Чаша, полная до краев

Отец сказал, что по его подсчетам путь занял сто сорок четыре дня. Значит, нолдор не увидели уже сто сорок четыре Смешения Света. Пока эта мысль не слишком ранила: все были ошеломлены новизной неведомых земель и гадали об их богатствах; но кто знает, как скоро один за другим они затоскуют о сиянии золотых плодов Лаурелина и серебряных побегов Телпериона. Корабли один за другим вставали на якорь, и длинная гряда мачт выстроилась вдоль берега. Он казался безлюдным. Даже если когда-то его пытались обжить, время давным-давно стерло всякий след. Артаресто предложил пройти краем суши на лодках, чтобы промерить глубины, и верхом вглубь побережья, чтобы найти пресную воду. Залив был узкий и длинный, словно море вложили в каменные ножны, с множеством небольших бухт, и, пока лодки шли по нему, скалы росли с двух сторон прямо из воды — ни единой полоски суши. Лента неба, вся в зазубринах, изгибалась неизмеримо высоко — ее можно было различить только по редким булавкам звезд. Она становилась все уже, просвечивала все реже, и в какой-то миг Майтимо ощутил, что задыхается, слово в каменном мешке, и готов сунуть голову в воду, лишь бы отогнать это ощущение. В конце концов Артаресто и его мореходы заключили, что хотя причалить здесь невозможно, зато удобно укрыть корабли от штормов, глубина это позволяет. Отец поморщился: ему не по душе была мысль прятать корабли в столь труднопроходимом и не приспособленном для маневров месте, к тому же хорошая волна могла бы сорвать их с мест и разбить о стены убежища. Такие волны сюда не докатятся, покачал головой Артаресто, на то и бухты, к тому же Ольвэ учил их, как строить волнорезы. Они так ничего и не решили. Разведчики вернулись. Пресной воды поблизости они не нашли, если не считать мелких ручьев. Рассказали, что по обе стороны от залива поднимаются горы, выше на север лежит пустошь, а в ней — ничего, кроме курумника и чахлой сухой травы. Судя по деревьям, которые они видели, здесь уже осень — слово, значение которого рожденные в Амане знали только по рассказам. Сон природы, грядущие холода — не те, за которыми можно иногда забавы ради отправиться на север и снова вернуться на благословенный юг. Холода на несколько месяцев, пока не потянет теплом — предвестником урожая, оживающей рыбы, пробуждающихся после спячки зверей… Дед быстро переглянулся с Индис; почти неуловимое движение бровей и губ у них обоих обозначило одинаковую растерянность и общую тревогу. — Поезжайте дальше, — велел дед. — Узнайте, что лежит за горами и обитаемы ли земли. В Валиноре границей стояли Пелоры, куда ни глянь, особенно с вершины Туны, видны были если не ясные их очертания, то клубы белого тумана; здесь тоже впереди были горы, но за ними продолжалась земля, которую предстояло измерить, вспахать, засеять, собрать урожай. Но до чего же было очевидно на этих бескрайних землях, как малочислен народ нолдор и как легко ему рассеяться по Валариандэ. Каково им будет без своих городов и плодородных земель. Они не спешили обживать этот берег — всего лишь первый, который подошел, чтобы встать на якорь, и с кораблей спустили только самое необходимое и вывели пастись животных. Те словно ошалели, наконец почуяв землю и свободу, и Астальдо пошутил, что им еще придется заново объезжать лошадей. Суета увлекала Майтимо гораздо больше, чем он мог себе представить. Мир со всеми его тревогами никогда еще не был таким ярким. Как будто до сих пор он был слеп, а теперь прозрел. Так Майтимо казалось, хотя слово «слепота» было всего лишь напоминанием о временах эльдар до Валинора. Верный деда по имени Ангарамо был слеп на один глаз — потерял его при падении на скалы во время перехода через Красные горы. В детстве все они пытались представить, каково жить с таким увечьем, закрывались ладонью и крутили головой. Каким облегчением было после этого смотреть двумя глазами. Испытывают ли подобное прозрение братья, Майтимо