисона щекочет его горло, или как каждый раз, когда Джисон смеется или кричит во время дорамы, его грудь прижимается к груди Чана так близко, что последний может почувствовать биение сердца человека. — Уф, — Чан вынужден сдерживать хныканье, когда Джисон отстраняется и смотрит на него с шоком в глазах. — Ты даже не смотришь, — обвиняет Джисон, надувая щеки и заставляя Чана пожалеть о каждом решении, которое он когда-либо принимал в своей жизни и которое привело его к этому моменту. Он будет внимателен, клянется он, если это заставит Джисона перестать смотреть на него так, будто он пнул щенка. — Прости? — Чан не хотел говорить так неуверенно, потому что ему действительно жаль, но Джисон улыбается ему, и Чан даже не знает, за что ему извиняться. Счастливая пара, — щебечет волк Чана, даже если это совсем не то, что происходит. Джисон не его пара, Джисон никогда не будет его парой, но Чан не может отрицать, что не только его волк хочет, чтобы это было правдой. Чан хочет, чтобы Джисон остался, принадлежал ему, но Джисон здесь только до тех пор, пока его нога не заживет и он не получит узел, который так сильно желает. (Не то чтобы Чан собирался дать ему его. Вероятно.) — Только ради этого мы начнем всё сначала и посмотрим все серии, — объявляет Джисон, кивает сам себе и берет пульт, чтобы заново запустить дораму. — Не могу дождаться, — шепчет Чан, устраиваясь поудобнее и задерживая дыхание, чтобы не начать мурлыкать, когда Джисон прижимается к нему. — Это становится рутиной, даже когда нога Джисона заживает и он начинает возвращаться в деревню днём. Каждую ночь Чан ждет возле коттеджа в своей волчьей шкуре, пока не услышит характерные звуки приближающегося по тропинке Джисона, и тогда он кидается к человеку, бросается на него и мягко опускает на землю. — Привет, щенок, — смеется Джисон (или хрипит, или стонет, в зависимости от настроения), пока Чан старается покрыть своим запахом каждый сантиметр кожи, до которого может дотянуться, чтобы успокоить своего волка. — Хорошо, хорошо, прекрати пускать на меня слюни, — Джисон стонет, как будто это не он пришел на территорию Чана с запахом других людей. Чану нравится думать, что мокрая полоска на щеке Джисона от его языка - достаточное извинение, поскольку он не может сейчас говорить, даже если это заставляет Джисона скулить. Чан всегда переходит в человеческую форму, как только они возвращаются в безопасное место в его коттедже, а Джисон всегда делает непристойные замечания о том, что хочет посмотреть, как это происходит, как будто это что-то сексуальное. (Это не так, если только Джисон не считает, что разрыв кожи и изменение формы мышц - это сексуально. Как бы Чан не привык к этому, он все еще не хочет делиться этой стороной себя с человеком.) Как бы Джисон ни был очарован его волчьей формой, он никогда не жалуется на то, что Чан меняет её на человеческую, которую он может удержать, пока они смотрят очередную серию своей дорамы. К сожалению, Джисон решил, что им нужно начать новую дораму, как только они закончат старую, а в той, которую он выберет, есть оборотень. — Я просто хочу узнать то, о чем ты мне не расскажешь, — объясняет Джисон, трепеща ресницами, пока Чан решает, разбивать ему телевизор или нет. Я так не выгляжу, — думает Чан, с отвращением глядя на миниатюру на странице дорамы на Netflix. Морда волка разделена на волчью и человеческую, со светящимися желтыми глазами и клыками, которые выглядят так, будто не могут прорвать и лист бумаги, не говоря уже о добыче, на которую ему придется охотиться. До него не сразу доходит, что, возможно, именно поэтому Джисон так очарован им. В дораме волки кажутся сексуальными и опасными, преследующими добычу и устраивающими драки с другими волками, а затем овладевающими любой женщиной, бросающейся на них. Чан знает, что ни один разумный волк никогда не станет затевать драку с товарищем по стае, но он прикусывает язык, чтобы не испортить удовольствие Джисону. Он также не является дикой секс-машиной, потому что, во-первых, гона вообще не существует, а во-вторых, у него есть принципы, которые не включают в