***
На ночном небе ярко сверкают звёзды, но не так ярко, как сверкают глаза у Зверя.
Ленты касались его лишь мгновенье, да и только потому, что он позволял. Он сливался с темнотой, кружась и уводя всё глубже в лес, а, быть может, он и был этой темнотой. Будто в диком танце, он был везде и нигде одновременно, приближался, давая надежду, и тут же ускользал в непроглядную тьму, с удовольствием забирая эту самую надежду. И только смех его выдавал… Енох и не стремился его поймать. Он не поддавался, не менее быстро реагировал на лёгкие, почти невесомые прикосновения к голове, но танцующий в свете луны Зверь слишком красив, чтобы его ловить и так грубо прерывать от чарующих движений. Енох тихо шипит от неожиданной боли, но они не останавливаются. Водянистая капля медленно, почти игриво скатилась по щеке и упала, быстро впитываясь в землю. Енох знает, что это не ветка. Енох знает, что это не случайность. С рогов тоже капает. А Зверь только больше раззадоривается. Невероятно быстрый, невероятно ловкий и почти бесшумный, но Еноху не нужно видеть, чтобы ощущать его рядом. Запах древесины и свежих ягод почти одурманивает, но терять бдительность нельзя, ни за что нельзя… И только когда Зверь останавливается, чуть склоняет голову набок, выжидающе смотрит, Енох подходит ближе, обвивает его талию, несильно толкает и прижимает к себе. — Ты удивительно гибок для куска дерева, — язвит Енох, ненавязчиво проводя лентой по руке, что только на первый взгляд кажется хрупкой. Зверь, не придав колкости ни малейшего внимания, только тихо вздохнул и мягко, но настойчиво толкнул Еноха в грудь. Понимая без слов, тот аккуратно опустился наземь и лёг на спину, позволяя Зверю забраться. — Мне нравится твоё тело, Енох, — ладони Зверя твёрдые, немного шершавые, но прикосновения его кажутся почти что нежными. — Оно… — Подходит для тебя? — Да, пожалуй. Длинные пальцы скользят вниз по лентам, осторожно, изучающе, будто в первый раз. Зверь не спешит, утоляет своё любопытство так, как хочет сам, а Енох не торопит, прикрывает глаза, знает, что это тоже часть игры. Зверь не позволяет лентам обхватить икры стройных ног и почти хихикает от удовольствия, уловив во взгляде Еноха хоть и лёгкую, но досаду. Он спускается ещё ниже, гладит и чувствует под собой нарастающую пульсацию, а затем медленно отстраняется. Всё ещё темно, но им это не мешает видеть друг друга. Зверь отклонился назад, выпрямил спину и резко замер, когда одна из лент дотронулась до мехового воротника плаща. — Прочь. В его голосе не было злобы, лишь холод и приказ, которому Енох нехотя подчинился. Удовлетворённо прикрыв глаза, Зверь снова вздохнул. Плащ медленно скользнул по плечам и упал в ещё невысохшую от утренней росы траву. Движения Зверя спокойные, неторопливые, а когда пульсация чужого тела учащается ещё сильнее, то он чуть надавливает, освобождая из-под лент несколько бледно-розовых щупалец. Енох негромко усмехнулся, замечая его лёгкую неуверенность, но все мысли растворились и он не сдержал тихого, судорожного вдоха, когда Зверь еле ощутимо провёл по гладкой поверхности самого толстого щупальца и несильно сжал его. На тонком кончике выступило несколько вязких капель и Зверь о чём-то задумался, не переставая поглаживать подрагивающий орган. — Что ты хочешь сделать? — недоверчиво спрашивает Енох и вдруг ахает, когда чувствует холодный язык. Аккуратно, но быстро он проводит по всему щупальцу, слизывает каплю, и Зверь снова отстраняется, очень быстро, но Енох успевает заметить в темноте блеск хищных, почти волчьих клыков. — На прошлой нашей встрече ты сделал нечто подобное с моим телом, — он даже не выглядел смущённым. — Мне стало интересно. — Ох, Зверь, — Енох улыбнулся почти что измученно и попытался дотронуться лентой до его бедра. — Могу ли я?.. — Нет, не сейчас. Зверь встаёт с него и не спеша отходит, не обращая внимания на медленно