Сказанье о вороньей княжне

Возок неповоротливо тащился на санях сквозь снега. Крытый экипаж предназначался для перевозки в самую суровую стужу. Никто не хотел переправлять Путника в непогоду даже за баснословное для тех мест вознаграждение. «Ежели сгину, кто диточек будет кормить, барин?» – вторили крестьяне. Барином он не был: издревле простым людям было достаточно обещаний да образа чужака, который объездил много далей. Лишь один извозчик взялся за подозрительный заказ. Пока безо всякой надежды Путник излагал маршрут, он мрачно жевал усы и коротко кивнул. Без попытки поднять цену. – С одним условием. Разделите путь с моей дочкой. – Не опасно ли в такую непогоду? Возок и перевернуться может. В иссиня чёрных глазах старика, казалось, мелькнула насмешка. – Тем лучше. Будет кому вам помочь, барин. Ранним утром начались приготовления к долгому пути. – Мороз крепчает, страшную метель предвещает, милок. Напрасно, – вздыхала старушка, глубоко заглатывая воздух беззубым ртом. Но для Путника пути назад уже не было: лучше прорываться сквозь снежные дали, чем ещё один день прожить в глухом северном селе, где единственным развлечением было набраться горькой. Воле Путника вторило карканье воронов. – Откуда они? Зима же. Со знающим видом старуха протянула вперёд сухой указательный палец. – Оттуда, милок. Оттуда. Вороны не лгут. То ли жест, то ли вытянутое лицо её, сухое как палец, с забранными под пуховый платок волосами, но Путник познал страх. С опасением он покосился на извозчика, бесцеремонно сдвинувшего в сторону старую женщину. Она качнулась как пустая кадушка. – С дороги, дур-ра. Вороны по твою душу кличут, на погост зовут. Сама никак не издохнешь. Путник побледнел. Он не был учёным и утонченным юношей, а молоко давно иссохло на губах, но подобное было слишком. Даже для беззубой кадушки. Страшнее было и другое: старуха не обиделась, не разозлилась. Раззявив пустой рот, она… смеялась. Глухо рикошетила её весёлость по наледи, грязи, коровьему навозу. Больше всего мужчина желал оказаться вдали от дрянного села и его жителей. Так он и оказался в возке посреди метели с немой дочкой извозчика. Перед началом пути старик указал ещё один зарок: ни в коем случае не говорить с его дочерью. Признаться, Путнику подобное не пришло бы и в голову. Сам по себе извозчик представлял зрелище мало приятное. Не пренебрегал единственной радостью сельской жизни в глухую зиму (помимо тяжёлой работы), чёрные глаза были неразличимы за густыми седыми бровями и крупным красным носом. Он говорил коротко, никогда не смеялся, а только посмеивался. Его родная кровь, если уж и не была полной копией, то наверняка ухватила самые примечательные черты непривлекательного и грубого лица отца. – Не отходи от маршрута. Понял? Оплата в конце. Вся сокрытая в мехах, дочь извозчика безмолвно сидела в тени повозки и, казалось, не дышала. Покрытая как икона. Путнику казалось бесцеремонным – даже святотатственным – пытаться разглядеть очертания лица. Откинувшись на дощатой скамье, он прикрыл глаза. Плотные стены возка пропускали далёкие звуки леса, хруст снега и навевали желанный сон. Ему хотелось забыться в дремоте, чтобы увидеть дом. Но лишь только он представлял его ярко, касался тенью мысли, то слышал погребальное карканье воронов и старухин смех. Чтоб ей пусто было. Осознав, что он полностью утратил сон, Путник открыл глаза. Хлёсткий ветер пробился сквозь плотное древко. Тёмный возок не напоминал больше убежище – тёмный, холодный, неприглядный. В угле по очертаниям мужчина распознал дочь старика. Она сидела как паучиха, тенью сотканная и не шевелилась. – Извозчик, далеко ли? – надрывался Путник, но всё одно – голос его пожирала метель. Он спрашивал раз и другой, но ответом служило мерное поскрипывание колёс. Он давно уже проклял себя за скоропостижное решение отправиться в путь и желал скорее вернуться к семье. Чтобы ни дня больше не проводить в мерзлоте или на чужбине, в грязном трактире. Чтобы компанию ему составило тепло домашнего очага и супруга, а не клопы. Места их укусов совсем перестали зудеть и то был единственный дар Бесконечного Хлада. Ничего не было столь сладким, как сама мечта о тепле. Путник кутался в потрёпанную шинель. Возок продолжал путь. В такое время сон и грёзы могли только представлять опасность – Путник с трудом сжал и разжал руку в перчатке: та будто покрылась ледяной коркой и повторяла движения хозяина через время и колкую боль. Раздражённый, он больше не видел смысла в глупых зароках. Раз старик ему не отвечает, то была ещё одна невольная и безмолвная свидетельница их скорой кончины. – Не спешит отвечать твой батька, а? Чай, холодно тебе, девица. Она молчала. – Да и ты не шибко общительная. Иль меха так хорошо греют? Не одолжишь? Скрип колёс. Путник зло рассмеялся. – Вы все здесь заодно. С ума меня хотите свести. Но мне, в отличие от тебя, девица, бояться нечего. Не бросил бы тебя батька на верную смерть с чужаком. Только оттиск приглушённого света сквозь щель досок демонстрировал, что