Lure

Beautiful Is Boring – BONES UK

Джисона всегда это забавляло: вся вычурная напыщенность Хван Хенджина, Хван Хенджин в частности. Его голову занимало лишь его имя, его время утекало, словно песок через растопыренные пальцы, когда Джисон думал о нем. И думал не только как о самом занимательном человеке, которого ему приходилось встречать прежде, но и как о человеке, на чьем члене он был бы не против оказаться. На любой доступной поверхности, на любых предъявленных условиях, в любом месте, будь то уединенный номер шикарного отеля или тесная подсобка, в которой Джисон смог бы почувствовать всю близость Хенджина, услышать его сдавленные стоны и хрипы, пока Хван будет вколачиваться в его тело своим толстым и налитым кровью членом. Джисон никогда не видел его раньше, но с предельной точностью был уверен в своих догадках. Ведь это был член Хван Хенджина, единственного человека, способного заставить Джисона кричать от невыносимой злобы так же громко, как и от переполняющего его удовольствия. Взгляд Хенджина всегда был наполнен нескрываемой похотью. Склизкая, покрывающая каждую поверхность его тела, она поглощала Хенджина полностью, всасывая в водоворот страсти податливого Джисона. Джисона, который при одном виде блондинистой макушки терял связь с мозгом, отдавая контроль твердеющему члену. Джисона, что при первой же возможности нетерпеливо надрачивал себе в уборной университета, если на расстоянии нескольких метров кожей чувствовал впитавшийся в одежду Хенджина его излюбленный одеколон. Джисон избегал Хенджина, игнорировал всей душой, но стоило старшекурснику лишь единожды промелькнуть в его поле зрения, и Джисон мгновенно отключал инстинкт самосохранения, представляя в голове настолько грязную фантазию, что напряжение приходилось снимать дома, изворачиваясь на мокрых простынях в попытке найти удобный угол проникновения для силиконовой игрушки. Он представлял это так много раз, что когда дело дошло до реальности, Джисон попросту не знал, что стоит предпринять. Его взгляд метался по обворожительному лицу напротив, вычерчивая глазами изгибы полных губ. Джисон искал изъяны в чем-то поистине совершенном и добровольно оставался проигравшим в игре на одного участника. Он медленно сглатывал вязкую слюну, еще медленнее следил за ровными движениями Хенджина, чей взгляд был наполнен не ответным подсознательным отторжением, а желанием вклиниться в размеренную жизнь Джисона и полностью подчинить его себе. Хенджин хотел его. Им не нужны были слова, чтобы выразить свои эмоции. Один – неуверенный, зажатый между двух огней собственных противоречий, Джисон. Другой – абсолютно убежденный в своих благих намерениях Хенджин. Они не подходили друг другу ни по одному из миллиона пунктов, но трение, возникшее между ними, заставляло воздух нагреться до обжигающей температуры, а тела – напрячься в попытке скрыть настоящие мотивы их спонтанной встречи. Хотя вряд ли встречу на кровати Хенджина в его же квартире можно было назвать спонтанной. Она была такой же желанной, как и все происходящее после невольного пересечения их вожделенных взглядов. – Всего одна ночь, – сказал Хенджин, вновь обернувшись, и его голос звучал ровно, словно вся эта ситуация уже давно была им запланирована. – И ты ее точно никогда не забудешь, – длинные волосы аккуратно обрамляли спину и очерчивали линии ягодиц. Хенджин стоял спиной к Джисону, но отчего-то последний был уверен в подлинности каждого сказанного им слова. Его оголенное и расслабленное тело плавно гармонировало с явным предвкушением во взгляде. Хенджин полностью повернулся к Джисону, и тот впервые за долгих полчаса мог рассмотреть фигуру человека, о чьих прикосновениях мечтал еще с их самой первой встречи, чей голос воображал во время спонтанной дрочки, и чьи пальцы представлял прямо в своей заднице. Хван Хенджин со временем стал тем, перед кем Джисону не стыдно было предстать голым, перед кем ему не было совестно по-блядски