извивающиеся ленты вокруг. — Ты можешь смотреть, — шепчет он, подставляя лицо лунному свету. — Ну же, посмотри на меня. Тело Зверя твёрдое, но достаточно упругое, чтобы позволить Еноху стиснуть его до хруста в своих объятиях. Тело Зверя так походит на человеческое с этими почти изящными изгибами. Хрупкое и мощное одновременно, вытянутое, тонкое, подвижное… Тело Зверя усеяно дырами. Маленькими, большими, неровными, и все они глубокие. Сейчас еле заметно пульсирующие, на свету они поблёскивают от влаги, а Зверь и не хочет скрывать, что тоже возбуждён. — Ты будто цветок сухого лотоса, Зверь, — не скрывая очарования, Енох широко улыбается и подпирает щёку лентой. Повелитель леса лишь усмехается в ответ, но не так, как обычно. Он отвёл взгляд, всего на миг, но для Еноха этого было более, чем достаточно. Ленты всё ещё извиваются, подобно голодным змеям, а Зверь неторопливо опускается на траву. Он всё ещё держится на расстоянии, но уже напряжённое тело и игривые движения выдают его. Конечно, потому, что он так хочет. Хочет, чтобы Енох видел и не мог прикоснуться, утопая в своём желании, но долго скучать Зверь тоже не любит. — Иди ко мне, — произносит он, почти что урча от удовольствия. Зверь позволяет ему нависнуть над собой, позволяет мягко прижать себя к земле, но Енох знает, что это только лукавство. Зверь не без наслаждения свернёт ему шею, если захочет, и ничто ему не помешает, даже такое расслабленное состояние, как сейчас. Ленты слегка касаются длинной, тонкой шеи, ласково проводят по узким плечам, еле ощутимо гладят основание тяжёлых рогов, а Зверь лишь довольно прикрывает глаза, позволяя любоваться собой. Ему почти смешно, но он бы солгал, если бы сказал, что страх Еноха не усиливает удовольствие. — А теперь… — глаза Зверя блеснули особенно ярко. — Возьми меня. Резкость была весьма ожидаемой, но дыхание всё равно едва не сбилось, когда Енох одним движением перевернул его набок. Лента быстро обернулась вокруг ноги, высоко подняла её, почти грубо, но Енох всё ещё боялся навредить. Липкие щупальца скользнули по влажному животу, опустились ниже, туда, где у Зверя находились особенно намокшие, чувствительные и большие дыры. Зверь негромко вздыхает, чувствуя, как глубоко входит первое щупальце. Оно большое, намного больше даже самых крупных дыр на его теле, но движется оно легко и быстро, обильно смазывая и без того мокрые пути. Деревянное, тугое тело растягивалось плохо, но это не было чем-то болезненным, скорее наоборот. Воистину, Зверь обладал уникальным строением, непохожим ни на одно другое. Маленькие щупальца трутся об мелкие дыры, и Зверь почти рычит, когда они пытаются проникнуть внутрь. Ленты не перестают ласкать его ни на секунду и он хотел бы рассмеяться над Енохом за излишнюю нежность, но не успевает и только громко охает, когда ещё два щупальца почти резко входят в свободные дыры. — Излишняя деликатность тебя смешит, разве нет? — Енох был готов к царапинам и укусам, но Зверь только немного запрокидывает голову и сжимает ладони в кулаки. — Хорошо чувствуешь… Пожалуй, я тебя недооценил. — Ха-ха, твоя похвала льстит мне, Зверь… — Тогда докажи мне, что ты её достоин. Он переворачивается на спину, разводит ноги и хватается за верхние ленты, заставляя Еноха вновь нависнуть над ним. — И не разочаруй меня. — Ты хотел сказать, что я не посмею разочаровать тебя, — широко улыбается Енох. — Именно. Зверь чувствует, как нагревается от сильного трения изнутри. Становится жарко, невыносимо жарко, он совсем не привык к такому, но ему нравится испытывать это снова. Несомненно, он мог развлечь себя подобным образом и в одиночестве, владея корнями и лозами деревьев, такими похожими на изворотливые и гладкие ленты, но Зверь находил это слишком скучным. И без Еноха не так жарко… Когда все оставшиеся щупальца оказались внутри, Зверь не сдержал вскрика. Горячие и