не спрашивал — и так было ясно. Их уже одолевало беспокойство — по счету отца выходило, что разведчики не возвращаются уже пять дней, когда они наконец-то вернулись — и не одни. Местное племя эльдар жило на севере, в низине у озера Митрим, с трех сторон окруженного горами, а значит, защищенного от непогоды. Залив, похожий на нож, на их языке назывался Дренгист. От озера Митрим его отделяли две горные гряды, между которыми все-таки текла речушка без названия. Во время снеготаяния ее русло обычно переполнялось и разливалось достаточно, чтобы земля вокруг становилась плодородной, но обживать ее никто не пытался. Отец торопливо, почти неразборчиво набрасывал новые слова, вслушивался и повторял за гостями, показывал самые простые предметы, чтобы узнать их названия. Иные были похожи на названия нолдор, но как будто усеченные, и значили то же самое, иные невозможно было угадать, пока собеседник не показывал, о чем говорит. Деду казалось невероятным, чтобы единый язык, на котором когда-то говорили все эльдар в пути от Куйвиэнэн, так изменился. Словно в гавани Балар речь эльдар Валариандэ и Валинора потекла по разным руслам. Рассказ вел вождь местного племени эльдар по имени Броннил. Его сопровождала дочь, чье имя на квэнья звучало как Риванна: морозная, строгая и невозмутимая — и ее нареченный по имени Талион. Риванна была Броннилу правой рукой. Вождь говорил мало, его дочь — немногим больше, и каждое ее слово Броннил слушал со всем вниманием. Майтимо, в семье которого любили упражняться в игре красноречия и бесконечно нанизывали слова, словно жемчуг на нитку, удивлялся, как можно обходиться столь малым их количеством. И столь малым числом детей: дочь была у Броннила единственным ребенком. Дед спросил, свободны ли земли в округе и кто ими правит. Король Тингол, ответил Броннил, имеет верховную власть над эдиль и землями Белерианда. Вместе с женой Мелиан он живет на юго-востоке в краю, который зовется Огражденная земля — Дориат. Она плодородна и полна чар, и такой ее сделало родство королевы с владыками Баланнора, но не всякому дозволено узреть те края и Тысячу пещер — дворец правителя, вырубленный в скальной плите под лесами Дориата детьми Гаула. Дети Аулэ! Отец засыпал Броннила вопросами, прежде чем кто-то еще успел рот открыть, но тот лишь покачал головой — он бывал в Тысяче пещер лишь раз и видел творения рук детей Гаула, но не их самих. Мог сказать только, что роста они невысокого, угрюмы и мало чем интересуются, кроме своих ремесел. Почти все они каменщики, мастера работать с металлом и драгоценными камнями. — Договаривайся с Тинголом, король Фину, — прибавил Броннил, — я всего лишь правлю куском земли на южном берегу озера Митрим. Северный берег свободен. — Он опаснее, — напомнила его морозная дочь, — и земля там плохая. Голос у нее был низкий. — В чем опасность? — живо спросил Артаресто. — Волки, — ответила Риванна. — И орки. — Орки? — Артаресто снова был быстрее всех. Риванна взглянула на отца. — Искаженные, — пояснил Броннил. — Те из нас, кого сломили Железные горы на севере. — Разве это не прекратилось? — спросил дед. Индис побледнела. Все слышали страшные истории об искаженных — пропавших эльдар, которые возвращались изуродованными и беспамятными, чтобы убивать себе подобных. Дед говорил, что многие эльдар погибли, потому что не могли поднять руку на свою кровь. В блаженстве Амана каждый, кто пересек Великое море, предпочел отбросить эти воспоминания. Теперь всем придется научиться убивать. Но разве они не для этого ковали мечи? — Их становится только больше. — Значит, — решил Нолдоран, — мы встанем лагерем на северном берегу, если такое соседство не претит вам. Броннил кивнул. Его морозная дочь промолчала. Майтимо пришло в голову, что она хорошо поладила бы с теткой Финдис: та была поразговорчивее, но строгостью не уступала ничуть. Дед предложил им остаться гостями на несколько дней, поделиться знаниями о временах