себя траханье всего, что движется. Он чувствует, как сердце Джисона учащенно бьется во время более скандальных сцен, и это его пугает. Что произойдет, когда Джисон поймет, что Чан - просто домосед, предпочитающий оставаться в лесу и избегает жителей деревни, которые его ненавидят? Он уже так долго здесь, — ворчит волк Чана, и хотя это правда, что Джисон продолжает возвращаться каждую ночь, чтобы посидеть на диване Чана и посмотреть телевизор, но однажды он поймет, что Чана недостаточно. — Возможно, это было глупо, — признается Джисон после того, как они посмотрели несколько серий (не то чтобы Чан был внимателен, он может закатить глаза только столько раз, прежде чем испугается, что они застрянут). — Настоящие волки намного лучше. — Хм? — Чан хмыкает, в основном, чтобы показать, что он слушает, даже если он не знает, как ответить. Лучше ли настоящие волки? Он не знает. — Я говорю, — произносит Джисон, выбираясь из кокона, в котором он устроился рядом с Чаном, чтобы посмотреть на волка. — Ты намного круче, чем эти тупые шавки. И сексуальнее, с твоим... тобой. — Моим мной? — спросил Чан, сдерживая хныканье, потому что Джисон смотрит на него с искренностью, мерцающей в его глазах. — Заткнись, — простонал Джисон, размахивая руками, когда Чан не понимает. Как Чан может понять, когда он просто... Чан? У него нет сверхскорости или способности карабкаться по стенам, как у волков, за которыми они наблюдали, и никто никогда не смотрел на него и не бросался. (Кроме Джисона, но это совсем другое). — Я заберусь на тебя, как на дерево, если ты не перестанешь так на меня смотреть, — надулся Джисон, хотя Чан просто смотрел на него, как всегда. — Ты выглядишь как растерянный щенок, и это... это слишком, ясно? Дай человеку передохнуть. — Или узел, — говорит Джисон после паузы, которая, по мнению Чана, должна была быть драматичной. Заяви на него права, — рычит волк под кожей Чана, — будь как те волки и разрушь его. Мы не можем, — возражает Чан, — он не хочет, чтобы мы были такими. Наш, наш, наш, наш, — твердит волк Чана, снова и снова, пока Чан не начинает его игнорировать. Как бы ни была сильна мысль о том, чтобы заполучить Джисона, Чан знает, что Джисон не может хотеть его на всю жизнь. Как только он получит его узел, у человека не будет причин оставаться здесь. Джисон понятия не имеет, что Чан попал в ловушке спора со своим волком, поэтому, когда Чан не отвечает, он вздыхает еще более драматично и прижимается к боку Чана, чтобы они могли начать другой эпизод. — Ты заснешь, — шепчет Чан, поддаваясь инстинктам и утыкаясь носом в макушку Джисона. — Нет, — возражает Джисон, но, конечно, не проходит и десяти минут, как он уже тихонько похрапывает, прижавшись к руке Чана. — Что-то меняется, когда Джисон приходит в этот раз, воздух словно заряжается, как только он входит в коттедж Чана и устраивается на диване. — Веди себя хорошо, — предупреждает Чан с легким намеком на рычание, чувствуя, как нагреваются его уши, когда Джисон вздрагивает. Он не уверен, все ли люди такие, как Джисон, или его человек особенный, но Джисон точно... реагирует всякий раз, когда Чан напоминает ему, что он волк. — Веди себя прилично, или можешь идти домой, — рычит Чан, когда Джисон открывает рот, чтобы пожаловаться. — Ладно, — надувает губы Джисон, — ты большой плохой волк, если не даешь нам закончить эпизод. Вместо ответа Чан чувствует, как удлиняются его клыки, и улыбается, стараясь не скривиться от того, насколько смешно он себя ведет. Джисон почти бросается вперед, но тут же останавливается и впивается ногтями в бедра, пытаясь не шевелиться. Когда-нибудь Чан сможет смириться с тем, что Джисону, похоже, нравятся его клыки, потому что он точно не хотел бы наброситься на кого-то с острыми, как бритва, зубами, но сегодня не тот день, особенно когда Джисон смотрит на него так, будто хочет его поглотить. — Давай, малыш, — шепчет Джисон, — Я хочу знать, что будет дальше. — Ты даже почти не смотрел прошлый эпизод, — бормочет Чан под нос, вскрикивая, когда Джисон бьет его подушкой. — Это потому, что ты отвлекал, — жалуется Джисон, — почему