возбуждённые до предела, они извивались, тёрлись об грубые стенки, а их пульсация не давала сосредоточиться на и без того хаотичных ощущениях. Ленты гладили спину, входили в оставшиеся дыры по всему телу, обвивались вокруг ладоней. Енох чувствует его холодное дыхание. Это тоже напоминает своеобразный танец, но теперь Зверь прямо перед ним, он не отстраняется и желает, чтобы его касались. Енох так хочет подумать, что Зверь в его власти, но он не любит лгать себе. Зверь сильно сжимает ленты, что были Еноху руками, и ему ничего не помешает порвать их в клочья. Даже сейчас. И Енох хочет сказать, что не боится, но тогда он наполовину солжёт. Он не боится умереть, совсем не боится, но Поттсфилд без него зачахнет, превратится в могильную пыль, а жители сгниют и песни их забудутся навечно, погрузив такую маленькую, но всё ещё часть Неизведанного в скорбную тишину. — Ты не улыбаешься, — вдруг говорит Зверь. — Что? — переспросил Енох, вырываясь из своих мыслей. — Я хочу, чтобы ты улыбался. — Разве тебе не ненавистна моя улыбка? — Ненавистна. Но сейчас я хочу, чтобы ты улыбался. — Или, быть может, из-за моей мрачности ты получаешь чуть меньше удовольствия? — Енох расплылся в широкой улыбке. — Может. И Енох бы громко рассмеялся, по-настоящему, искренне, но Зверь снова потянул его на себя. Да, разочаровать Зверя — настоящее преступление, но только против Поттсфилда. — Не думай ни о чём, — шепчет он тихо-тихо, будто вводя в транс. — Смотри на меня. И думай лишь обо мне. Енох улыбается в ответ. Иногда ему даже жаль, что манипуляции Зверя на него совсем не действуют. Волнообразные, приятные импульсы по их телам учащаются. Им кажется, что они сливаются, становятся чем-то единым. Это напоминает лёгкое сумасшествие, ведь ощущение близости их не насыщает, а делает лишь более голодными. Они прижимаются друг к другу так сильно, как только могут, но этого будто недостаточно. Они задыхаются от тесноты, от раскалённого воздуха, от стонов наслаждения, от друг друга, но им мало, всё ещё мало… Зверь закрывает глаза, но вдруг вздрагивает всем телом и шипит от боли, когда несколько лент обвивают рога и с силой дёргают, откидывая его голову назад. — Ты позволяешь себе слишком многое… — его голос дрожит от злости, но Енох знает, что он не нападёт. — Чтобы ты не заскучал. Зверь смеётся. Даже тогда, когда Енох целует его шею. Он удивлён, правда удивлён, он бы мог расцарапать его бестолковую, тыквенную голову, но Зверю слишком нравится это веселье. Енох не отпускает его, вжимает в траву. Щупальца движутся активнее, быстрее и Зверь не сдерживается, громко ахает, чувствуя, как судорожно они стали пульсировать. Это липко и почти неприятно, он чувствует, как всё его тело наполняется горячим и вязким. Становится холоднее, Енох шумно выдыхает и уже хочет отстраниться, но Зверь резко хватает его, не позволяя щупальцам выйти из разгорячённого тела. — Всё закончится лишь тогда, когда я скажу, — Зверь смотрит ему в глаза и медленно отпускает ленты. — Ох? — Продолжай. И лучше бы тебе ускориться. Щупальца немного робко вновь скользят вглубь и Зверь тихонько, но чуть устало стонет. Притупленные ощущения возвращаются медленно, но Енох не смеет перечить, всё ещё не смеет. Жар возвращается, но с такой силой, что Зверю становится трудно дышать. Ему хорошо, безумно хорошо, он кусает ленты, тянет, так сильно, что чуть ли не вырывает их, и он не останавливается даже тогда, когда слышит болезненный стон. Зверю нравится. Нравится видеть и чувствовать, как Енох старается для него. Будто послушная игрушка для строгого хозяина, будто кроме Зверя и его удовлетворения больше ничего не существует. Это весело, так весело и забавно, но Зверю почему-то нравится мысль о том, что Еноху тоже хорошо. Конечно, хорошая мотивация способствует хорошей работе, но было здесь что-то ещё… Нечто совсем новое, незнакомое, то, в чём Зверь ещё не