прикусить губу и отползти на простынях к изголовью кровати, словно выжидая, подстрекая на немедленные действия. Но в широком кругу Хенджин славился своей выдержкой, умением перевернуть ситуацию в свою пользу и рвением, с которым он достигал поставленных целей. – Не зарекайся, – небрежно кидает Джисон. Возможно, в нем играло чувство собственной непоколебимости, но вероятнее всего это было не более, чем пляшущее на смертном одре безрассудство. Он был оголен перед хищником, глаза которого сверкали ярче звезд. – Не думаешь, что уже давно пришло время все доказать не на пустых словах, а действиями? – и только сейчас Джисон понял, чего хотел на самом деле – разозлить, вывести из себя, проверить на прочность хваленое терпение и разорвать его в клочья, бесцеремонно наблюдая за сменой эмоций на чужом лице. Верно, Хенджин был для него чужаком. Чужаком, которому было разрешено переступить границы дозволенного и подкрепить беспочвенные доводы настоящими поступками. Но все факты играли против. Джисон не был тем, кто разрешал. Он был тем, кому разрешили. – Ты добровольно пришел в мой дом, – голос Хенджина мгновенно пропитался холодом, но все его рваные действия гласили лишь о необузданном желании вцепиться руками в чужую шею и услышать извинения, смешанные со звуком интенсивных толчков. – И ты – последний, кто будет диктовать здесь условия, – Джисон не мог спорить. Он был тем, кто проявил инициативу, тем, кто на подсознательном уровне согласился подчиниться. – Насильно я тебя здесь не держу, – Джисон готов был поклясться, что заметил промелькнувшую на лице напротив ухмылку. – Но выбор, безусловно, за тобой. Хенджин в считанные мгновения оказался рядом с ним. Его горячее дыхание обжигало вспотевшую кожу, а взгляд, исследующий обнаженное тело, заставил кадык нервно дернуться. Чувствуя нависшую над ним опасность, Джисон ссутулился. Слюна накапливалась значительно быстрее, и ему приходилось часто сглатывать, выдавая в себе волнение. Джисон не мог и вспомнить, когда в последний раз пальцы на ногах поджимались лишь из-за присутствия человека рядом. Он не мог вспомнить, чтобы чья-то непосредственная близость могла влиять на него, как качественный наркотик, проникающий через сосуды в мозг. Хенджин ловит зубами нижнюю губу Джисона, и когда тот наклоняется, чтобы продолжить начатое, старший отстраняется, ведя языком вдоль скулы и заканчивая на мочке уха. Он неторопливо прикусывает, оттягивает хрящ, и, ощущая бьющую тело Джисона дрожь, опускает ладонь на его грудь, заставляя прогнуться под тяжестью и опуститься ниже, безвольной куклой распластавшись на скомканных простынях. Джисон дышал прерывисто. Его зрачки неестественно расширились, а колени непроизвольно согнулись, предчувствуя неладное, но он продолжал смиренно лежать на месте, бросив дезориентированный взгляд на растекающиеся по чужой спине волосы. Джисон отчаянно хотел ухватиться за них руками, но не мог, будто знал, что за каждым необдуманным действием по пятам следуют не самые благоприятные последствия. Он был до предела возбужден и походил на игривого щенка, развалившегося на спине и задравшего кверху лапы. Все тело покрылось легкой испариной, Джисон хватал ртом воздух, но все, что ощущал после – это жжение в груди и опаляющий жар чужого дыхания на шее. Хенджин вел языком медленно, очерчивая слюной выпирающие вены. Он наслаждался тем, что видел перед собой: плененного человека, чей удел – беспрекословная покорность. Джисон был обладателем прекрасного тела, на котором Хенджин собирался оставить сотни своих отметин. Он хотел убедиться, что, проснувшись, Джисон испытает не только сковывающую его мышцы боль, но и удовлетворение при одном взгляде на себя в зеркало. Хенджин был отличным художником и поставил себе в цель доказать это ему. За окном плескались огни ночного города. И с той же молниеносной скоростью, с которой машины исчезали за очередным поворотом, Хенджин вырисовывал на груди Джисона