меня должно волновать, что происходит в фальшивой школе, когда ты был.... ты. — Ах да, — смеется Чан, смирившись с тем, что его щеки на некоторое время станут красными, — я постараюсь перестать быть таким собой. — Буду признателен, — торжественно говорит Джисон, выхватывая пульт из его рук. — Ты можешь загладить свою вину, обнявшись со мной, пока мы смотрим следующую серию. Чан делает вид, что кладет подбородок на руку, как будто обдумывает ультиматум, но, конечно, это все показуха. Джисон знает, что победил, и даже не дает Чану нормально сесть, прежде чем прижаться к его боку и удовлетворенно хмыкнуть, как только ему станет удобно. У Чана достаточно места, чтобы устроиться как можно удобнее, и одна хорошая вещь, чтобы быть волком, заключается в том, что если его рука-подушка онемеет, он этого не почувствует. Они просматривают примерно половину эпизода, прежде чем Джисон поворачивается, чтобы прижаться к руке Чана, и что-то в этом движении заставляет Чана не обращать внимания ни на что, кроме ощущения дыхания человека, проходящего по его шее, и покалывания кожи там, где рука Джисона прижата к его собственной. Прекрати, — говорит себе Чан, но теперь его волк заинтересован в происходящем, и он действительно не может сосредоточиться. Взять моё, — рычит его волк, разрывая кожу Чана в безуспешной попытке заставить его сменить сущность. Когда губы Джисона касаются его плеча, даже если человек просто зевнул, Чан уже готов. Слава богам, Джисон - человек и не чувствует сейчас запаха Чана, как его обычно легкий жасминовый аромат становится гуще от силы его желания. — Малыш? — шепчет Джисон, глядя на Чана широко раскрытыми глазами, от которых его волк хочет его уничтожить. Пометь, — говорит он, и Чану приходится отвести взгляд, прежде чем он сделает то, о чем потом пожалеет. Он даже не уверен, почему его волк так бурно реагирует, ведь раньше он не хотел кого-то так сильно. Как он мог, когда провел большую часть своей жизни здесь, в своем коттедже в лесу, в одиночестве? Его волк точно не хочет Хёнджина, если судить по тому, как он зарывается глубоко внутри него всякий раз, когда лесной дух заглядывает в гости, а Хёнджин - единственная компания, которая у него есть. Джисон - совсем другой, и на мгновение Чан подумал, что его волк хочет человека только потому, что он первый, кто осмелился остаться рядом, но потом он действительно задумался об этом. Джисон - это всё, чего хочет Чан: он весёлый, смеется слишком громко, сует в рот слишком много еды, хотя просил только попробовать, и он самый милый парень, которого Чан когда-либо встречал, и шутит так, что Чан не может не смеяться. Он идеален, и, конечно, волк Чана тоже хочет его. Но мысли, от которых волк заставляет его просыпаться в холодном поту, новые, и он не уверен, готов ли он к ним. Чан знает, что хочет большего, чем целомудренные поцелуи, которыми они обменивались раньше, и Джисон не вернулся бы после вопроса об узле Чана, если бы тоже не хотел большего, но Чан не знает, как попросить о том, чего он хочет. Не то чтобы он не прикасался к себе, но трогать себя, желая, чтобы его рука принадлежала Джисону, - это не то же самое, если бы Джисон касался его на самом деле. Он хочет этого, но он также боится, что Джисон изменит свое мнение, когда поймет, что Чан не большой плохой волк, как он думает, а неопытная красная шапочка из их истории. Но что, если... Мысли Чана прервал голос Джисона, спросившего, всё ли с ним в порядке, и от этого ему стало еще хуже, и он не смог сдержать скулёж, который вырвался из его горла, когда его волк снова умолял заявить права на человека. — Малыш? — снова спрашивает Джисон, прикусывая губу от беспокойства, глядя на Чана. — Я в порядке, — отвечает Чан, но тут Джисон перекидывает ногу через колени Чана, и этого достаточно. Чан рычит, сталкивая их губы и с силой притягивает Джисона к себе на колени, не останавливаясь, пока их грудные клетки не прижимаются друг к другу, а человек не вжимается в него. Джисон быстро целует в ответ, просовывая язык между губами Чана, оставляя оборотня на произвол судьбы, пока их языки скользят