года в этих землях, о плодах земли, об охоте и рыбалке. Броннил отказался — ему не по душе было так надолго оставлять свой народ, но Риванна приняла приглашение — и, как Майтимо предполагал, быстро нашла общий язык с теткой Финдис. Они легко объяснялись жестами, когда не хватало слов. Дед долго обдумывал все, что услышал от Броннила. — Я не помню никого по имени Тингол. — Их язык отличен от нашего, — заметил отец. — Должно быть, имя звучало бы как Синдаколло. Похоже на кого-то, кого ты знал? Дед покачал головой. — Я не знал никого по имени Синдаколло. — Может, дело тогда не в созвучии? — предположил отец. — Тебе следовало расспросить подробнее вождя Броннила, — вставила Индис. У отца быстро-быстро дрогнул рот. Индис задевала его одним своим голосом. Интересно, что-то теперь думает отец, когда снова стал единственным сыном. Майтимо в жизни не хотел бы оказаться единственным. Он как-то спросил Астальдо, не скучает ли тот по родителям, и в ответ его лучший друг только пожал плечами. Наверное, это придет позже — так он сказал. — Сомневаюсь, что таких, как Броннил, можно расспросить подробнее. К тому же он сказал, что этого Синдаколло выбрали королем над эльдар, а Эльвэ уже был вождём и стал бы им для всех, кто отказался переплыть море. Наверное, я пытаюсь отыскать вчерашний день, — с кривой улыбкой дед покачал головой. — Или того хуже. Я надеялся до этого момента. Индис мягко коснулась его руки. Ни от кого не укрылась растерянность Нолдорана. И разочарование не укрылось тоже. Все знали, что дед лелеял надежду что-то узнать о друге юности. Но синдар жили разрозненно, обособленно, их короли имели власть, не похожую на власть Нолдорана, и даже если кто-то слышал об Эльвэ, прежнем вожде тэлери, то жил этот кто-то не на берегах Митрим. — Что же, мне следует встретиться с этим королем Тинголом, — заключил дед. — Обсудим с ним союз наших народов и свободные земли, а также… — И ты позволишь ему диктовать, где жить? — резко спросил отец. — Тебе, твоим детям, твоему народу? Из-под земли, куда он зарылся, словно крот? Финвэ едва заметно сдвинул брови. — Зависит от того, что скажет король Тингол. — Так поступили и валар. Диктовали нам, как обживать и украшать их земли. И ты не лучше валар! — вспылил отец. — Пусть этот Синдаколло назначает границы, запирайся в них, если угодно, да хоть вместе с ним под землей. А я пойду дальше, к отрогам Орокарни, к берегам Куйвиэнен. Туда, где проснулись предки! Буду идти до тех пор, пока не найду землю, которая станет только моей! — Феанаро! — вскрикнула Индис. — Ты говоришь с отцом! Полыхая, как раскаленная заготовка в кузнице, отец развернулся к ней. — А ты кто, чтобы мне указывать? — Куруфинвэ! — рявкнул дед. — Индис — жена Нолдорана, мать твоих братьев и сестер. Мать всего народа нолдор, а значит, и твоя тоже! — Мне она не мать! — в тон ему прорычал отец. — Курво! — наконец и мать обрела дар речи. Отец схлестнулся с ней взглядом. Майтимо поклялся бы, что дед готов был сказать: «И я сожалею об этом». — Куруфинвэ, — произнес Нолдоран негромко, но с такой силой, что всех будто пригнуло к земле, — я прощал твое непослушание в Тирионе. Не замечал его даже. Но здесь, в землях, о которых ты ничего не знаешь, а я знаю все, я требую твоего повиновения. Ты не станешь оспаривать мою власть, как делал это в Тирионе. Отец опешил. Майтимо и сам опешил — как и все вокруг. Никто не считал, что отец оспаривает власть деда в Тирионе. Никто не спрашивал деда, что он думает о громких, острых и огненных речах своего первенца. Вот что он думал, оказывается, — и молчал. — Так мне впредь не звать тебя отцом? — Голос у отца зазвенел. — Ты и для меня теперь Нолдоран? — Я был им всегда. Мой первенец — лишь первый среди моих подданных. Я не ради твоих прихотей увел мой народ из Валинора. Крепко об этом помни. У отца открылся рот. Некоторое время он искал слова, а потом поджал ненадолго губы — и холодно уронил: — Ладно. Я