звезды, в ответ слыша первый откровенный стон. Голос младшего был высоким. Он отбивался от стен комнаты и не давал этому моменту угаснуть в их помутненных рассудках. Джисон цепляется за чужие плечи, ища в этом жесте поддержки, и Хенджин льнет к его телу, сковывая джисонову талию своими голенями. Он садится на младшего сверху, но вовремя приподнимается, не давая тому задохнуться. Хенджин видит в глазах напротив промелькнувшее сомнение, но оно испаряется, стоит только мокрым губам опуститься на один из затвердевших сосков. И в это самое время Джисон чувствует давно утраченное рвение доминировать, руководить ситуацией и подчинять события собственной воле. Он вспоминает, что пришел управлять тряпичной куклой, но позорно хнычет, понимая, что занял ее место, не успев переступить порога дома. Джисон был готов вырываться, кричать и кусаться, лишь бы воспротивиться неподвластному желанию замолкнуть и открыть рот только в тот момент, когда хенджинов член коснется его распухших от мелких покусываний губ. Он был накален до предела, его конечности дрожали, как в барабане стиральной машины, а голова постепенно опустошалась, заполняя пробелы его голосом, его касаниями, его приказами. Хенджин выцеловывает грудь Джисона, и когда младший намеревается запустить пальцы в чужие волосы, тем самым достигнув одной из целей, Хенджин сковывает его руки над головой. Джисон теряется. Он смотрит на Хенджина со страхом окутавшей его неизвестности, и нижняя губа начинает мелко подрагивать, чувствуя напряженность. Колени сгибаются, настрой все быстрее сходит на нет, а на лице напротив расцветает довольная ухмылка. Хенджин знал, что теперь Джисон полностью его. Он знал, что этот мальчишка на самом деле не был так храбр, как при первой их официальной встрече. Но Хенджина это не расстроило. Наоборот, позабавило. У него нашелся еще один повод довести Джисона до его собственного предела, чтобы раскрыть одну простую истину: если не готов к последствиям – нельзя подписывать договор с дьяволом. – Готов поиграть по-взрослому? – голос Хенджина больше походил на змеиное шипение, и Джисон мысленно содрогнулся, принимая правила игры. Отказ – это проявление слабости. Он же вошел в эту квартиру ради удовольствия, но не предвещающегося унижения. Джисон должен был рискнуть, должен был дойти до финиша. Он медленно кивает, и вместе с этим кивком развеиваются последние сомнения. – Славно, – Хенджин хмыкает, мажа языком по своим губам. – Открывай рот. И Джисон в который раз оказывается прав. Член Хенджина выглядел именно так, как парень его себе и воображал. Он не скупился на фантазии, когда в который раз представлял вместо фаллоимитатора его. Джисон был полностью удовлетворен увиденным и боялся представить, что ждет его дальше, ведь тиски чужих голеней на его талии становились сильнее, а взгляд, которым изучал его старший, – похотливее. Хенджин, на манер предыдущих джисоновых партнеров, не стеснялся смотреть младшему в глаза или скрывать признаки собственного возбуждения. Будучи открытым в действиях, он словно убеждал Джисона, что был открытым и в проявлении эмоций. Все эти мелочи, начиная от напрягшейся шеи и заканчивая ласковыми прикосновениями к бедрам, выдавали в Хенджине не только доминанта, коим он пытался казаться, но и бережного любовника. Все домыслы в мгновение ока исчезли, когда его член проник в джисонову глотку. Беспардонно, невежественно и по-властному резко. Джисон дернулся, но не мог совладать со своим телом: его руки все еще были скованы чужими ладонями, и он чувствовал пульсацию в венах, когда пытался сосредоточиться на скорейшем освобождении. Тщетно. Аккуратно подстриженные ногти Хенджина не впивались в кожу, но доставляли достаточно дискомфорта, чтобы Джисон отказался от бесполезных попыток вырваться. Вместо этого он открыл рот шире, опаляя горячим дыханием хенджинов член, но даже этого хватило, чтобы хватка на его руках усилилась, а на лице старшего проскользнуло