друг по другу. Джисон не дает Чану возможности дышать, когда отстраняется, чтобы вдохнуть воздух, целует его в уголок рта, а затем переходит к челюсти, не торопясь, словно пытаясь запечатлеть себя на коже Чана, целуя его горло. Чан не может сдержать стон, когда Джисон прикусывает его ароматическую железу (не то чтобы Джисон знал, что это именно то место), и он чувствует ухмылку человека своей кожей, прежде чем тот начинает всасывать кожу в этом же месте, успокаивая жжение легким прикосновением губ, прежде чем двигаться дальше. Волк Чана ощетинивается, когда понимает, что Джисон только что пометил его, и рычит, что это Чан должен пометить Джисона, но быстро успокаивается, когда Джисон ёрзает у него на коленях, и это движение посылает ударную волну по позвоночнику Чана, когда он чувствует, как их промежности соприкасаются. Джисон тоже не останавливается, вжимаясь в Чана так, словно от этого зависит его жизнь, продолжая атаковать горло Чана. — Чёрт, — выдыхает Джисон в шею Чана, упираясь членом в его живот. Чан не может остановить себя от вжимания пальцев в одетую задницу Джисона, отчаянно ища трения, которого человек лишил его в погоне за собственным удовольствием. Он так увлечен этим, что не замечает, когда Джисон отстраняется, чтобы мягко направить Чана спиной на диван, обещая, что так ему будет намного лучше. Руки Джисона проникают под подол его рубашки, и глаза Чана распахиваются от осознания того, что они действительно делают это. — Вау, — Джисон отстраняется, как будто чувствует опасения Чана, да, наверное, так и есть, ведь они так близко прижались друг к другу. Сердце Чана словно готово вырваться из груди, и всё потому, что он боится, что Джисон отвергнет его, когда узнает, что он понятия не имеет, что делает. — Детка, ты в порядке? — снова спрашивает Джисон, соскальзывая с колен Чана и устраиваясь на колени у дивана. Чан ненавидит себя за то, что его глаза начинают слезиться, когда он качает головой, чёрт возьми, почему Джисон обязательно должен быть таким проницательным? — Поговори со мной, — умоляет Джисон, нежно беря Чана за подбородок рукой, чтобы тот не смог закрыться, как ему хочется. — Я…— Чан делает глубокий вдох и задерживает его, пока не почувствует, что его мир вот-вот рухнет, прежде чем продолжить. — Ты подумаешь, что это глупо. — Я никогда бы не подумал, что ты глупый, — клянется Джисон, и в его словах сквозит только искренность. — Я никогда не делал этого, — Чан не чувствует себя лучше теперь, когда всё известно, но, по крайней мере, теперь Джисон может уйти, если захочет. Это разорвет сердце Чана на части, но он исцелится. В конце концов. Но Джисон не уходит. Признание Чана сближает Джисона с ним, он целует его запястье так, что пульс оборотня начинает учащенно биться. — Мы не обязаны, если ты не хочешь, — говорит Джисон, и это совсем не то, чего хочет Чан. — Нет, нет, нет, — заикается Чан. — Я хочу, я просто... я не знаю, что делать. Джисон, засранец, смеется, словно не может поверить в то, что слышит. — Детка, — хихикает он, — всё в порядке. — Я думал, ты меня не хочешь, — признается Джисон, как только его смех под контролем. — Конечно, хочу, — шепчет Чан, надувая губы, потому что Джисон смеялся над ним. — Ты мне доверяешь? — спрашивает Джисон, когда прижимает к губам Чана достаточное количество поцелуев, чтобы стереть надутые губы. — Доверяю, — обещает Чан, вытягивает руку, чтобы притянуть Джисона к своим губам, и хнычет, когда человек не двигается с места. — Иди сюда. — Шшш, — шепчет Джисон, — мы можем остановиться, когда ты захочешь, просто скажи, и я прекращу, хорошо? — Не хочу останавливаться, — хнычет Чан и счастливо хмыкает, когда Джисон уступает и целует его снова. — Я понял тебя, — обещает Джисон, целуя нос Чана, а затем отправляет свои руки в путешествие, обводя каждый сантиметр кожи, как будто Чан - это нечто драгоценное. Чан теряет себя, ощущая губы Джисона по всему телу, веря, что человек знает, как им обоим доставить удовольствие. И он это делает, когда Джисон наконец перестает дразнить соски Чана через рубашку и снимает ее, обнажая каждый сантиметр