это запомню. В глазах у него стояли слезы. С этим дед и уехал. *** Ссора осталась в шатре деда, словно ничего не случилось. Финвэ уехал налегке, взял с собой только малую стражу. Это не посольство, а знакомство, пояснил он Индис. Если все пойдет хорошо, в следующий раз поедем вместе. В отсутствие Нолдорана Индис и отец молча поделили заботы о семье и народе и не вмешивались в дела друг друга. Так всем было проще. Поселение росло, пусть жилища и были временными. Скот пасся в пустоши и щипал редкую чахлую траву. — Если не запасем сена, нам нечем будет кормить их в зиму, — сказал Майтимо отцу. — Возле Митрим должна быть трава. — Но мы не возле Митрим. — Что-то у тебя стало слишком много забот, Нэльо. Через несколько дней уехала Риванна. Артаресто вызвался ее проводить, с ними увязались близнецы. Артаресто грустил, словно не знал, к чему приложить свои руки морехода, так что поездка к Митрим должна была его развеять. На прощание Риванна обещала прислать тетке Финдис свитки с записями о целебных травах озера Митрим и их свойствах. Финдис взамен подарила ей семена из своей шкатулки — в этих землях, возможно, бесценные. У отца новости о свитках вызвали самый живой интерес, и Риванне пришлось отложить отъезд еще на день, чтобы обсудить с ним письменность эглайн — так себя звали эльдар Белерианда. Отцу не слишком нравились их руны и их язык, как будто они куда-то торопились и отрезали все лишнее, но в любое новое знание он проваливался мгновенно. Неразговорчивая Риванна всем понравилась, а вот ее отец — пусть и по единственной встрече — нисколько. Броннил, сказал она, видимо, угадав неприязнь, несет тяжкое бремя, ему не до любезностей. Но он знает цену преданности, и меня ей научил. При всей внешней холодности Риванна общалась просто, особого отношения к себе не требовала, не вела себя так, будто они — незваные чужаки, а она хозяйка этих мест. Очень скоро стало ясно, что Валариандэ и Валинор, пусть слова начинались одинаково и значение имели похожее, жили совершенно разную жизнь все эти годы, каждый под своими светилами. Но когда перед самым отъездом Риванна вдруг чуть оттаяла и сказала, что помнит вкус рыбы, которую ловили в Куйвиэнэн, все их аманское самодовольство сдуло в один миг. А потом к ним в лагерь явился Мелькор. Облик он принял нарочито простой, словно хотел сказать им: между нами нет различий — разве что ростом был выше любого из эльдар. Но отец и на валу умел смотреть сверху вниз, если хотел. Особенно на Мелькора, которого недолюбливал. — Весь Валинор сожалеет, — сказал Мелькор, — и я сожалею, что ты рассорился с владыками мира. Отец скрестил руки на груди. Мать незаметно встала за его спиной. — Есть только один владыка мира, и с ним я не ссорился. — Горько, что ты покинул Валинор в такой обиде, Феанаро Финвион. — Мы с тобой не дружны, чтобы говорить об этом. Мелькор печально улыбнулся. — Мы поймем друг друга, Феанаро Финвион. Когда-то и я претерпел от суда Сулимо. И все же считаю его братом. — Я никогда не искал дружбы с валар, и мои братья не среди них. — Твоим братьям было бы что тебе ответить. И моему другу Аулэ было бы. Отец коротко рассмеялся. — Я учился в его кузнице, а не обменивался с ним мыслями и тайнами, как принято у друзей. — Ты обменивался с ним тайнами и мыслями о ремесле и об искусстве, — возразил Мелькор. — Разве это не то же самое? Отец нахмурился. Впервые не он вел счет в игре словами. — Мой брат Сулимо умеет признавать ошибки, — сказал Мелькор. — Он просил сказать тебе, что был слишком суров и сожалеет о последствиях. — Что же он сам не пришел с извинениями? — Ты слишком многого хочешь от владыки всей Арды. Его взор следит за порядком в каждом уголке мира. Он прислал к тебе своего брата. — Я-то к нему брата не посылал. Пришел своими ногами. Мелькор задумался над ответом. Отец явно отыграл упущенное. — Но я на валу Манвэ обиды не держу, — зло рассмеялся он. — Пусть извинится перед Нолдораном. И