удовлетворение. Этот жест нес в себе не только беспощадное желание раззадорить монстра, но и попытку угодить ему, доказать, что он способен на большее, чем невнятный скулеж. Джисон ведет языком вдоль ствола и смыкает вокруг свои губы, предварительно посмотрев в чужие глаза. На момент они показались Джисону полностью черными, и он содрогнулся, давя в себе приступ тошноты. Хенджин же предпочитал играть по своим правилам. Одной рукой он продолжает удерживать джисоновы запястья, а вторую запускает в его волосы, оттягивая. Он видит на лице младшего беспокойство и дискомфорт, но в тот же момент насаживает его на свой член, слыша вырвавшийся утробный стон. Хенджин трахает его рот неспеша, желая насладиться каждым моментом, когда юркий язык оказывается в опасной близости от головки, а нос впечатывается в лобок. Хенджин был готов признаться самому себе, что Хан Джисон выглядел великолепно: с дорожкой слюны, которая стекала по подбородку, со слезами, скатывающимися по щекам, и с глубоким взглядом жаждущих продолжения глаз. Язык младшего был горячим, и Хенджин не старался сдерживать стоны. Хенджин не хотел, чтобы у его партнера сложилось впечатление, будто его трахает безэмоциональный робот. И поэтому он шептал. Джисону потребовалось некоторое время прийти в себя после того, как Хенджин отстранился, но все это время старший напевал ему на ухо строчки незамысловатых песен. Скорее всего, собственного сочинения, ведь сколько бы Джисон не пытался, он не мог вспомнить и единого трека с подобным звучанием. И это заставляло его член нетерпеливо дернуться. Голос Хенджина был завораживающим, дурманящим рассудок. Он проникал в голову Джисона и принуждал его покрыться мурашками, в который раз невольно встрепенувшись на простынях. Он был падок не только на действия, но и внимание, коим старший одаривал его настолько, что хватило бы на несколько часов. Но Джисону было мало. Ему было мало Хенджина: его касаний, его поддразниваний, его взгляда. Взгляда, в котором отчетливо виднелся интерес, сопоставимый с заинтересованностью коллекционера в новом музейном экспонате. Джисон хотел стать для него центром, главным связующим между фантазией и реальностью. Он все еще был прикован чужими руками и ногами к кровати, но это не помешало ему очертить языком свои распухшие губы, слизав остатки слюны, смешавшихся со слезами. И Хенджин наблюдал. Он давал младшему то, чего он желал больше всего на свете – внимания. Джисон не терпел, когда партнер не отдавался процессу целиком. К Хенджину у него претензий не было: старший пожирал его взглядом, заставлял извиваться и желать вырваться, чтобы запустить пальцы в растрепавшиеся, но по-прежнему мягкие волосы. Джисон хотел кусать белую кожу до красных пятен, хотел стонать под чужими ласками и дарить их в ответ. И Хенджин читал это рвение в его глазах. Рвение руководить и вести, но не мог позволить ему подобной щедрости. Сегодня он – единственный хозяин происходящего. Единственный человек, слово которого в рамках этой комнаты было важнее закона, важнее всех моральных устоев и человеческих принципов. И когда Джисон чувствует внутри себя хенджинов палец и звериную долю смазки, то из его гортани вырывается сдавленный рык, приглушаемый жалобным хныканьем. Его тело горело, словно сушеные листья на костре, а на глазах вновь образовывалась пелена предательских слез. Он не хотел показывать Хенджину как ему было хорошо. Он не хотел давать старшему и единого повода усомниться в его стойкости, ошибочно решив, что он вышел из этой игры победителем. Но не мог. Джисон не мог сопротивляться, когда хватка на запястьях стала слабее, чтобы облегчить его временные страдания, а губы ласково коснулись разгоряченной и потной кожи. И Хенджин наслаждался бесплодными попытками Джисона взять верх. Он мог позволить ему руководить, но сегодня ночью такая вольность была выше его возможностей, ведь младший был прекрасен. Прекрасен до звезд перед глазами и