кожи так медленно, как только возможно. — Великолепный, — шепчет Джисон, взглядом заставляя Чана замолчать, когда тот скулит, что человек уже видел его без рубашки. — Дай мне насладиться этим. Чану не требуется много времени, чтобы возникло желание о коже Джисона под своими пальцами, его волк говорит ему, что он должен взять своё, и направляет руки Чана к рубашке Джисона. — Упс, — говорит Чан, когда понимает, что не столько снял, сколько разорвал рубашку Джисона в своем стремлении получить больше контакта с кожей. — Мне нравилась эта рубашка, — хнычет Джисон, но Чан чувствует ухмылку на его губах, когда человек начинает оставлять новую метку на ключице. — Я куплю тебе новую, — обещает Чан. Когда губы Джисона спускаются вниз по его груди, Чан начинает чувствовать очертания человеческого члена своей ногой, и вместо того, чтобы нервничать, это заставляет его рот наполняться слюной. — Пожалуйста, — шепчет Чан, когда Джисон прижимается губами к его бедренной кости, покусывая кожу чуть выше пояса. —Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. — Пожалуйста, что, малыш? — дразнит Джисон, утыкаясь носом в член Чана, скрытый тканью джинсов, и глядя на него так, словно готов съесть. — Что угодно, — умоляет Чан, отчасти потому, что он не знает, о чём на самом деле просит, но в основном потому, что он хочет получить всё, что даст ему Джисон. — Хорошо, — соглашается Джисон, целует бедро Чана, а затем просовывает пальцы под пояс его джинсов. — Можно? Чан кивает, поворачивая голову, чтобы не видеть выражение лица Джисона, который одним движением стягивает с него джинсы и трусы. Вздоха, когда Джисон видит его, достаточно, чтобы Чан захныкал, хватая человека за задницу, желая раздеть и его. — Властный, — дразнится Джисон, но он стягивает с себя шорты и нижнее белье с выражением лица, которое, по мнению Чана, должно быть сексуальным. — Прекрати, — смеется Чан, похлопывая Джисона по руке, когда тот начинает покачивать бедрами в странном танце на коленях. — Тебе это нравится, — напевает Джисон, переползая обратно на Чана и прижимаясь к его губам своими. Чан чувствует, как его душа покидает тело, когда Джисон дотрагивается до него, осторожно проводя рукой по члену Чана, как будто боится, что тот передумает, и обретает уверенность, когда оборотень подаётся его ласке. — Очень хочу твой узел, — хнычет Джисон, когда его ладошки нащупывают основание члена, там, где формируется узел. — Да, — стонет Чан, даже если это означает, что ему приходится моргать на Джисона, потому что он ничего не знает о подготовке к узлу. — Я сделаю это сам, — говорит Джисон, словно читая мысли Чана. — Просто смотри. И Чан смотрит, как Джисон роется в кармане своих выброшенных шорт, пока не достает маленький флакончик со смазкой. Джисон дразнит себя, проводит руками по груди, затем опускает их вниз и берет член в руки, пока Чан не начинает скулить при виде этого. — Нравится то, что видишь? — спрашивает Джисон, поглаживая свой член раз, два, а затем ещё раз, прежде чем переместить руку туда, куда нужно. Со своего ракурса Чан не может видеть, что он делает, но, возможно, это и к лучшему, потому что он, наверное, потерял бы дар речи, если бы увидел, как кончик пальца Джисона проскользнул внутрь. Его волк скулит, когда Джисон вздрагивает от вторжения, требуя, чтобы он сделал что-нибудь, чтобы Джисон почувствовал себя лучше. — Можно? — спрашивает Чан, протягивая руку, чтобы провести пальцами по всей длине Джисона, прежде чем он получит разрешение на прикосновение. — Пожалуйста, — шипит Джисон, просовывая палец полностью внутрь себя, пока Чан гладит его, проводя рукой вверх-вниз по члену Джисона. — Чёрт, да. Чан делает всё возможное, чтобы отвлечь Джисона, пока он вводит в себя ещё один палец, целует и посасывает каждый сантиметр его кожи, до которого может дотянуться, пока Джисон не почувствует себя достаточно комфортно, чтобы продолжить растягивать себя своими пальцами. — Ты нужен мне, — умоляет Джисон, прижимается ртом к сердцу Чана, задыхаясь и погружая в себя пальцы до дрожи. — Я есть у тебя, — обещает Чан и стонет, когда