всем народом нолдор. — Мой брат Сулимо просил меня решить дела с тобой, Феанаро Финвион. С твоим отцом у него ссоры нет. — И что же за дела со мной, ничтожным, у владыки Арды? — Тебе известно, что на Таникветиль Манвэ прозревает волю Единого. Он просил донести ее тебе. Отец приподнял бровь. — В чем же эта воля? — Единый обеспокоен, что Сокровище его Старших детей покинуло пределы Валинора. Отец вскинулся. Турко сказал бы — совсем как Хуан, когда чует дичь. Мать встала на шажок ближе к нему — такой крошечный, что и не заметишь, как она его шагнула. Атаринкэ нахмурился. Все они придвинулись к отцу, встали за ним полукругом. — Вот ты себя и выдал, вала Мелькор, — медленно произнес отец. — Этими уловками меня не опутать. — О каких уловках ты говоришь, Феанаро Финвион? Обвиняешь меня, брата моего Сулимо или самого Единого? Ты ступаешь на опасный путь. — Мне часто это говорят. — Ты отвергаешь волю Единого. — Всего лишь твое желание заполучить мои Камни. — Твой намек оскорбителен, Феанаро Финвион, — укоризненно ответил Мелькор. — И недостоин сына Нолдорана. Отец усмехнулся. — Приди и возьми мои Камни, вала. Если посмеешь. И Мелькор посмел. Они проснулись от всего разом: от жара, которым задышало море, от треска, которым наполнился воздух, от гари, которая забивалась в легкие. От криков. От того, что прямо с неба сыпались горящие ошметки полога. Побережье превратилось в сплошную стену огня, и эта стена с ревом строила сама себя, когда перекидывалась с корабля на корабль, вгрызалась в его внутренности, мачты и паруса. — Там же все, что у нас есть! — Финдис отмерла первой и бросилась к кораблям. — Все сгорит! Отец догнал ее, сшиб с ног. Успел увидеть что-то, чего остальные не заметили — и над самой его головой просвистел длинный огненный бич. Теперь все увидели, кто принес пожар. Рогатые огненные демоны расхаживали по берегу так, словно он принадлежал им. Красные искры бежали по их телам, обозначая каждое движение, рев сотрясал пустошь. Их осыпали стрелами, но в ответ пылающие бичи полосовали воздух, хлестали остовы кораблей и превращали в факелы людей и животных. Айканаро и другие мореходы кинулись отвести подальше от пожара те, что еще можно было спасти. С шипением опустились в воду горящие весла. Огненные бичи дырявили паруса, пускали палы под ноги мореходам, снимали их с бортов и отрывали от штурвалов. — Что это, — прошептал Астальдо, — что это? На лбу у него выступил пот. Майтимо поклялся бы, что ледяной. Берег превратился в сгусток страха. Когда им удалось усмирить буйство огненных демонов — или когда тем надоело бесчинствовать; когда спасли все, что успели спасти, отогнали от огня подальше скот и лошадей — их еще предстояло снова согнать в стада, если удасться всех найти; когда, еще не зная, кто жив, а кто сгорел в недрах кораблей, собирали по всему берегу мертвых, боясь смотреть им в лица и узнать, когда еще помогали выбраться на берег выжившим, выкрикивали имена, — Майтимо наконец опомнился. — Где отец? Последний раз он видел, как Феанаро помогает подняться на ноги тетке Финдис. А потом слышал его крик: «Камни! Камни!» Мать покачала головой. Лицо у нее было в саже, волосы завязаны в узел. — Кто-нибудь видел отца? Атаринкэ покачал головой. — Давно его нет?! Макалаурэ подхватил его тревогу, вскинулся, высматривая Феанаро. — Он пошел за Камнями, — сам себе ответил Майтимо и повторил громче, будто себя не услышал: — Он пошел за Камнями! Мать переменилась в лице. Как будто от его слов все, что составляло ее мир, обрушилось. Мать, которая никогда не теряла присутствия духа и всегда знала, что делать, схватила его за плечо и запричитала: — Догони его! Майтимо, догони, верни его! Он пролетел верхом к горам. Острый как нож край залива делил их надвое. Что отец отправился этим же путем, уверенности у Майтимо не было. Впереди блеснула лента реки, за ней — подернутая туманом равнина. Еще дальше можно было угадать горы, белые