до непреодолимого желания поцепить поводок на его шею, чтобы убедиться: Джисон никуда от него не уйдет. По крайней мере, не сегодня. И не завтра утром, когда они непременно проснутся в раскрепощенных обоюдных объятиях. К первому пальцу вскоре добавляется второй, и в это же время Хенджин осыпает грудь Джисона короткими поцелуями. Он оставляет на гладкой коже дорожки слюны и цепляет зубами соски, переходя от приятных ласк до требовательных укусов и багровеющих засосов. Собственнические метки расплывались на теле Джисона, словно отходящие в море корабли, и он только сильнее извивался, пытаясь переключить внимание Хенджина на нечто более важное и существенное. Но для Хенджина в приоритетах была лишь одна вещь – овладеть чужими эмоциями полностью. Но если бы список ограничивался только подобной глупостью, то Хенджину было бы стыдно называть себя по имени. Он кусал резко, оставляя красные следы от зубов сначала на продрогших плечах, а уже после – на внутренней стороне раздвинутых бедер. Хенджин занял место между чужих разведенных ног, отпустив джисоновы руки, и в тот же момент собственным нутром почувствовал бившую Джисона дрожь. Джисон растерялся: получив контроль над движениями, он только и делал, что в спасательном жесте цеплялся за простыни. Он хотел запустить пальцы в чужие волосы, хотел оттянуть их назад или, в конце концов, ухватиться за хенджиновы плечи и заставить старшего ему отсосать. И в его мыслях это было чертовски хорошо. Глядя в глаза Хенджина, Джисон представлял, насколько горячий его рот. Он хотел прикоснуться своим языком к его губам, но они были так же далеки, как и мысли старшего. Он словно пребывал в двух мирах, заставляя Джисона почувствовать себя бесконечно одиноким и одновременно с этим всецело желанным. Он ощущал чужое возбуждение, слышал каждый неровный вдох и выдох, замечал каждый взгляд, направленный на него из-под длинных ресниц. Хенджину не нужно было говорить, чтобы дать Джисону понять: прямо здесь и сейчас его хотели, им дышали и его боготворили. Джисон задыхался в тех эмоциях, которые Хенджин испытывал из-за него. Джисон открывает рот, чтобы озвучить свои потаенные мысли, но задыхается, когда всем нутром чувствует головку члена прямо в своей заднице. Он заглатывает воздух, будто он – его спасение, и мнет пальцами простыни, восстанавливая сбившееся дыхание. В его жизни было множество мужчин, которые превосходили Хенджина и по длине, и по толщине, но именно Хенджин был единственным, кто смог довести Джисона до пика, а после показать, что в его постели лимита не существует. Джисон мог допустить мысль, что старший пытался казаться обходительным и внимательным, но обволакиваемый его хищный взгляд говорил совершенно иначе: Хенджин выжидал. Выжидал, когда добыча потеряет бдительность, чтобы с силой вцепиться клыками в ее глотку. Он входит еще глубже, вырывая из младшего стон, и сам склоняется над его грудью, очерчивая языком напрягшийся пресс. Джисон скулит. Его волосы намокли и спутались, а глаза бегали по нависшей над ним фигуре. Джисон чувствовал себя хорошо. Имей он возможность руководить, то как скоро бы кончил, если уже сейчас находился на пике собственных возможностей? Джисон думает, что проверит в следующий раз, но одергивает себя от этой мысли. Ему было страшно думать о будущем. О грядущих днях в одиночестве, вспоминая нежные прикосновения и невесомые поцелуи, представляя опаляющее кожу дыхание и безудержное рычание около уха. Слезы лились из его глаз с той же интенсивностью, что и стоны изо рта. Сейчас было время наслаждаться настоящим, вобрать в себя каждую секунду, когда внимание Хенджина принадлежит ему одному. Старший делает несколько прерывистых толчков, а после отстраняется от Джисона и заплетает волосы в хвост, и в этот момент младший видит в нем бога. Джисону было плевать на жжение внизу живота, на онемевшие конечности ног. Все его сознание сосредоточилось лишь на одном моменте, навеки