Джисон сдвигается, садится выше на бёдрах Чана, и оборотень понимает: они действительно делают это. — У меня есть ты, — шепчет Джисон, протягивая руку сзади, чтобы член Чана оказался у его отверстия. Чан беспомощен, когда Джисон опускается, и только и делает, что впивается ногтями в покрывало и рвёт его, когда чувствует, как головка его члена проникает в Джисона. Это слишком, а они только начинают, Джисон окутывает его теплым влажным жаром, так плотно, что он даже не может дышать, пока они оба привыкают друг к другу. — О, чёрт, — шипит Джисон, опускаясь вниз сантиметр за сантиметром, пока его задница не встречается с бёдрами Чана. Чан не может удержаться и слегка подкидывает бёдра вверх, вызывая хныканье Джисона и стон с собственных губ. — Малыш, тебе нужно подождать, — говорит Джисон сквозь стиснутые зубы. — Прости, — скулит Чан, его волк рычит от того, что он причинил боль своей паре. Мы еще не пара, — говорит Чан своему волку, понимая, что спорить в такой момент бессмысленно. Стенки входа Джисона сжимаются вокруг него, пока Чан ждет разрешения двигаться, снова полагаясь на то, что Джисон проведет его через это. — Так хорошо, — стонет Джисон, неуверенно двигая бёдрами, прежде чем использовать их как нужно. — Подожди, — говорит Джисон, когда его движения начинают замедляться. — Хм? — Чан ворчит, прежде чем Джисон полностью отстраняется и растягивается рядом с Чаном на диване, раздвигая ноги, дожидаясь, когда до оборотня дойдёт. Теперь его очередь делать работу, и даже если эта мысль пугает, его волк умоляет его ввести свой член обратно в тепло Джисона. Так намного лучше, — задыхается Чан. Не то чтобы Джисон, сидящий на нем верхом, не был восхитителен. Отсюда Чан может целовать Джисона сколько угодно, трахая его так быстро, как ему хочется. Стоны Джисона и крик, который он издает, когда Чан ударяет по простате, говорят о том, что он тоже так думает. — О боже, — стонет Джисон, когда узел Чана начинает давить на его вход. Чан замирает, останавливаясь на середине и вызывая тем самым сердитый взгляд человека. Что если он застрянет? —думает Чан, даже когда его волк рычит на него, чтобы он засунул свой узел как можно глубже, чтобы наполнить Джисона своей спермой, пока он не начнет вытекать из него вместе с ней. — Почему ты остановился? — Джисон дуется, глядя на Чана расширенными зрачками. — Не хочу причинить тебе боль, — скулит Чан, наклоняясь, чтобы прижаться носом к горлу Джисона и вдыхая слабый запах человеческого геля для душа. — Ты не причинишь мне вреда, — обещает Джисон, поднимая руку и проводя ей по волосам Чана. — Только не говори мне, что ты изучал эту тему, — простонал Чан, хотя он уже и так знает ответ. — Возможно, — признается Джисон. — Мне нужно было продумать все детали, хорошо? — Не говори так, будто секс со мной - это научный проект, — вздыхает Чан. — Конечно, нет, — усмехается Джисон, — ты трахнешь меня - вот что я должен был выяснить. О боже. — О боже. — Так трахни меня, — бросает вызов Джисон, покачивая бедрами и заставляя член Чана тереться о его стенки. — Хорошо, — говорит Чан, вынимая член, так, чтобы только головка ещё находилась внутри Джисона, но тут же входит обратно. Проходит совсем немного времени, и узел Чана снова начинает формироваться, медленно проталкиваясь в Джисона и оставляя Чану лишь немного места, чтобы двигаться в нём. — Чёр-ааах, — стонет Джисон, встречая толчки Чана, пока его узел не оказывается глубоко внутри него. Чан едва успевает взять член Джисона рукой, прежде чем тот кончает себе на живот, накрывая руку Чана, и этого вида достаточно, чтобы Чан кончил глубоко внутрь, покрывая внутренности Джисона, пока его волк предается наслаждению. Хорошо, — хвастается он, — заведём щенков. Чан знает, что на самом деле он не может сделать Джисона беременным, но образ того, как живот человека становится круглым от его щенков, посылает огонь в его живот и вызывает новую волну спермы из его члена, который находится глубоко внутри Джисона. — Чёрт, — стонет Джисон, сжимаясь вокруг узла Чана, когда он заполняется до краев. — Извини, — говорит Чан, смущенный тем, что