пики, вздымающиеся над дымной мглой. В тумане он заметил мутные огненные всполохи, порывом ветра в него бросило звуки: рев, треск и свист. Не думая, Майтимо пришпорил коня. Его появление спугнуло кого-то. Или что-то. Воздух еще не остыл, еще кипел после битвы. Трое огненных демонов — погасшие, серые — лежали на земле. Один без головы, другой разрубленный надвое, третий — с мечом в груди. Меч был отцовский, Майтимо узнал по рукояти. И еще одно тело в кругу выжженной земли. Майтимо заметил его не сразу: все в копоти, из черноты вокруг оно не выделялось. Майтимо спешился и подошел ближе. Перед глазами у него все поплыло, рвотный спазм скрутил желудок. Майтимо упал на колени рядом с телом — исколотым, изрубленным, обгоревшим остовом того… того… Это месиво было отцом. И он еще дышал. Единый, он был все еще жив! — Отец, — Майтимо заговорил быстро, словно боялся, что Феанаро не дослушает. — Братья скоро нагонят. Мы увезем тебя на берег. Кто бы это ни был… Отец открыл глаза — сплошной зрачок, словно бездна, и из этой бездны на Майтимо глянуло такое, что он прирос к месту. — Черный враг. Морин. Готто… отныне. Так его зови. Мелькора. Моринготто. Уцелевшей рукой отец схватил его за ворот, подтянул к себе — так, что почти касался губами уха. Окровавленные слова текли изо рта. Окровавленные мысли вливались в разум Майтимо. — Верни Камни. Слышишь. Судьба Арды… теперь твоя. Вручаю тебе. Единый вручает. Нэльо. Мой первенец. Клянись. Враг или друг. Вала или эльда. Никто не смеет. Препятствовать Замыслу. Не смеет. Владеть сильмариллами. Только те, кто моей крови. Покуда не потребует. Единый. Ничего нет… превыше. Ты не будешь. Знать покоя. До вечной тьмы. Пока не вернешь Камни. Клянись моей кровью. Моей смертью. Именем Единого. Самой Песней. Феанаро встряхнул его, без слов спрашивая: хорошо меня понял? С Майтимо словно осыпалось что-то. Он стиснул отцовскую руку — до чего же она жгла! Как можно жить с таким пламенем внутри? — Клянусь. И сам как будто выдохнул пламя, вошедшее с отцовскими словами. Феанаро затих не дыша — умер, с такими ранами не выжить. Умер! Его великий, его бессмертный отец! Эта мысль заполнила Майтимо и не оставила места больше ни для чего. Она бы и целый мир заполнила. И всю пустоту за его пределами. Слишком чудовищная. Бескрайняя. — Ты же вверил ему свой замысел! — крикнул Майтимо небу. — И не защитил! Кто ты после этого! Что за замысел у тебя такой, будь ты проклят! Ни звука. Майтимо выпустил тело из рук. В нем все помутилось от гнева, от боли, от жажды мести. Видимая и невидимая отцовская кровь, попавшая ему на руки, на лицо, на доспехи прожигала насквозь. Моей смертью, самой Песней. Не помня себя, Майтимо оказался верхом, ударил шпорами. Конь взвился, прыгнул вперед, только брызнула влажная земля. Красная — Майтимо не нужен был свет, чтобы это понять. Майтимо! Майтимо, стой! Да стой же, тебе говорят! Дождись меня! Он опустил аванирэ, отрезал эти крики. И все равно чувствовал, как по другую сторону беснуется, пытаясь докричаться, Астальдо — все дальше и дальше, пока голос не угас. А его несло вперед и вперед, через поле, через перелесок, еще через одно поле, в сердце ночи. Отец умер, и кто-то должен за это ответить. Кто-то — все, кто его убил. Наваждение схлынуло, только когда Майтимо понял, что не знает, как далеко вперед его унесла ярость. Как долго она несла. Конь под ним дрожал, весь в мыле, Майтимо задыхался вместе с ним, наглотавшись встречного ветра. Он натянул поводья, привстал на стременах, оглядывался, куда повернуть. Оказалось, что некуда. На него полезли из-за каждого камня, из самой земли. Теперь, вблизи, стало ясно — они в точности как говорил дед: по росту и сложению можно принять за эльдар. Даже в движениях еще оставалось что-то общее — ловкость, скорость. А в остальном — неудачный слепок. Уродливые лица, словно стесанные грубым ударом топора. Нарушенные пропорции. Искажение. Конь заржал и