разобрался, то, чего Зверь не до конца понимал. И ему бы не было до этого дела, он и так получал желаемое, не задумываясь о лишнем, абсолютно для него ненужном, но мысли эти не тяготили, терзали, но совсем без мучений. Зверю было неясно, но интересно, до невозможности интересно… Покалывающие ощущения учащаются, это даже немного щекотно. Дыры пульсируют сильнее, а затем они немного сужаются, сжимая щупальца изнутри. Зрачки Зверя вспыхнули розовым, глаза загорелись нежно-голубым и жёлтым, он сильно прогнулся в спине, не сдерживая громкого стона. Тело его сильно напряглось, но уже через пару секунд обмякло и Зверь тяжело задышал, вновь опустившись на траву. Так приятно, но всё ещё так непривычно…***
Енох сидит на земле и лениво наблюдает за стекающими по бёдрам Зверя каплями воды, что блестели от солнечных лучей и напоминали хрусталь. Утро было тёплым. Ветер несильно трепал пушистые кусты, которые только-только начинали желтеть. Пахло цветами, свежей травой и древесиной — о, как же чудесно пахло древесиной!.. Но будто бы чем-то ещё… Енох не знал, как пахнет человеческая кровь, но был уверен, что это она. Совсем ненавязчивый, еле уловимый аромат. Кажется, он идёт от деревьев, а, быть может, и от самого Зверя. Прохладная река приводит в порядок не только тело, но и мысли. Зверь наконец-то чувствует привычную температуру, вода уже касается его шеи, а он не спешит, сонно поглядывает на Еноха и наслаждается холодом. Ветки чуть слышно поскрипывают на ветру, снова запели птицы, совсем негромко, и Енох сам не заметил, как задремал. Какое, впрочем, хорошее утро. Но услышав всплески воды, он вновь открыл глаза, пусть и неохотно. — Ты всё ещё здесь, — бесстрастно говорит Зверь, выходя из воды. Он подбирает свой плащ и набрасывает его на себя, стараясь не намочить меховой воротник. — Ты удивительно быстро сохнешь, — улыбается Енох, но улыбка его выходит какой-то измождённой. Зверь только фыркает в ответ и садится рядом с ним. Он снова спокоен. Настолько спокоен и сдержан, что Еноху становится чуть скучно. Надо бы возвращаться. Оставлять Поттсфилд надолго — безответственно. Он уже хотел было подняться, но только вздрогнул и с непониманием повернулся, когда почувствовал на своём плече голову Зверя. — Ты хорошо постарался для меня сегодня. Енох застыл на пару секунд, а затем медленно расплылся в улыбке. — Рад слышать, Зверь. — Думаю… — в его голосе промелькнуло сомнение, но только на миг. — Думаю, ты заслужил небольшую благодарность. Зверь мягко провёл по его подбородку, игриво царапая, а затем повернул большую голову к себе. Зверь приоткрыл рот, выпуская заострённый язык, который начал быстро удлиняться и ползти вверх. Он был похож на застывшую смолу, только очень тёмную, почти чёрную. Енох тихо усмехнулся, сделал тоже самое и выпустил свой язык, тонкий, очень длинный, похожий на одну из его лент. Несомненно, это был поцелуй, хоть они и не касались губ друг друга. Их языки сплетались и расплетались, то быстро, то совсем медленно, то сильно сжимая друг друга, то скользя еле ощутимо. Это было так неожиданно, но они почему-то как будто только этого и ждали. Они отстранились одновременно, и Зверь вдруг подумал о том, что не хочет привыкать к этому всему. Ведь тогда яркие чувства померкнут, станет уже не так жарко, и посмотрев на Еноха, который пытался распробовать сладковатый, терпкий вкус смолы, он понял, что думают они об одном и том же. Стало совсем тихо. И вдруг Енох вздрогнул снова, когда Зверь приблизился и лизнул свежую царапину на его голове. — Тыквенный сок? — вдруг удивлённо спросил Зверь. — Разумеется. Твоя работа, правда? Они помолчали, а затем рассмеялись. Прижимаясь к Еноху, Зверь заметил, что запах свежей земли и различных пирогов перестал казаться уж совсем противным.А ветер всё не успокаивался, срывал с деревьев уже совсем золотые листья и уносил их далеко-далеко…