отпечатывая его в уголках памяти. Хенджин был красив. И Джисон не простит себе, если не скажет этого вслух. – Ты прекрасен, – сердце Джисона пропускает удар, когда взгляд цепляется за чужие покрасневшие щеки. Хенджин не был всесильным, не был неприступной крепостью. Он был человеком, чье смущение заставило Джисона содрогнуться от удовольствия сильнее, чем от ощущения члена в заднице. Но Хенджин не собирался пребывать в оцепенении слишком долго. Он был предельно сдержан и сосредоточен, осторожно разводя чужие колени в стороны и кладя ладонь на джисонов истекающий предэякулятом член. Он продолжал двигаться с удушающей неторопливостью, всматриваясь в мельчайшие детали на чужом теле: вздернувшийся кадык, подрагивающие ресницы, искусанные в кровь губы. Хенджин держал Джисона над пропастью, но затягивал его обратно на землю, оттягивая долгожданный момент разрядки. Хенджин мучил Джисона своей медлительностью, а Джисон в ответ испытывал его нервы на прочность, неосторожно касаясь чувствительных сосков или проезжаясь ладонью по взмокшей груди. Он явственно давал Хенджину понять, что в гонке участвуют двое, и за лидерство придется побороться. Толчки становились интенсивнее, взгляд расфокусировался. Джисон впивался в чужие плечи ногтями, оставляя кровавые следы. Он не сдерживался, искренне желая, чтобы Хенджин помнил о сегодняшней ночи хотя бы несколько дней, созерцая в зеркале кросноречивые засосы и царапины. Старший склонился над оцепеневшим телом, вдавливая Джисона в матрас. Кровать ходила ходуном, пока укусы становились глубже, а каждый последующий толчок сильнее. Концентрация запахов дурманила голову, посторонний шум приглушался на фоне усиливающихся стонов и шлепков. Потные и раскрепощенные, они наслаждались друг другом, упивались испытуемым наслаждением. Джисон снова хнычет, и высыхающие дорожки слез неприятно стягивают кожу. В горле пересохло, какие-либо действия давались с трудом, но это не мешало ему потянуться своими губами к чужим. И в этот раз Хенджин отвечает. Его губы были мягкими, успокаивающими. Джисон льнет к ним с детской любвеобильностью, наощупь обвивая хенджинову шею дрожащими руками. Старший в ответ замедляется, нетерпеливо хватая блуждающий у него во рту язык зубами. Джисон шипит, пытается отстраниться, но Хенджин в качестве извинений зализывает оставленную рану, оставляя на губах младшего мокрые следы слюны. И они вновь целуются: медленно, долго и чертовски влажно. Хенджин отстраняется и, на секунду замешкавшись, переворачивает Джисона на живот. Младший выпячивает зад, заблаговременно цепляясь пальцами за простыни, и протяжно стонет в подушку, когда угол проникновения меняется. Он захлебывается в слезах, пальцы окончательно немеют. Хенджинов член доставляет ему несравнимое ни с чем удовольствие, пока свой собственный приносит только дискомфорт. Отчаянно хотелось кончить, излиться на простыни и упасть мешком костей и плоти на кровать, но Хенджин сжимает его член у основания, кусая плечи и шею. Кожа горела синим пламенем, из гортани вырывались глухие хрипы. Шепот, что ранее доносился до сознания неразборчивым эхо, стал четче: – Совершенен. И Джисона ведет. Перед глазами пляшут звезды, в ушах раздается звон. Он кончает, когда зубы Хенджина в очередной раз помечают его шею багровыми отметинами. Джисон весь содрогается, чувствуя жар и утихающую похоть. Хенджин ласково проводит по его спине ладонью, разминая затекшие лопатки и плечи. Его пальцы умело массируют позвоночник, со временем переключаются на бедра. Он заботится о Джисоне, не переставая входить в его задницу и оставлять новые засосы. Его спина – мольберт художника, предпочитающего красный. Его лицо – мечта фотографа, а поза – неосуществимая фантазия скульптора. Хенджин кончает на простыни и падает рядом, широко распахнув глаза. Ему было хорошо. Лучше, чем когда он трахался с кем-нибудь другим. Хенджин поворачивается к Джисону лицом и спрашивает: – Останешься и завтра?