попятился, хрипя. Майтимо огляделся снова. Не было ни единой выгодной позиции, ни выступа, ни холма, ни перелеска, только голое, ровное как зеркало поле, облитое звездным светом. Земля, впервые увиденная с борта. Повсюду она здесь такая — холодная, пустая и безжалостная. Он загнал себя в ловушку. Совсем как отец. По той же причине, что и отец. Глупец, глупец, какой глупец! Сердце у Майтимо застучало как бешеное. Может быть, братья еще успеют. А может быть, нет. В шею коня вонзились короткие стрелы, похожие на болты. Майтимо едва успел вынуть ноги из стремян, скатился на скользкую, подернутую ледком землю и тут же вскочил. В Амане он частенько красовался, словно со стороны видел, как танцует с мечом, легко обводит и обходит соперников, как молниеносно разит тренировочным оружием. Думал, красив ли вышел удар. Любовались ли им зрители. Благоговели ли братья. Теперь некогда было думать о том, как покрасоваться, — только о том, как убить быстро, с одного точного удара, потому что каждый новый удар будет отнимать все больше сил. Он стоял один против десяти, пятидесяти, сотни. Враг не заканчивался. Он сменил руку, но онемели уже оба плеча. Вокруг него громоздились трупы, меч он держал уже двумя руками и рубил словно топором. Орки не были плохи в бою. Просто он был искуснее. Его зацепили крюками за нагрудник и свалили на землю. Майтимо перевернулся, перерубил несколько веревок, отмел колья с кривыми крюками, которыми его пытались достать. Это повторялось трижды — крюки, и падение, и холодное жесткое зеркало земли, летящее в лицо, — и с третьего раза он наконец понял, что копьями его уже не раз достали в бок, в спину и в плечо, что поскальзывается он на собственной крови, и от этого на мгновение ослаб. Мгновения им оказалось достаточно. На него навалились черные, обмазанные жиром тела, над ним рычали и хрипели, вопили от восторга. Майтимо похолодел, понимая, что может разобрать нечто похожее на слова. Может даже угадать значение. Его скрутили, связали по рукам и ногам. Он кожей чувствовал чужое торжество. Их вожак схватил Майтимо за волосы, поднял голову. Оскаленная обезображенная морда склонилась к нему, рот, разорванный с одной стороны — в дикой драке, наверное, — обнажил яму вместо зубов. Но глаза — глаза у этого чудовища были светлые, серые, совсем как у эльдар. — Красный демон, — разобрал Майтимо в карканьи и шипении, которое вырвалось у вожака. — Попался. Как бы не так! Он старший сын Феанаро. И братья все еще могут успеть. Надо только дать им больше времени. Он хотел позвать их, но что если эти, еще похожие на эльдар, владеют осанвэ — помнят осанвэ? Майтимо напрягся, приподнимаясь, и со всей силы ударил головой снизу вверх. Весь вложился в короткий бросок. Над ним хрустнула кость, брызнула кровь, вожак взвыл и заглох, будто глотку заколотили собственным воем. Затылок у Майтимо полыхнул от боли — падая, вожак вырвал прядь волос. Его коленом впечатали в землю, жидкая холодная грязь захлестнула лицо, вкус у нее был железный и тухлый; он уже почти готов был сделать инстинктивный вдох и набрать полные лёгкие черной жижи вместо воздуха. Ну нет уж. Майтимо снова напрягся всем телом, рывком вывернулся из чужой хватки, на мгновение ему показалось — отцовское пламя каким-то образом прожгло веревки на запястьях. Локтем он ударил одному в челюсть, другого сшиб корпусом. Связанные ноги не оставляли ему возможности вырваться, и все равно, все равно он продаст жизнь так дорого, как сможет. Если найдутся смельчаки купить. Из оружия был только обрывок веревки, но и его хватило намотать на чужую шею. На него снова навалились, выворачивали плечи, суставы, кости, сухожилия только что не трещали; Майтимо все еще выворачивался из чужой хватки, рассчитывая нарваться на нож, меч, копье — если повезет, от удара он увернется, зато у него будет на расстоянии ближе руки нож, меч или копье, чтобы... Новый удар пришелся в висок — такой силы, что все исчезло.