он заперт внутри Джисона, пока его узел не спадёт, и что он продолжает кончать. — Не смей извиняться, — рычит Джисон. — Ощущения потрясающие. — Да? — спрашивает Чан, не в силах сдержать улыбку, глядя на изумлённое выражение лица Джисона. Удовлетворенная пара, — довольно говорит волк Чана. — Значит, мы остаемся здесь, пока твой узел не спадёт? — спрашивает Джисон, заставляя Чана заметить, насколько он неподвижен, чтобы узел Чана не растягивал его стенки. — Думаю, да, — соглашается Чан. Только через минуту Чан понимает, как неудобно вот так лежать, прижавшись к Джисону, чтобы не раздавить его своим весом, в то время как человек начинает ерзать под ним. — Не шевелись, — говорит Чан, протягивая руку вниз, чтобы прижать их бедра друг к другу, когда он переворачивает их так, чтобы они лежали на боку. — Ожидания совпали с реальностью? — спрашивает Чан, прежде чем закрыть глаза. — Нет, — вздыхает Джисон, и от этих слов Чан пытается сесть, прежде чем вспоминает, что они сцеплены. Я был плох? О боже, он ненавидел это, теперь он уйдет и никогда не вернется. — Ты позволишь мне закончить? — говорит Джисон, словно чувствуя панику Чана. — Ожидания не совпали с реальностью. Реальность оказалась лучше. — Да? — спрашивает Чан, не заботясь о том, что его голос звучит восторженно. Джисон не отвечает словами, вместо этого он прижимает поцелуй к метке, которую он сделал ранее на ароматической железе Чана. Дальше этого они не заходят, Джисон зевает, утыкаясь в метку, и крепко прижимается к груди Чана. — Не могу дождаться, чтобы повторить, — вздыхает Джисон. — А потом снова, и снова, после того, как ты заявишь на меня права должным образом — Может быть, так и будет, — шепчет Чан, из-за запертости глубоко внутри Джисона всё вокруг затуманивается. — Когда Чан просыпается в пустой постели, а сторона, на которой должен быть Джисон, достаточно холодна, чтобы сказать ему, что человека уже давно нет, он не может не опасаться худшего. Как он может не бояться, когда он всё ещё убеждён, что 99 процентов причины, по которой Джисон торчал здесь так долго, заключались в том, чтобы его трахнули, и теперь, когда Чан знает, каково это - быть внутри человека, у Джисона нет причин оставаться здесь. Он ушёл, волк Чана плачет, и Чан не хочет ничего, кроме как плакать вместе с ним, пока не чувствует запах: что-то вкусное доносится из кухни. Чан позволяет своим ногам нести его, пока он сдерживает надежду, бурлящую в его груди, потому что он не может надеяться, что запах - это Джисон что-то готовит. (Конечно, это не похоже на то, что к Чану ворвались в дом, чтобы порыться на кухне, но... вообще-то, это похоже на то, что сделал бы Хёнджин. Если фейри действительно готовит что-то, пахнущее беконом, сердце Чана может разорваться, если он позволит себе надеяться, что это Джисон, так что лучше отбросить эту мысль). — Знаешь, — говорит Джисон, отворачиваясь от плиты, где он переворачивал яйцо, потому что теперь он выключил конфорку и протягивает руки. — Твой узел - не единственное, о чём я подумал, когда впервые увидел тебя. — Что? — Чан позволяет человеку притянуть себя в объятия, только для того, чтобы Джисон засунул свои пальцы в рот Чану, как только они оказались достаточно близко. — Какие у тебя большие зубы, — Джисону удаётся сохранить невозмутимое выражение лица в течение трех секунд, пока он тычет Чана в клык, прежде чем разразиться хохотом. Джисон не просто так это сказал, Чан чувствует, как его волк задыхается, но невозможно отрицать, что лицо Джисона покраснело, так как человек продолжает гоготать. — А это чтоб скорее съесть тебя? — Чан почти ненавидит себя за то, что подыгрывает ему, но улыбка, которую Джисон дарит ему за это, ярче солнца. — Хм, — размышляет Джисон. — Я думал, чтобы скорее пометить меня, но это тоже подходит. — Ты…— Чан заикается, — ты невыносим. — Но я твоя невыносимость, — парирует Джисон, как будто в этом есть какой-то смысл. — Это не имеет смысла, — говорит Чан, в то время как его волк уже начинает мурлыкать, потому что Джисон только что сказал, что он принадлежит волку. Наш, — мурлычет волк Чана. — Твой.