в повозке Путник был не один. Фигура девушки качалась в ответ на езду, но не издавала ни звука. Тот же самый ужас, что уже был знаком молодцу, вновь коснулся с новой силой. – Да язык у тебя отобрали в самом деле?! Скажи мне хоть слово, бесовская баба. Он бесцеремонно дёрнул меха и… глухо вскрикнул. Возок подскочил на кочке, тело девушки навалилось, и Путник упал, гулко хлопнув головой по скамье. И похолодел. Плотный белый платок, каким укутывали иконы, сполз набок. Дочка извозчика правда была схожа со своим отцом: широкое лицо, крупный нос и глаза. Мелкие, едкие, покрытые белёсой пеленой и совершенно – совершенно – мёртвые. В тиши он отчётливо услышал её утробный голос. – Тятенька говорил, что не стоит говорить со мной. Повозка резко встала. Путника отбросило в стену – в объятиях продолжала находиться его недвижимая мёртвая невеста, которую молодец в панике силился отбросить и не находил сил. Запах мехов и дерева уступил смраду гниения, разложения и острого холода. Он заключён в ледяную могилу. – Выпусти меня отсюда! Выпусти, старик! Он сулил старику то богатства, то проклятия. Молил убить себя, но только снаружи. Только не оставлять здесь. Бессмысленно тянул на себя дверь. Путник больше не боялся холода, не боялся смерти: только истлеть подле тела мёртвой девицы, к которой угодил так глупо, так жалко. Слепыми глазами она беззастенчиво глядела в самое его нутро. Слепыми и заиндевевшими, видимые даже сквозь кромешный мрак. – Поговори со мною, суженный. Расскажи, куда хотел нас завести. – Отпусти меня. Я не желал добра, только добраться домой. – Только ли? Тело Путника содрогалось от ужаса и осознания: вести разговор ему приходилось с живым мертвецом. Тело беззастенчиво лежало внизу, как ненароком оставленная кем-то кукла. И только скрипучий резкий голос, который он и сам был не рад больше слушать, только этот голос давал понять. Он в ловушке. Заперт с силами, которым нечего противопоставить. Или же… Или же вправду сошёл с ума? Больше не было никаких звуков: даже вьюга умолкла. Он слышал лишь свой голос и… далёкое карканье ворона. Наконец, и голос Путника смолк. Продрогший, отчаявшийся, он сидел по другой конец повозки, уткнувшись головой в острые колени. Таким его застала Она, когда без труда отворила дверь. Путник не успел обрадоваться избавлению – и верно. В Её лице он видел смерть. – Морена?.. – прошептал он заиндевевшим языком. Юная дева обратила к нему взор, презрительно вдёрнув бровь цвета воронова крыла. Болезненно худая, бледная и истончённая, она иронично вздёрнула уголком губ. На её лбу располагался символ, который Путник не мог не узнать. К этому символу обращался он, чтобы набраться сил и уповать на успех. Руна Чернобога кровавым клеймом была отпечатана на коже ледяной девы. – Можешь звать меня вороньей княжной. В её остром лице и правда было нечто схожее с хищной птицей, одежды напоминали сложенные крылья. Путник уже знал, что скоро умрёт. Больше его ничего не пугало. Лишь бы больше не было холодно. – Воронья княжна, ты пришла забрать меня?.. Звенящий и гулкий звук принадлежал мёртвой дочке извозчика. Она неповоротливо подобралась и склонилась пред девой, слепыми глазами продолжая буровить Путника: – Если тебе повезёт. Лишь бы больше не было холодно. – Я… хочу домой. – Твои мысли обращены к дому. Но разве туда ты направлялся в эту ночь? – Не туда, госпожа! Не туда, – шипела покойница. Воронья княжна ничего не сказала. Лишь посмотрела. И та смолкла, обездвиженная. – Ты пришёл в мою деревню. И настаивал на своём. Особом маршруте. Ты знал, что ждало извозчика в конце, как и его безвинную дочь. – Он единственный согласился и… я бы отпустил. Клянусь, что отпустил, – Путник ударил себя кулаком в грудь. В нём воспряла тщедушная и трусливая надежда, которую Воронья Княжна обратила в прах одним своим словом. – Как и других отпустил? – Зима вышла злая и холодная. Нам было нужно выжить. Я не знал… Не знал, что деревня ваша. – И потому отправился в путь по деревням под ликом щедрого барина. Сулил награду и вынуждал сопровождать себя, чтобы затем на пути встречать со своим людом. – Ты пришла меня покарать? – с горечью прошептал Путник. Он смотрел прямиком в лицо замёрзшей девушки. Выдержать её взгляд было куда проще взгляда вороньей княжны. – Нет, Путник. Я лишь слуга хаоса и разрушения. Я прихожу забрать своё, чтобы дать жить новому. Ты недостоин искупления. Но можешь стать частью моей свиты. В ней нет святых. Как падальщики мы кроем землю и забираем себе подобных, чтобы жизнь на земле продолжалась. – Но мы никогда не будем жизнью. – Никогда. Вечность будет твоею дорогой, Путник. И она же станет судьёй. – Я.. согласен. Дева взмахнула рукой. Лицо Путника исказилось. Его сломил спазм, волной накрыл следующий. Он был готов поклясться, что всё то время мёртвая девушка неотрывно следила за его агонией слепыми глазами с упоением. В агонии он потянулся к лицу, но смог нащупать острый клюв. Вопль ужаса пронзил ночь, но до деревеньки доносился лишь вороний клёкот.